Шкатулка с драгоценностями - Анна Дэвис

Не вдаваясь в дискуссии, Грейс и Джордж прекратили прогулки. Она чувствовала, что оба понимают, как близки к тому, чтобы пересечь невидимую границу. По иронии судьбы его решение поговорить с ней о войне предотвратило то, что должно было произойти между ними. Как можно после подобного разговора желать тайного поцелуя? И все же после него их взаимопонимание стало глубже. По дороге домой Джордж так крепко держал ее за руку, что она боялась, как бы он не сломал ей пальцы.

— Я, пожалуй, продолжу подготовку к переезду, — сказала она Нэнси. — Джордж, похоже, снова становится самим собой. Тут я больше не нужна.

— Ты права, Джорджу действительно лучше, — согласилась Нэнси. — Теперь жизнь в этом доме стала намного спокойнее и приятнее, не так ли? Так зачем же тебе переезжать?

Два дня спустя Грейс в своей комнате собирала чемодан. Никого не было, в доме стояла тишина. Она сказала Нэнси, что решение ее твердо. Ей пора обрести свободу. Им нужна некоторая уединенность, да и, если честно, ей тоже.

Когда хлопнула передняя дверь и на лестнице раздались шаги, она поняла, что это Джордж. Мгновение спустя он ворвался к ней без стука, раскрасневшийся и растрепанный.

— Ты не должна уезжать!

— Почему? Потому что так хочет Нэнси? Она плакала у тебя на плече в каком-нибудь кафе? Просила тебя прийти сюда и отговорить меня?

— Нэнси тут ни при чем! — Он все еще не мог отдышаться после пробежки.

Сколько же он пробежал?

Грейс вздохнула.

— Ты прекрасно знаешь, почему я должна переехать.

Он, казалось, изо всех сил искал слова для ответа. Но не найдя их, так ударил по чемодану и аккуратно сложенной одежде, что все вещи вывалились на пол. Джордж потянул ее на постель, а она быстро стаскивала с него одежду, и, наконец, они отдались тому, что так долго не давало им покоя. Облегчение было огромным.

В те дни, когда они с Джорджем обнимались на Пустоши, Грейс предполагала, что если они сдадутся, то смогут переступить через это, каким бы «это» ни было. Как и ожидалось, это оказалось не так.

Они встали с постели, неловко и стыдливо оделись в полумраке. Не сказав ни слова, он спустился по лестнице. Оставшись одна, Грейс прежде всего задвинула чемодан обратно под стол, а одежду повесила в гардероб.

С этого дня всякий раз, когда Грейс и Джордж оказывались вместе, они тянулись друг к другу. Это был порыв. Оба молчаливо поощряли и даже специально устраивали небольшие отлучки для Нэнси и матери. Оба уклонялись от сборищ и светских мероприятий, если один из них оставался дома в одиночестве. Постепенно их действия становились все более рискованными: Джордж ночью прокрадывался в спальню Грейс, а иногда они вместе даже пробирались в садовый сарай. Изредка они встречались в отеле близ Рассел-сквер, регистрируясь под именем мистера и миссис Шарп.

Иногда Грейс задумывалась: что она чувствовала бы к Джорджу, если бы не все эти ухищрения? Любит ли она его как мужчину или только потому, что он запретный плод? Она надеялась на последний вариант, потому что в этом случае со временем все закончится само собой. Новизна ощущений пропадет, и они отдалятся друг от друга. И это было бы самым лучшим концом. Наименее болезненным. Как бы то ни было, каким-то способом ситуация должна разрешиться, иначе слишком много поставлено на кон.

Но скорее истощилось чувство вины, нежели влечение друг к другу. Ложь стала второй натурой. Они перестали бояться разоблачения и даже поверили, что продолжение их встреч отвечает интересам всех членов семьи. В конце концов, так они все становились счастливее, в том числе и Нэнси!

Такое представление постепенно складывалось у Грейс за десять месяцев их романа с Джорджем. Именно так она видела ситуацию до кануна двадцать четвертого дня рождения Нэнси, когда она отослала сестру с матерью в кино, а сама пошла спать со своим зятем, как это случалось много раз прежде.

Но 17 октября 1922 года что-то было не так. Грейс это почувствовала, поняла, когда ранее положенного времени услышала скрежет ключа в двери, а затем и голос матери:

— Вот так, дорогая! Иди и ляг на кушетку, а я приготовлю тебе настой ромашки!

Джордж крепко спал, положив голову на грудь Грейс. Ей пришлось долго расталкивать его, прежде чем он зашевелился, кашлянул и приподнялся.

— Ш-ш-ш! — Она поднесла палец к губам. — Они вернулись! Нэнси заболела или что-то в этом роде. Я оденусь и спущусь. Подожди несколько минут, а потом тоже спускайся.

Выскользнув из комнаты и спускаясь по лестнице, Грейс всем своим нутром почувствовала недоброе. Дело даже не в возможности быть застигнутыми врасплох: они и раньше были на волосок от разоблачения, и каким-то образом всегда выходили сухими из воды. Если человек верит и не подозревает, он просто не видит того, что творится прямо перед его носом. Не видит, потому что не ищет. Нет, тут было что-то другое!

— Нэнси, дорогая! — Войдя в гостиную, Грейс обнаружила бледную Нэнси на диване и мать, щупающую ей лоб, чтобы проверить, нет ли температуры. — Что случилось?

— Она потеряла сознание в кино, — объяснила Кэтрин. — Вдруг почувствовала слабость и побледнела. Через пять минут она заявила, что в полном порядке, но я сочла за лучшее отвести ее домой. Верно? Я сейчас приготовлю ей настой ромашки.

— А это обязательно? — взмолилась пациентка.

Когда мать вышла из комнаты, Грейс уставилась на сестру. Да, она была бледна. Но она выглядела… Она выглядела несказанно счастливой.

— Нэнси, что происходит? Ты больна или нет?

— Нет! — И Нэнси улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой. — Я хотела сказать тебе раньше, Грейс, но мне и слова вставить не давали, а затем момент был упущен, и вообще я думала, что сначала следует сказать Джорджу.

— Ах, моя дорогая!

Грейс бросилась к сестре с распростертыми объятиями, и в следующее мгновение весь мир полностью изменился. Крепко обнимая Нэнси, она подняла взгляд и увидела Джорджа, неуверенно стоящего в двери, лицо его скрывала тень.

— Ну, посмотри, кто пришел! — произнесла она как можно теплее. — Нэнси должна сообщить тебе что-то важное. — А затем уже спокойнее: — Думаю, мне лучше оставить вас одних!

16 мая 1927 года.

«Жители Уэст-Энда!

Я никогда не была сторонницей карт. У меня нет терпения для бриджа; канаста меня смущает, а рамми напоминает о тех сырых воскресных вечерах в детстве, когда мне хотелось кричать о невыносимой мрачности жизни и рвать на себе волосы (это было еще до того, как я начала коротко стричься, когда у меня были длинные волосы, и этот жест выглядел очень эффектно). Итак, вы можете представить, как захватило меня намечающееся новшество в клубе «Сильвестра»: вист по средам. Если честно, от одной мысли о целом вечере за карточным столом в сопровождении медленного джаза «Сильвестра» меня клонило в сон. Но как же я ошибалась, читатель!