Владыка вод - Михаил Шалаев

Учитель слегка поклонился, чтобы скрыть набежавшую тень раздражения, и удержал свой ответ в покое:

— Ваша основательность ошибается: я ни с кем не связывался.

Доминат, по видимости, удивился еще больше:

— Тогда зачем же ты здесь?

— Затем, что стражники хватали всех без разбора, а я оказался случайно на площади.

— Прискорбно, прискорбно… — Нагаст еще тужился быть насмешливым, но злоба уже хватала его за горло: — Ну, а эти как… — он обвел глазами остальных, — тоже случайно?

— Не могу знать, ваша основательность, — все труднее давался Учителю его ровный голос.

— Да-да, конечно… — доминат покивал ехидною головою, но злоба перла наружу: — Ну ничего. Я тщательно разберусь и виновные — все до единого! — будут жестоко наказаны.

Слова прозвучали весьма двусмысленно, но ничего не осталось Учителю, как еще поклониться, стиснув в бессилии зубы: он учил когда-то мальчишку Нагаста читать и писать.

Ну а тот, отпустив двусмысленность, повернулся круто и вышел прочь, уведя за собою хвост из своих провожатых. Снова лязгнул на двери засов. И опять расселись бунтовщики и, перемолчав тревогу, продолжили начатый разговор. Но Учитель теперь не возражал Наперстку — больше соглашался. Грымза не к месту хмыкал, вспоминая, как влетел сержант Дрын в ворота, и только Скаред, сын Жада, поблескивал из угла потаенными глазками, в их беседе участия не принимая.

А творилось в городе между тем что-то странное. Во многих домах не гасились окна, будто хозяева ждали гостей, и шли они, эти гости, несмотря на глухую ночь. Стучались друг к другу лавочники, садились за столы, угощались брагою, заводили долгие разговоры. И было бы все как праздник, необычно и весело, но мешало чувство тревоги и привкус опасности. Что-то варилось в Белой Стене, а что — понять было трудно.

Доминат в ту ночь тоже почти не спал. Он знал, что в городе неспокойно, и ходил, все ходил туда и сюда по просторной комнате, размышляя о смутных напастях последнего времени, все старался понять, что же готовят лавочники и как погасить их бунт. Нагаст понимал, что они сильны и опасны: куда легче бы было смуту пресечь, поднимись портовая чернь или рвань, положим, с Потрошки. Но лавочники… И снова ходил туда и сюда, и тер руками виски, и все думал: почему началось такое при нем?

Он был еще молодой правитель. Небитый. Неопытный.

И едва утро выкатило из-за дальнего берега ослепительно-желтый диск, снизу чуть сплюснутый и подкрашенный алым, потянулись лавочники к тюрьме. Они встречались без удивления, хмуро, будто не расставались вовсе, и часто поглядывали из-под тяжелых век на другой край площади, где виднелась деревянная решетка дворца. Они разговаривали негромко, неторопливо, но в покое их было больше угрозы, чем если бы они бегали и кричали.

Однако накал нарастал по мере того, как прибывала толпа. Здесь были уже не только лавочники — крепкие ремесленники, удачливые добытчики, богатые корабелы. И скоро гул от негромких их разговоров дошел до напряжения, которое трудно стало переносить: требовалась разрядка. Тогда Батон Колбаса, мужик жилистый и в повадках простой, подойдя к Огаркову логову, зло постучал кулаком. Выждав немного, еще повторил.

Дверь приоткрылась и высунулась в щель опухшая, потоптанная подушкой рожа Огарка. Он прищурил свой глаз от солнца, оглядел толпу, после чего хрипло буркнул, обращаясь к Батону: «Чего тебе?» Но за Батона ответил притершийся сбоку Котелок:

— Ключи давай.

— Какие ключи? — Огарку было больно думать.

— Сам знаешь. Ну? — прежде чем тюремный сторож успел утаиться за дверью, Батон Колбаса прихватил его за ворот рубахи.

— Это… х-х… — Огарок захрипел пуще прежнего, пытаясь выкрутиться из железной ухватки, — разбой! Отпусти, Колбаса! Сдурел, что ли?

Но Батон Колбаса, ругнувшись, поднес к его носу мосластый кулак и Огарок понял, что с ним не шутят. Он затих, окончательно просыпаясь, а потом забормотал примирительно:

— А-а, так вам ключи? Сейчас, сейчас… Их же найти надо.

Батон Колбаса заклинил дверь ногой и только после этого выпустил Огаркову рубаху:

— Ищи давай. Да побыстрее.

Огарок зашарился по грязной, заваленной всякой рухлядью комнатенке, приговаривая: «Куда же я их… Ах, Смут тебя забери…» Лавочники, сгрудившись в дверях, обрадованные первой — и столь легкой! — победой, засмеялись. Кто-то крикнул: «А ты не мечись, ты лучше за пазухой поищи!» При этих словах Огарок остановился и спросил, будто вдруг припомнив:

— А разрешение у вас есть?

Батон Колбаса прикрикнул:

— Ты мое разрешение уже нюхал! Или не понял? Могу еще дать!

Но Котелок уперся:

— Нет, братцы, тут я права не имею. Так меня самого посадят. Да хорошо еще, если…

Но про какое «если» толковал Огарок, никто не узнал: Батон Колбаса широко шагнул через комнату, опять поймал тюремщика за шиворот и привычным движением, как искал деньги у перепившихся бражников, охлопал его. Под рубашкою звякнул металл. «Ага!» — взликовала толпа, а Батон без разговоров залез к Огарку за пазуху и вытащил связку ключей на шнурке.

Тут Огарок оказал сопротивление: он вцепился руками в шнурок и не давал снять его с шеи. Батон Колбаса сказал:

— Ты что, хочешь, чтоб мы двери взломали?

— Ломайте, — удавленником хрипел Огарок, — ключи не отдам!

Тогда Колбаса, осердившись, сильно дернул веревочку вниз, и ключи со звоном рассыпались. Огарок еще пытался рухнуть на пол следом за ними, но Батон Колбаса изловил его поперек пояса и не давал дотянуться. «Собирайте», — сказал он собратьям, таща брыкающегося Огарка к скамье. Там он и удерживал тюремщика, пока все ключи не были собраны.

А Огарок вдруг захохотал:

— О-хо-хо! Хо-хо! Собирайте, собирайте! Все равно ни хрена тараканьего у вас не получится!

— Это почему? — не понял Колбаса.

— А потому! Там знать надо, как открывать!

— Значит, сам и откроешь.

— Вот я вам открою! — Огарок показал, что.

Колбаса уронил его со скамьи и вышел из вонючего логова, бросив через плечо:

— А не откроем — так сломаем.

Жилище Огарка было пристроено в нескольких шагах от тюремных дверей, которые размерами больше смахивали на ворота. У висячего замка ковырялся Котелок, пробуя все ключи по очереди. И не получалось у него, как тонко выразился Огарок, ни хрена тараканьего. «Дай я», — просунулся Батон. Но Котелок нетерпеливо мотнул головой и продолжал накручивать ключи, дергая замок так и сяк. Толпа вокруг волновалась.

Наконец Котелок, отчаявшись, передал горсть ключей Батону Колбасе. Тот внимательно их осмотрел, выбрал наиболее подходящий и стал осторожно поворачивать в скважине влево и вправо. С тем же успехом. Тогда Обушок Колода, потрошкинский мясник, весь обросший дикими мышцами, сказал: «Ну-ка, посторонись». Он взял короткий разбег, обрушился на дверь плечом как тараном — и отскочил. «Ломик, ломик нужен…» — возникла в толпе догадка. Но воспользоваться ею не успели. «Стражники!» — вдруг отчаянно крикнул кто-то из задних рядов, и все обернулись, и увидели, что пока они ковырялись с замком, стража охватила их плотным полукольцом, прижав к фасаду тюрьмы. Толпа — а собралось в ней сотни две человек — плотно сбилась, ощетинилась. Стражники стояли угрожающе, с легкими копьями наперевес, но не очень-то храбрились: было их раза в три меньше. Да и не хотелось им затевать свару: это ж не всхолмцы какие-нибудь — свои, а в городе жить потом…