Винета - Эльза Вернер

— Хорошо же. Пусть тогда отец и Лев узнают причину, по которой ты хочешь заставить меня остаться. Тогда я не поняла твоих слов, теперь же они для меня ясны. Я должна быть щитом, которым ты будешь прикрываться от своего сына. Ты думаешь, что я единственная, кого Вольдемар не принесет в жертву, и единственная, кто может удержать его. Я этого не думаю, потому что знаю его лучше, чем ты, да, кроме того, не хочу и пробовать.

— А я этого ни в коем случае не допущу, — воскликнул Лев. — Если причина заключается в этом, то Ванда останется в Раковице, и ее ноги больше не будет в Вилице. Я думал, что прежней склонности Вольдемара уже давно не существует; если это не так, — а это не может быть так, потому что иначе не мог бы появиться подобный план, — то я ни одного часа не оставлю тебя здесь.

— Успокойся, — проговорила Ванда, хотя ее голос был вовсе не спокоен, — я больше не позволю пользоваться собой в качестве орудия, как тогда в Ц. Вольдемар дал мне почувствовать свое презрение. Нет, я скорее соглашусь умереть, чем снова прочитать презрение в его глазах.

Ванда так разгорячилась, что, казалось, забыла обо всех присутствующих. С пылающими щеками и сверкающими глазами она произнесла эти слова так страстно, что граф посмотрел на нее с изумлением, а княгиня — с негодованием, Лев же, стоявший возле молодой девушки, отшатнулся и страшно побледнел.

— Скорее умереть! — повторил он. — Значит, уважение Вольдемара имеет для тебя такое громадное значение? Ты так хорошо умеешь читать в его глазах? Как это все странно!

Ванда бросила на него негодующий взгляд и хотела ответить ему, но отец опередил ее.

— Пожалуйста, без сцен ревности, Лев! — серьезно проговорил он. — Неужели ты хочешь отравить нам прощание и в последнюю минуту оскорбить Ванду? Если теперь и ты настаиваешь на этом, то пусть она остается в Раковице, моя сестра уступит вам, но не оскорбляй Ванды подобными подозрениями. Время не терпит! Пора прощаться!

Он привлек дочь к себе и с чувством глубокой нежности поцеловал ее. Княгиня тщетно ожидала, что Лев подойдет к ней; он все стоял в стороне, опустив глаза и до крови кусая губы.

— Ну, Лев, — произнесла она, — ты не хочешь попрощаться со мной?

Он очнулся от своего мрачного раздумья.

— Еще нет, мама! Я последую за дядей потом; пока я ему не нужен; я хочу еще несколько дней побыть здесь.

— Лев! — с гневом воскликнул граф.

Это, казалось, только еще усилило упорство молодого князя.

— Я останусь, — проговорил он, — два или три дня не имеют никакого значения. Я хочу сначала сам проводить Ванду в Раковиц, чтобы убедиться, что она благополучно доберется. Я подожду, приезда Вольдемара и выскажу ему то, что думаю относительно его чувств к моей невесте; я…

— Князь Баратовский сделает то, что повелевает ему долг, — перебила его княгиня, причем ее холодный тон представлял собой полный контраст взволнованному голосу сына. — Он последует за своим дядей, как было решено, и ни на минуту не оставит его.

— Я не могу! — вне себя воскликнул Лев, — не могу уехать с таким подозрением в душе. Вы согласились на мой брак с Вандой, но я никогда не смел предъявлять свои права на нее; теперь же я требую, чтобы Ванда была объявлена моей невестой здесь, в присутствии Вольдемара. Раньше я не уеду отсюда. Вольдемар так неожиданно превратился в хозяина и повелителя, чего никто не ожидал от него, и может так же внезапно превратиться в пламенного поклонника.

— Нет, Лев, — с гневным презрением воскликнула Ванда, — но твой брат, без сомнения, не стал бы уклоняться от исполнения своего долга, если бы даже это стоило ему счастья и любви.

Это было самое худшее, что она вообще могла сказать. Ее слова окончательно лишили молодого князя самообладания, и он, горько рассмеявшись, воскликнул:

— О, ему, конечно, это не стоило бы любви и счастья, но я, без сомнения, могу лишиться того и другого, если теперь уеду! Дядя, я требую, чтобы мой отъезд был отложен на три дня, и если ты мне даже откажешь в этом, то я все равно останусь. Я знаю, что в первое время не произойдет ничего серьезного, и еще успею приехать.

Княгиня хотела вмешаться, но граф опередил ее:

— Это решаю я, а не ты, — убедительно произнес он. — Я назначил наш отъезд на сегодня и считаю это необходимым. Так и будет. Если мои приказы должны сначала подвергаться твоей критике или находиться в зависимости от твоих припадков ревности, то тебе лучше совсем не следовать за мной. Я требую повиновения, которым ты обязан мне как старшему. Или ты немедленно последуешь за мной, или я исключаю тебя из всего, что находится в моем распоряжении. Выбирай!

— Он последует за тобой, Бронислав, — с мрачной серьезностью произнесла княгиня, — или он мне больше не сын. Решай, Лев!

В душе молодого князя происходила ужасная борьба. Слова дяди и повелительные взгляды матери, может быть, оказались бы бессильными против его безграничной ревности, но он видел, что и Ванда отвернулась от него. Он знал, что если останется, то она будет презирать его, и это заставило его принять решение. Он бросился к молодой девушке и, схватив ее за руку, произнес:

— Я еду, но можешь ли ты обещать в мое отсутствие избегать Вилицы и Вольдемара?

— Это будет и без обещания, — более мягким голосом произнесла Ванда, — ты забываешь, что твоя совершенно безосновательная ревность вызвана моим отказом остаться в Вилице.

При этих словах Лев с облегчением вздохнул и спокойнее ответил:

— Может быть, я впоследствии попрошу прощения за эту обиду, Ванда, но сейчас я еще не в состоянии. — Он порывисто сжал ее руку. — Я не верю, чтобы ты когда-нибудь могла полюбить Вольдемара, нашего врага, но довольно того, что он тебя любит и находится здесь, вблизи от тебя.

— Эта буйная голова доставит тебе много хлопот, — вполголоса сказала княгиня брату. — Он никак не может усвоить слово «дисциплина».

— Он должен научиться этому, — со спокойной решимостью ответил граф. — А теперь прощай, Ядвига. Нам пора.

Прощание было непродолжительным и менее сердечным, чем могло бы быть при подобных обстоятельствах.

Женщины остались одни. Ванда бросилась на диван и закрыла лицо подушкой. Княгиня стояла у окна и смотрела вслед экипажу, увозившему ее любимца навстречу борьбе и опасности; когда она снова обернулась, то на ее лице было заметно, чего стоило ей это прощание. Она с трудом удерживала обычное внешнее спокойствие и, наконец, с горьким упреком произнесла:

— С твоей стороны было непростительно как раз в такую минуту возбуждать ревность Льва; ты ведь достаточно знаешь его в этом отношении.