Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса» - Лоуренс Рис

Есть свидетели расставания детей французских евреев с родителями, их страданий в разных лагерях временного содержания, даже их «стоического» поведения в поезде, но с того момента, как они входят в ворота Освенцима, нет никаких свидетельств – полная тишина. Представить сцены этого отбора (а особенно вообразить: каково это – принимать участие в подобном процессе в роли преступника!) почти невозможно. Единственный путь проникнуть во тьму – найти заслуживающего доверия свидетеля, который принадлежал к СС и служил в Освенциме. Удивительно, после нескольких месяцев поиска мы получили возможность взять интервью у такого человека, Оскара Гренинга.

В 1942 году Гренинга, которому тогда был 21 год, направили в Освенцим. Он приехал через несколько недель после детей из Франции, и почти сразу стал свидетелем прибытия транспорта на так называемый «пандус», платформу, где выгружали евреев. «Я стоял на пандусе, – говорит он19, – и моей задачей было вместе с группой сопровождать багаж из приходящего транспорта». Он наблюдал, как доктора СС сначала отделили мужчин от женщин и детей, затем отобрали тех, кто был годен к работе, и тех, кто должен сразу же быть убит газом. «Слабых посадили в грузовики, – говорит Гренинг. – Это были машины Красного Креста – так пытались показать, что людям нечего бояться». На том первом транспорте в сентябре 1942 года, прибытие которого наблюдал Гренинг, по его мнению, примерно 80–90 процентов были отобраны для немедленного уничтожения. «Этот процесс [сортировки] происходил в относительно спокойной обстановке, – говорит он, – но когда он закончился, место напоминало опустевшую ярмарочную площадь. Повсюду валялся хлам. И рядом с ним – больные, не способные идти, какой-то ребенок, который потерял мать, или которого спрятали во время обыска поезда. Каждого из этих людей просто убили выстрелом в голову. То, что с ними сделали, вызвало у меня непонимание и возмущение, я не мог поверить своим глазам. Ребенка просто схватили за ногу и бросили в грузовик… когда он запищал, как слабый цыпленок, его ударили о борт грузовика. Я не представлял себе, что эсэсовец способен размозжить ребенку голову… или застрелить, а потом побросать трупы в грузовик, как мешки с зерном».

Гренинга, по его рассказам, так переполняли «непонимание и возмущение», что он пошел к вышестоящему офицеру и пожаловался ему: «Это невозможно, я больше не могу оставаться здесь. Если так необходимо уничтожать евреев, то, по крайней мере, это должно делаться в определенных рамках. Я высказал ему это и попросил: «Я хочу уехать отсюда». Офицер спокойно выслушал жалобы Гренинга, напомнил ему о верности данной им присяге СС, и приказал «забыть» желание покинуть Освенцим. Но подал и некоторую надежду. Он сказал Гренингу, что такие «эксцессы», которые тот видел ночью – это «исключение», и что сам он согласен, что члены СС не должны принимать участие в таких «садистских» экзекуциях. Документы подтверждают, что Гренинг впоследствии подавал раппорт с просьбой об отправке на фронт, в которой ему было отказано.

Что существенно: Гренинг не жалуется своему боссу на сам факт убийства евреев как таковой, а только на практику его осуществление. При виде людей, стоящих напротив него, которым, как он знал, через несколько часов придется умереть в газовых камерах, им владели, как он говорит, «двойственные» чувства. «А как себя чувствуешь, – говорит он, – когда ты в России, перед тобой пулемет, на тебя бежит батальон русских, и ты должен жать на гашетку и убить как можно больше? Я специально привожу эту аналогию, потому что в голове все время сидела мысль, что евреи – такие же враги, только внутренние. Пропаганда так на нас влияла, что мы были уверены: уничтожая их, мы, по существу, делали то же самое, что и на войне. И тут уже чувства симпатии или антипатии не играют роли». Когда мы потребовали объяснить причину, по которой можно было убивать детей, Гренинг ответил: «На тот момент сами дети не были врагами. Вражеской была кровь в их жилах. Опасным было то, что они повзрослеют и станут евреями, которые будут представлять угрозу. Поэтому детей тоже следовало устранить».

Ключ к пониманию того, как мог Оскар Гренинг увидеть «врагов» в беспомощных женщинах и детях, уже стоявших на краю гибели, можно найти в его жизни до Освенцима. Он родился в 1921 году в Нижней Саксонии, в семье квалифицированного текстильного рабочего. Его отец был консервативным традиционалистом, он «гордился тем, чего достигла Германия». Одним из первых воспоминаний Гренинга было то, как он рассматривает фотографию деда, который служил в элитном полку герцогства Брауншвейг: «Его фигура поражала мое детское воображение. Он сидел верхом на коне и играл на трубе. Дух захватывало». После поражения Германии в Первой мировой войне отец Гренинга присоединился к правому крылу Stahlhelm («Стального шлема»), одной из многочисленных ультранационалистических организаций, которые пышным цветом расцвели после объявления унизительного Версальского мира. Гнев Гренинга-старшего по поводу того, как поступили с Германией, усилился, когда его личные жизненные обстоятельства значительно ухудшились: денег не хватало, текстильное дело в 1929 году прогорело. В начале 1930-х годов молодой Оскар вступил в «Шарнхорст», молодежный филиал «Стального шлема»: «Я носил серую военную кепку, рубашку и брюки. Мы выглядели довольно странно, но гордились этим. И еще мы носили черное, белое и красное, цвета бывшего флага императора Вильгельма».

Когда в 1933 году нацисты пришли к власти, не было ничего более естественного для 11-летнего Оскара Гренинга, чем перейти из «Шарнхорста» в гитлерюгенд. Он перенял ценности родителей и считал, что нацисты «были именно теми, кто хотел лучшей судьбы для Германии, и кто что-то делал для этого». Как член гитлерюгенда он принимал участие в сожжении книг, написанных «евреями и другими вырожденцами». И верил в то, что этим помогал избавить Германию от неприемлемой, чуждой культуры. В то же время ему виделось, что национал-социализм наглядно показал свою эффективность на экономическом фронте: «За шесть месяцев [с момента прихода нацистов к власти] 5 миллионов безработных исчезли с улиц, теперь каждый имел работу. Потом [в 1936 году] Гитлер ввел войска в Рейнскую область [демилитаризованную по условиям Версальского договора] и никто не пытался остановить его. Мы были страшно счастливы по этому поводу, и мой отец откупорил бутылку вина».

Между тем юный Оскар пошел в школу, и хотя сам признавал, что бывал «довольно ленив и несколько глуповат», он в итоге хорошо закончил последний класс, и в 17 лет начал стажировку в качестве банковского клерка. Вскоре после того, как он приступил к работе в банке, объявили войну; восемь из двадцати клерков были немедленно призваны в армию, и их места заняли молодые женщины. Это означало, что оставшиеся стажеры, в том числе Гренинг, могли «получить работу, которой в других обстоятельствах они бы не достигли. Например, теперь я должен был принимать наличные». Но, несмотря на такое неожиданное карьерное продвижение, от новостей о быстрой победе Германии в Польше и Франции стажеров переполняли «эйфория» и желание «быть частью этого» и «послужить».

Оскар Гренинг хотел вступить в «элитное» подразделение немецкой армии, так же как его дед. Мечта этого молодого человека могла исполниться только в одном подразделении: «Ваффен-СС» формировались из отрядов СА [нацистских штурмовых отрядов], когда требовалось создать подразделение, на которое можно полностью положиться. На партийных митингах они замыкали шествие, все в черных униформах [СС] и все не ниже 190 сантиметров. Зрелище было впечатляющее». Поэтому, не говоря ни слова отцу, Оскар отправился в отель, где набирали в «Ваффен-СС», и вступил в это формирование. «Когда я пришел домой, отец сказал: “Я надеялся, что, так как ты носишь очки, тебя не примут”. И добавил: “Мне жаль, но ты сам увидишь, что из этого ничего хорошего не получится”».

Поначалу членство в элитных войсках дало возможность Оскару Гренингу получить место бухгалтера в администрации СС. Должность его не слишком разочаровала: «Я же канцелярский работник. Мне подходило такое дело, которое сочетало и солдатскую жизнь, и административную работу». Он проработал бухгалтером год, до сентября 1942 года, когда пришел приказ, что годные к строевой службе, здоровые члены СС, работающие в центрах выдачи зарплат, должны быть переведены на более востребованную службу, с тем чтобы зарезервировать административную работу для возвращающихся с фронта раненых ветеранов: «Итак, в предвкушении того, что теперь мы вступим в боевое подразделение, около 22 человек явились с багажом и сели в поезд до Берлина. Было очень странно, потому что обычно приказы отправляли на место военных сборов, но тут этого не произошло».

Гренинг и его товарищи явились в один из экономических отделов СС, расположенный «в прекрасном здании» в столице. Затем их направили в конференц-зал, где к ним обратились несколько офицеров СС высокого ранга: «Мы выслушали лекцию о том, что обязаны слушаться приказов, что нам доверили задачу, выполнять которую будет нелегко. Нам напомнили, что мы давали клятву верности под девизом «Моя преданность – это моя честь», и что мы должны доказать эту преданность, выполняя поставленную перед нами задачу, детали которой узнаем позже. Затем низший по званию эсэсовец сказал, что мы обязаны соблюдать полное молчание об этом деле. Это совершенно секретно, поэтому ни родственникам, ни друзьям, ни товарищам или кому угодно, кто не состоит в подразделении, ничего об этом говорить нельзя. Поэтому нам пришлось каждому отдельно выйти вперед и подписаться под своими обязательствами».