Слепой. Живая сталь - Андрей Воронин

– Вы напрасно горячитесь, Алекс, – проникновенно сказал ему Липа. – Никаких поводов для волнения нет, в ближайшее время из Каракаса прибудет группа специалистов нужного профиля. В конце концов, рано или поздно нам придется научиться обходиться без помощи российских инженеров. Иначе, как у вас говорят, эта овчинка не стоит выделки. А ваши соотечественники, действительно, загружены работой сверх всякого мыслимого предела…

– Подавляют бунт машин, – предположил Сумароков. – Чем еще могут круглые сутки заниматься на сборочном конвейере танкового завода два инженера-электронщика и программист бортовых компьютерных систем? Знаете, сеньор Умберто, я склоняюсь к мнению моего младшего коллеги сеньора Алехандро: мне тоже кажется, что вы таки заливаете. То есть просто-напросто врете и не краснеете. Врете ведь, а?

– Вру, – после коротенькой паузы просто признался Липа. – Надеюсь, вы понимаете, что я занимаюсь этим без злого умысла и отнюдь не по собственной инициативе, а лишь в силу необходимости. Очевидно, пришло время провести для вас небольшую… как это говорят по-русски?.. политформацию?

– Политинформацию, – машинально поправил Сумароков. – Ну, и?..

– Пойдемте в тень, – предложил Липа, – наше солнце бывает трудно выдержать даже нам.

Он был прав. Карабкающееся к зениту свирепое тропическое солнце уже выползло из-за юго-восточного склона, зависнув над ущельем, как выискивающий добычу стервятник, и тень, в которой несколько минут назад укрылся экипаж, пугливо отпрянула к самым скалам. Они переместились в тень «Черного орла», усевшись прямо на землю. Сердюк привалился лопатками к теплому пыльному катку и, несмотря на недавно сделанное заявление о том, что больше не может курить, зажег очередную сигарету. Липа, низко наклонившись, прикурил от его зажигалки потухшую сигару, выпустил изо рта пяток аккуратных дымных колечек и откашлялся в кулак – как показалось, немного смущенно.

– С вами приятно и в то же время чертовски трудно работать, – признался он для разгона. – Девять из десяти моих соотечественников, обнаружив, что работа застопорилась не по их вине, устроили бы по этому поводу праздник, и их потом еще неделю пришлось бы приводить в чувство. Но вы слеплены из другого теста. Вы приехали сюда, чтобы работать, и, к моему восхищению, искренне хотите именно работать, а не просто получать повременную оплату. Мне очень нравится ваш стиль, я горжусь знакомством с вами, и мне очень жаль, что именно мне выпала сомнительная честь сообщить вам неприятные новости.

– Я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор, – вполголоса пробормотал Сумароков.

– Короче, Склифосовский! – потребовал Сердюк, тоже любивший цитаты, но не такие длинные и иносказательные.

– Если коротко, то российские специалисты, на прибытии которых вы так настаиваете, еще позавчера вылетели в Москву, – сообщил Липа. – Теперь они, наверное, уже дома.

– Не понял, – растерянно произнес Сердюк.

– Сам просил короче, – напомнил Сумароков. – Краткость – сестра таланта. А это уже где-то на грани гениальности.

– Я просил короче, – обиженно согласился Сердюк, – но не настолько же!

– Дело в том, – пошел навстречу пожеланиям трудящихся вежливый Липа, – что наши юристы изучили договор, на основании которого был составлен подписанный сеньором Горобцом и его коллегами контракт, и признали его недействительным, поскольку он противоречит ряду статей нашего законодательства и даже конституции. В частности, закон запрещает привлечение иностранного капитала в отрасли оборонной промышленности и обороны как таковой. Я глубоко огорчен этим печальным недоразумением..

– Ничего себе недоразумение! – Сердюк вскочил, далеко отшвырнув окурок сигареты. – Значит, пока завод строили, все было нормально, по закону. Когда секретную документацию по новейшей военной разработке вам передавали, ваших юристов тоже все устраивало. Когда производство налаживали, вот эту коробку собирали и испытывали, все было в ажуре. Когда, сука, у меня за спиной боекомплект взрывали, ни у кого рука не дрогнула. А как только убедились, что машинка работает, сразу вспомнили про закон. Нормально! Завод есть, выпуск продукции налажен, заказчиков после презентации, небось, столько, что хоть дороги ими мости, и выручкой ни с кем делиться не надо: закон запрещает! Это, браток, не недоразумение, это – кидалово.

– Кидалово? – с трудом повторил незнакомое слово сеньор Умберто.

– El truco, – перевел лучше товарищей поднаторевший в испанском Сумароков. – Мошенничество, афера.

Липа вздохнул.

– Могу сказать только две вещи. Первое: я не имел и не имею к этому truco никакого отношения. И второе: пока происходили события, перечисленные вами, Алехандро, президент Чавес был жив и оставался у власти. Напомню, что под договором в числе прочих стоит и его подпись, проект осуществлялся по его приказу, под его личным наблюдением, что, на мой взгляд, объясняет многое, если не все. Возможно – я в этом сомневаюсь, но возможности все-таки не исключаю, – что это действительно truco, и что замыслил его именно покойный команданте. Но если так, почему люди, подписавшие договор с российской стороны, не взяли себе за труд хотя бы поверхностно ознакомиться с нашими законами?

– Тоже мне, загадка, – угрюмо фыркнул Сердюк. – Бабла им откатили, вот они глазки-то и прикрыли. На что люди рассчитывали, не понимаю! С них же теперь за это дело семь шкур спустят!

– Это уже несущественно. – Гриняк тоже встал, машинально отряхивая испачканный пылью зад танкового комбинезона. – Айда собирать вещички, погостили, и будет. Как говорится, пора и честь знать.

– О, нет! – живо возразил Липа. – Вы меня неправильно поняли, Алекс. Вас это никоим образом не касается. Ваш контракт остается в силе до истечения оговоренного в нем срока. И, если вы помните, он предусматривает право нашей стороны в одностороннем порядке продлить его еще на такой же срок, то есть на год.

– Да щас, – с неимоверным презрением процедил Сердюк, – только галоши наденем. Хрен тебе моржовый на оба твоих уса! Ты что, майор, не соображаешь, о чем говоришь? Вы ж не лоха на рынке на бабки развели – Россию! Это дело ваше – откуда я знаю, может, у вас у каждого, как у кошки, по девять жизней? Если так, то одной не жалко, можно и рискнуть. Но мы в этом участвовать не собираемся, уж извини.

– Я уполномочен предложить вам повышенный оклад, вдвое превышающий оговоренную контрактом сумму, – объявил Липа, то ли не поняв излишне эмоциональной и перенасыщенной жаргонными выражениями тирады Сердюка, то ли решив в интересах дела пропустить ее мимо ушей. – А в перспективе, если у вас возникнет такое желание, гражданство Венесуэлы и службу в ее вооруженных силах в качестве офицеров. Разумеется, танковых войск.

– А если мы не согласимся? – ровным голосом поинтересовался Гриняк, жестом заставив Сердюка закрыть рот.

Сердюк с шипением выпустил набранный в грудь для очередной гневной тирады воздух. Судя по продолжительности звука, тирада обещала стать весьма пространной и эмоциональной. Липа улыбнулся со смесью снисхождения и печали.

– Никакого «если» не существует, Алекс, – сказал он. – Альтернатива настолько непривлекательна, что о ней даже не стоит думать. На вашем месте я был бы очень благодарен генералу Моралесу – не только за озвученное мной предложение, но и за то, что он специально запретил мне упоминать об этой самой альтернативе.

– Так, а мы чего? – смущенно забубнил, потупившись и возя ножкой по песку, неожиданно утративший воинственный пыл Сердюк. – Мы, это, того… благодарны, в общем. Ты ее, благодарность нашу, непременно своему генералу Аморалесу передай. Вот она – держи, не растеряй!

Его перепачканный графитовой смазкой кулак стремительно мелькнул в воздухе, врезавшись точно в середину снисходительной белозубой улыбки сеньора Умберто. Сломанная и расплющенная о передние зубы сигара рассыпалась облаком красных искр; как крыльями, взмахнув руками, Липа отлетел на два метра и плюхнулся на землю, подняв целую тучу пыли.

Момент был знаковый, переломный, но никто из присутствующих не оценил его важности: в такие минуты люди, как правило, не склонны философствовать.

Глава 12

Во дворе старого четырехэтажного дома в одном из пощаженных реконструкцией кривых арбатских переулков уже ощущался несильный, но явственный запах заплутавшей по пути из дальних заморских стран весны. Свисающие с крыш длинные прозрачные сосульки дружно плакали талой водицей, продалбливая в схваченном коркой наста снегу глубокие узкие траншеи. По жестяным карнизам, скрежеща коготками по металлу, выпятив грудь и раздув перья, с утробным курлыканьем и бесчисленными поклонами маршировали преследующие пернатых красавиц сексуально озабоченные голуби. Время от времени кто-нибудь из них, в пылу ухаживаний забыв об осторожности, оступался и срывался с карниза, но тут же возвращался, шумно хлопая крыльями, чтобы продолжить преследование. Со стороны помойки то и дело доносились душераздирающие вопли пробующих голос перед началом весенних гастролей котов. Обнюхивающие метки на снегу бродячие собаки, казалось, стали держаться как-то бодрее, и в размеренных взмахах их весело задранных хвостов без труда читалось радостное удивление: да неужто и впрямь весна? Неужто дожили, протянули еще одну зиму? Теперь живем, братцы!