Темная материя - Питер Страуб

Гути шагнул вперед, и, все еще неуверенно, мы двинулись ему навстречу. Оба неловкие от переполнявших чувств, мы с Доном ухватили Говарда за руки. Говард процитировал что-то неразборчивое о тетушке Бетси, провозгласив, что это прекрасный, прекрасный день. Затем порывисто обнял Дона и покачался влево-вправо. Слезы текли у него из глаз, когда он повернулся обнять меня, так же точно покачиваясь от ликования.

Гути оторвался от меня, вытер руками счастливое лицо и с сияющими глазами спросил:

— «Что, жаворонок, скажешь мне?»

Я взглянул на доктора Гринграсса — тот поднял руки и пожал плечами.

Дон Олсон помог:

— Ты, наверное, не знаешь. Как-то раз Мэллон назвал Миногу своим жаворонком.

Как только он это сказал, меня пронзило яркое воспоминание о жаворонке, которого мы с женой видели трепещущим в небе над садом паба в северном Лондоне.

Мередит Брайт Уолш

Мы с Доном заняли боковой столик в «Губернаторской гостиной» на двенадцатом этаже «Перекрестка». Изящный молодой человек и атлетично сложенная молодая женщина, оба светловолосые, в униформе — белая рубашка, галстук-бабочка, — устанавливали подносы с закусками в лотки на длинном столе у стены. Скучающий на виду у всех, как золотая рыбка в аквариуме, бармен в парчовом жилете отплыл к дальнему концу своего закольцованного владения. Свежая «Маргарита» красовалась на белом квадрате салфетки перед Олсоном, бокал «Совиньон Блан» — передо мной. За несколько минут до шести пополудни тень отеля пала через полупустые улицы между ним и озером Монона. На нас тень пала тоже. Многое предстояло обдумать.

Мы решили сопровождать Говарда Блая на прогулке по больничному саду — я надеялся, когда мы зашагаем по дорожкам, беседа завяжется. Но нет, прогулка закончилась суматошным бегством обратно в корпус — настоящей катастрофой, которая наверняка бы обернулась незамедлительным изгнанием двух старых друзей мистера Блая из заведения, если бы не его поразившее всех заступничество. Нам было страшно неловко. Гути начал кричать сразу, как ворвался в здание и почувствовал себя в безопасности.

Доктор Гринграсс вылетел из кабинета, воплями сзывая санитаров, — те проворно загородили пациента, словно его одежду спалили солнечные лучи.

— Из-за чего все началось? — орал Гринграсс. — Что вы ему сделали?!

Гути метался на холодном полу, во всю глотку выкрикивая премудрости из сокровищницы капитана Фаунтейна:

— Нокаут. Нонконформист. Реституция. Расторжение.

— Вы погубили двадцатилетний прогресс! — Гринграсс перекрикивал Говарда. — Убирайтесь немедленно. Я запрещаю вам визиты. Раз и навсегда.

Мы отступили к двери, ошарашенно глядя друг на друга.

Гринграсс нацелился указательным пальцем размером с сигару:

— Убирайтесь немедленно. Вон отсюда. И даже не думайте возвращаться, слышите меня?

И тут случилось нечто удивительное. Внезапно наступила тишина — маленький толстый человек, распростертый между санитарами, больше не кричал. Антонио Аргудин и Макс Байвэй ослабили хватку и выпрямились, запыхавшись.

Гути Блай, по-прежнему в центре внимания всех, включая Парджиту Парминдеру, оказавшуюся вдруг поблизости, лежал абсолютно спокойно: ладони вверх, кончики туфель нацелены прямо в потолок. Взглядом он отыскал Гринграсса.

— Не делайте этого, — произнес он. — Отмените приказ.

— Что?

Доктор Гринграсс двинулся к пациенту, и Аргудин с Байвэем, все еще стоя на коленях, чуть посторонились.

— О чем это вы, Говард?

— Я сказал, отмените приказ, — твердо повторил Говард.

— Он не цитирует, — сказала Парджита. — Вот что главное.

Прежде чем кто-то решился пошевелиться, она кинулась к Говарду и опустилась на колени перед ним. Его губы дрогнули. Она покачала головой, но не запрещая ему, а сообщая, что не поняла.

Доктор подал голос:

— Удерживать тебя на полу, наверное, больше нет нужды, да, Говард?

Говард помотал головой. Парджита встала и отошла назад, не спуская с Говарда красноречивого взгляда, смысла которого я разгадать не смог.

— Ты сейчас говорил своими словами, Говард? Это ведь была обычная речь?

Говард отвел взгляд и сосредоточился на потолке.

— «Погубив свою душу, я все же пытаюсь делать что в моих силах для опасения других душ»[28].

Доктор Гринграсс опустился на корточки. Полы белого халата легли на кафель. Он дотянулся до руки Говарда и погладил ее:

— Замечательно, Говард. Это из «Письма Скарлет»? Прозвучало очень похоже.

Говард кивнул:

— «Тестер, — сказал священник. — Прощай».

— Мы научились ценить «Письмо Скарлет». Замечательный роман. В этой книге можно найти ответы на все вопросы, если знаешь, где искать. Не хочешь подняться?

— Гм, — сказал Говард. — «Да святится имя его. Да будет воля его. Прощай».

— Ты с кем-то прощаешься, Говард?

— Гм, — снова хмыкнул он. — Нет, не думаю.

— Ты больше не боишься, верно?

— Нет, не думаю, — повторил он.

— Давай-ка попробуем сесть. Сам справишься?

— А как иначе-то?

Он протянул обе руки и ждал, как ребенок, чтоб ему помогли. Доктор Гринграсс рассерженно посмотрел на бездействующих санитаров. Антонио и Макс ринулись вперед, взяли Гути за руки и совместными усилиями привели его в сидячее положение. Гринграсс жестом отослал их и склонился ближе.

— Говард, не мог бы ты своими словами или словами Готорна, неважно, но лучше, конечно, своими, сказать мне, что тебя так напугало на улице?

Говард взглянул поверх его плеча на нас. Мне показалось, что на его лице мелькнула улыбка. Парджита затаила дыхание и ухватила себя за локти — я уловил ее смятение, но не смог представить, что тревожит ее и тревожит ли вообще.

— Может, попытаешься рассказать мне, Говард? — попросил доктор.

Говард медленно кивнул. Он не сводил с нас глаз:

— «Черты этого дьявольски-злобного, насмешливого лица были ей хорошо знакомы».

— Дьявольски-злобного, — повторил Гринграсс.

— «Он вполне, — продолжал цитировать Гути, — мог показаться им сатаной, с улыбкой злорадства поджидающим свою жертву».

— Понятно. Теперь давай попробуем встать вместе.

Антонио и Макс подхватили Говарда под локти и поставили на ноги. Доктор Гринграсс тоже поднялся, но не так быстро, и улыбнулся ему:

— Ну как, все хорошо?

— «А теперь, когда я вновь вернулась в эту спокойную обстановку, тревога почти полностью оставила меня, — сказала Миллисент. — Но я твердо верю, что вскоре я предприму еще одну прогулку».