Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Стало быть, жизнь есть даже в мире смерти, – заключил Фарман. – Даже там, где находится Бальдр. И есть шанс… шанс исцелить мир и вернуть в него красоту. – Он посмотрел на Шефа, предназначая свои слова для него одного: – И таким способом старые делаются юными. Не как драконы, цепляющиеся за то, что у них было. А как змеи, скидывая кожу. Кожу прежних верований. Старые знания умирают.
«Фарман участвовал не в одном-единственном моем видении, – подумал Шеф, – хотя я и не замечал его».
Торвин, чувствуя, что нить разговора от него ускользнула, оглядел сидящих и увидел разные выражения лиц, от оцепенения у Хардреда до растущего интереса у Скальдфинна и сердитого несогласия у Свандис.
– Этот вопрос нужно передать полному кругу жрецов, – предложил он.
– Рано или поздно – да, – согласился Фарман.
– Но какое это имеет отношение к нашим планам? К нашим непосредственным планам?
– На это я тебе отвечу, – сказал Шеф. – Сдается мне, что у нас есть разные варианты. Мы можем отправиться домой, отбросив греков со своего пути.
– Глядишь, по дороге еще чем-нибудь разживемся, – подхватил Гудмунд.
– Или войти в устье Гвадалквивира и подняться до Кордовы. Халифа больше нет, если верить поступившим сведениям. Наша поддержка может оказаться важной для его преемника. Думаю, что мы могли бы потребовать для себя право проповедовать Путь. Покойный халиф нам такого не разрешил бы, да и любой халиф, уверенный в своей власти. А при нынешней ситуации – кто знает?
– Мы можем здорово разжиться в Кордове, – сказал Бранд Гудмунду. – Ты в ней не был, но я тебе говорю: пятнадцать лет назад в том налете Рагнарссоны только слегка поскребли поверхность.
– Но если то, что мы сейчас обсуждали, – правда, – продолжал Шеф, – то я считаю, следует сделать нечто другое. Ведь мы все говорили – Хунд, Свандис и даже Фарман, – что силу в этом мире дает вера. Значит, нам следует усилить самих себя и тех, кто к нам настроен дружественно или хотя бы терпимо. И мы должны разрушить веру тех, кто не дает другим вздохнуть. Кто не оставляет свободы ни Локи, ни Тору. Никому, кроме своего единого бога.
– И как нам это сделать? – тихо осведомился еврей Соломон.
– Во-первых, бумага. Во-вторых, агенты. Сейчас объясню…
Глава 28
С Хлитскьяльфа, сторожевой площадки богов, эзиры смотрели на землю. Далеко внизу они видели языки пламени, напоминающие наконечники копий, видели, как собираются волки и вороны. Хеймдалль, способный слышать, как растет трава и ворочаются мысли в голове человека или бога, вздернул голову и, задрав бровь, повернулся к своему брату Ригу. В голове Одина прозвучало:
«Власть уплывает из моих рук».
Но Отец Всего Сущего не высказал в ответ свою мысль, и Хеймдалль промолчал.
– Хотел бы я знать, кто освободил его от цепей, – наконец произнес Один.
Даже Хеймдалль не знал, что это сделал Риг, потому что Риг умел скрывать свои мысли, когда хотел.
– Все со временем изнашивается, – заметил Риг.
Не слишком удачный ответ тому, кто не желал признавать границ для своей власти – хотя эти границы были достаточно очевидны всем. Риг попробовал зайти с другой стороны:
– Но и семена всходят вовремя.
– О чем ты говоришь?! – рявкнул Один. – Локи вырвался на волю, Хеймдалль готов протрубить в рог, последняя битва богов и людей может начаться в любой момент, с огненным оружием и летающими воинами, а наши приверженцы сейчас переходят на сторону Локи. Вслед за твоим, между прочим, приверженцем.
– Ну, он пока не сменил своего амулета, – возразил Риг. – Я прошу тебя, Отец Всего Сущего, вспомни, что было несколько поколений назад. Какими мы тогда были? Слабыми. Создания немногочисленных лесных бродяг и морских пиратов. Мы превращались уже в простых кобольдов и никсов. А сейчас стали сильными. И не благодаря жертвоприношениям в Упсале, которые укрепляли веру у десятка людей, а отпугивали тысячу. Благодаря вере и преданности.
– Ну и чем это поможет теперь, когда Локи освободился и люди готовы поклоняться ему?
– Локи не всегда был плохим.
Один обратил на Рига устрашающий взгляд единственного глаза:
– Он убил моего сына. Он лишил мир света и сделал его пустым.
Риг не боялся, но взгляд Одина трудно было выдержать. Он отвел глаза, однако ответил:
– Когда-то Локи был нашим товарищем. Если бы мы это признали, он не поддался бы ревности и зависти, которые заставили его взяться за омелу и обмануть Хёда.
– Он наговорил нам много злого в нашем собственном доме, – вмешался Хеймдалль. – Меня звал чернозадым, утверждал, что я раб богов, которому не разрешают спать.
– Ты никогда не спишь, – напомнил Риг.
– Дело в твоем собственном сыне, – сказал Один. – В твоем сыне и приверженце, которого ты упросил пощадить один раз, потом другой. Это он освободил Локи, снова выпустил его в этот мир. Хотя твой сын, кажется, не хочет того, чего хочет Локи. Но все равно – объясни-ка, почему я должен пощадить его в третий раз?
Один поднял свое копье Гунгнир, направил его на синеющее далеко внизу Внутреннее море.
– Я не прошу для него пощады, – сказал Риг, и собравшиеся боги, вся дюжина, с недоверием взглянули на своего брата. – Возьми его, Один, если хочешь. Это будет не самое удачное пополнение для твоего Эйнхериара. Бочки с медами не опустеют и десяти раз, как герои начнут ковать себе оружие, убивающее на расстоянии, и слабейшие станут сильнейшими. Но лучше оставь все как есть. Я скажу только одно: поживем – увидим. Возможно, если он пойдет своим путем, сильные боги станут слабыми, а боги, которые были слабы – как мы когда-то, несколько поколений назад, когда и обо мне почти забыли, – эти боги могут окрепнуть.
«Верно, так было, – подумал Хеймдалль, – и не поколения назад, а меньше чем жизнь одного человека. Риг был простой тенью на краю праздника богов – слишком маловажный, чтобы терпеть издевательства Локи или давать советы Одину. Теперь же многие носят его амулет и братья уступают ему дорогу. Как же все это вышло?»
– Кто, по-твоему, станет слабым? – наконец спросил Хеймдалль.
– Те боги, которые не способны делиться властью или завоевывать сердца людей без принуждения.
– Ты подразумеваешь меня? – с угрозой спросил Один.
– Нет, отец. Тебя никто еще не называл ревнивым богом.
Эзиры задумались над словами брата. Некоторые вновь опустили взоры на обширное Средиземное море, на узкой каемке которого только и
