Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Нидерланды учителя Шмала и его христианской школы Королевы Вильгельмины, обязательных псалмов и собственных «христианских» рассказов по истории; Нидерланды моего дяди Петру-са с его собственной «красной» пекарней, его собственной «красной» газетой и его собственным «красным» радиовещанием; Нидерланды наших «нейтральных» соседей, которые посылали своих детей в «нейтральную» школу; Нидерланды «католической» семьи, которая жила за нами и которая «католически» пахла и чьи девочки, по нашему мнению, обладали «католической» кротостью; Нидерланды «собственных» бакалейщиков и научных работников, «собственных» принципов, партий, баскетбольных клубов и объединений козоводов — эти Нидерланды вновь расцвели, как будто ничего не произошло.

Элиты этих «колонн» снова доминировали в политике и общественной жизни. Страна продолжала отличаться от остальной тогдашней Европы своей неповоротливой культурой ведения переговоров и достижения компромиссов. Прежний министр экономики много лет спустя однажды поделился со мной конфиденциальной информацией о том, что большинство решений в сфере экономической политики тех лет принимались в ходе бесед в узком кругу, в которых участвовали важнейшие представители индустрии и банков, работодателей, профсоюзов, правительства и политических партий. Встречи проходили еженедельно в гостиной в доме упомянутого министра на респектабельной улице Яна Лёй-кена в районе Амстердам-Зёйд. «В принципе мы всегда соглашались друг с другом. Если директора Центрального планового бюро и Нидерландского банка считали, что нам следует двигаться в определенном направлении, то так и случалось. Затем лидеры работодателей и профсоюзов убеждали в этом своих сторонников».

В интересах восстановления экономики уровень зарплат — по сравнению со многими другими западноевропейскими странами — систематически удерживался на более низком уровне. Благодаря тому что повышение оплаты труда происходило медленнее, чем рост производительности труда, прибыль в различных отраслях промышленности была высокой, что высвобождало значительные средства для модернизации нидерландской промышленности. И в последующие десятилетия сдерживание заработной платы оставалось признанным средством управления экономикой.

Таким способом были заложены основы социальной, физической и научно-технологической инфраструктуры Нидерландов на вторую половину XX века. Теперь было решительно покончено с вековым доминированием сельского хозяйства и торговли, и это был не только вопрос инвестиций, происходило также формирование нового менталитета.

Индустриальная политика 50-х годов базировалась, как и повсюду, на определенных ожиданиях и прогнозах, но вместе с тем она опиралась на пропаганду: Нидерланды должны были быстрыми темпами стать «индустриально зрелыми» и коренным образом модернизироваться. На стенах в нашей школе Королевы Вильгельмины наряду с портретами Вильгельма Оранского и картиной, изображавшей зимовку на Новой Земле, висели также фотографии гидротехнических сооружений Дельтаверк, аэропорта Схипхол, фабрики искусственного шелка «Энкалон» в Арнхеме. Предприятия «Филипс», авиакомпания КЛМ, «Хоохофенс», авиазавод «Фоккер», судостроительные предприятия — все это в 50-е годы являлось гордостью нидерландцев и просто составляло нидерландскую идентичность.

Правда, нидерландская экономическая политика послевоенного времени — в некоторой степени это относится и к построению социального государства — не имела ничего общего с национальными амбициями, которые были характерны, например, для начальной стадии формирования британского государства всеобщего благоденствия. «То, что мы называли планированием, — писал позже один социолог, — было в первую очередь бухгалтерской операцией. Планирование проводилось для контроля за ходом дела и урегулирования проблем. Редко это было творческой реализацией принятого с энтузиазмом проекта, отличающегося смелостью и фантазией». Другими словами, это всегда оставалось продуктом улицы Яна Лёйкена.

Часто лидеры фракций во Второй палате одновременно были главными редакторами газет соответствующих «колонн». Достаточно было, к примеру, одного предложения из редакционной статьи ортодоксально-кальвинистской газеты «Трау» — и как друзья, так и враги сразу же точно знали, как данная «колонна» относится к определенному вопросу. Если в XVII и XVIII веках страна представляла собой в основном конгломерат малых и более крупных городских сообществ, то в XX столетии нидерландское общество определялось созданными в первую очередь на религиозной основе малыми и большими сообществами «колонн». Можно было ожидать, что столь закрытая система под влиянием глобализации и европеизации 50-х годов довольно быстро вынуждена будет открыться, но ничего подобного не произошло. Напротив, многие новые институты послевоенного времени были созданы главным образом «колоннами», денежные потоки формирующегося социального государства распределялись по большей части тоже через «колонны», так что их влияние скорее возрастало, чем падало. Значительный подъем в сфере высшего образования не в последнюю очередь был достигнут благодаря внушительному расширению сети специальных высших учебных заведений и университетов, принадлежавших той или иной «колонне». Подобный крупномасштабный рост происходил и в системах «околоненного» здравоохранения, радиовещания, жилищного кооперативного строительства, в «околоненных» социальных учреждениях и т.д.

В последний раз система «колонн» послужила в мировоззренчески раздробленной стране в качестве исключительно эффективного механизма умиротворения, хотя при этом, несмотря на весь опыт военных лет, настоящего национального сообщества не возникло. Извне нидерландцы казались намного толерантнее, чем были на самом деле. Они просто очень хорошо умели не обращать друг на друга внимания, если так можно было сохранить желанный внутренний мир.

Часто достаточно одного взгляда на карту, чтобы понять геополитические возможности той или иной страны. Это, конечно, относится и к Нидерландам, хотя жителям страны часто с трудом удается примириться с отрезвляющими фактами.

Благодаря системе «колонн», воспитывавшей культуру достижения компромиссов и примирения, нидерландское общество в течении десятилетий довоенного времени отличалось стабильностью, что делало обновленное «околоннивание» таким привлекательным в трудный период послевоенного восстановления. Но вместе с тем для этой системы характерна также заметная неповоротливость и — вследствие закрытости друг от друга раздробленных групп — выраженная склонность к неприятию каких-либо перемен. Поэтому Нидерланды были и в известной степени остаются консервативной страной.

Но вместе с тем мы здесь все же ведем речь о современной нации, активно занимающейся торговлей и промышленным производством, которая из-за своей не слишком большой численности сильно зависит от заграницы. Подобная страна не может позволить себе изоляционизм и консерватизм на долгий период времени. И Нидерланды меняются вместе с остальным миром, но эти изменения часто проходят не последовательно, а скорее рывками, причем обычно весьма умеренная страна не боится при этом крайностей. В данном отношении нидерландские элиты по-прежнему являются достойными наследниками амстердамских регентов времен Французской революции и последователями короля Вильгельма II в период волнений 1848 года: в течение долгого времени им удается противостоять изменениям, но они тонко чувствуют, когда реформы становятся неизбежными и оказываются тогда весьма податливыми.

Именно так происходило в славные 60-е. Существует документальный фильм режиссера Берта Хаанстры «Простой человек» (1963), повествующий об обычной жизни Нидерландов того времени. Если не обращать внимания на проезжающие автомобили и модные прически некоторых девушек, многие сцены могли быть сняты и в 30-е годы: господа в шляпах и с портфелями, рабочие в комбинезонах, дамы в скромных шляпках и черных платьях, озабоченные школьники в твидовых пиджаках — такие персонажи преобладали на улице. Самыми смешными в этом фильме были сцены на пляже, где отдыхающие причудливым образом извиваются, стараясь «прилично» переодеться, а их близкие прикрывают их, высоко держа полотенца и целомудренно отводя глаза. Не прошло и пяти лет, как многие молодые люди стали предпочитать лежать на пляже совсем голыми, мини-юбки заполонили город, студенты, активисты движения «Прово» и бывшие священники перевернули в «колоннах» все вверх дном, коричнево-черно-серое однообразие уступило место оранжевому и яблочно-зеленому.

Схожее потрясение пережили Нидерланды в 90-е годы. Страна, в которой общественный и публично-правовой сектор издавна был особенно сильным, несмотря на отпугивающий пример политики Тэтчер в Великобритании, опережала всех в стремлении ограничить полномочия государства. В то время как в других европейских государствах проявляли необходимую осторожность и предусмотрительность, нидерландское руководство внезапно отпустило все тормоза: все, что могло быть приватизировано или переведено в разряд самостоятельных предприятий, от железных дорог до школьных столовых, было приватизировано или каким-то другим способом предоставлено рынку. В 60-е годы Нидерланды поспешнее, чем где бы то ни было, сняли морально-нравственные ограничения; 30 лет спустя с тем же радикализмом распрощались с до тех пор принятым в экономической и административной политике. Эти толчкообразные изменения имели одинаковую природу: они были симптомами медленного разложения системы «колонн», служившей фундаментом нидерландского общества. Этот процесс разложения подспудно начался в 50-е годы, в 60-е обрел драматичные формы, устойчиво развивался в 70-е и 80-е годы, почти незаметно продолжался под леволиберальными приметами в 90-е, в период временной фазы умиротворения, и взрывно ускорился в популистском бунте рассерженных избирателей в первом десятилетии XXI века.