Генерал Симоняк - М Стрешинский

Зандер втягивал длинную шею в жесткий воротник кителя и молчал. Он знал, что Линдеман не терпит возражений - высокомерен, жесток, и подчиненные кажутся ему простыми пешками, которых он, и только он, может двигать по своему усмотрению.

Зандер всё-таки решил вызвать к себе командиров полков. Однако он не добавил чего-либо нового к тому, что уже знал Клейменц. Да, у русских какое-то оживление, но что они готовят, где хотят ударить, когда, какими силами - всё это было непонятно. Пробовали выяснить, разведка сунулась на правый берег, но вся там полегла.

Клейменц уехал из штаба злой и взвинченный. Зачем только заставил его трястись по обледенелой лесной дороге этот сухарь Зандер? Чтобы предупредить: от русских всякого можно ожидать? Будто он сам этого не знает. В эту ночь Клейменц не смог уснуть, часто звонил в батальоны и роты. Над Невой почти поминутно с шипящим свистом взмывали в небо ракеты, заливая всё вокруг то желтым, то малиновым, то голубоватым холодным светом. Отрывистыми очередями перекликались пулеметы.

Задремал Клейменц лишь под утро. Разбудил его страшный грохот. Тяжелые снаряды рвались где-то совсем близко.

- Соединитесь с батальонами, обер-лейтенант, - крикнул Клейменц, натягивая брюки. - Кажется, и на Неве начинается то же, что на Волге.

Он выпрямился, и в тот же миг что-то свалило его на пол. Придя в себя, услышал всхлипывания адъютанта:

- Меня убило. Убило.

Мертвые не плачут, - подумал Клейменц. - Крамер, видимо, ранен. Да и я тоже. Надо выползать отсюда, пока не нагрянули русские. Он так и не успел соединиться с батальонами.

2

...Артиллерийская канонада бушевала с неослабевающей силой. С правого берега Невы обрушивались на левый тысячи снарядов и мин. Они разносили немецкие укрепления, рвали проволочные заборы, поднимали на воздух орудия.

Симоняк, заложив руки за спину, прильнул к окулярам перископа, подаренного ему на Ханко моряками. Левый берег, казалось, был совсем рядом. Симоняк отчетливо различал черные деревца и кусты, густые проволочные заграждения, обнаженные разрывами купола врытых в землю дзотов. Берег то и дело заволакивало густым дымом, тогда вся эта картина исчезала на несколько минут.

В ушах стоял звон от могучего грохота орудий. Били одновременно и легкие полковые пушки, и тяжелые гаубицы, и орудия большой мощности с морских фортов и кораблей. Симоняку еще никогда в жизни не доводилось слышать подобной артиллерийской симфонии; она радовала, веселила его. Подумать только - на каждом километре фронта наступления его полков вели огонь сто сорок три орудия и миномета!

Командир дивизии время от времени отрывался от перископа, поворачивал голову к подполковнику Морозову и громко, стараясь перекричать орудийный гул, говорил:

- Здорово наши бьют!

- Прижали немцев, дохнуть им не дают...

Немцы тоже открыли огонь.

Снаряды, падавшие на нашем берегу, сильно беспокоили командира дивизии. Стрелковые полки находились в открытых траншеях.

У правого берега разорвалось несколько выпущенных с нашей стороны снарядов. Симоняк в сердцах крикнул Морозову:

- Кто это там портачит? Взломают лед, сукины сыны. Как атаковать будем? Позвони в полк...

Могучий огневой удар подавил вражеские батареи. Немецкая артиллерия отстреливалась слабо, била, видимо, наугад. Один из снарядов всё же разорвался у самого наблюдательного пункта Симоняка. Задрожали бревенчатые стены, с потолка посыпался песок, сквозь узкую щель амбразуры ворвался снежный вихрь.

Колючей пылью обдало лицо. Несколько секунд Симоняк не мог открыть глаза. Осторожно провел по ним платком. Боли не было. Комдив пальцем приподнял тяжелое набухшее веко. Глаз видел.

- Не ранены, товарищ генерал? - услышал он обеспокоенный голос радиста Мамочкина.

- Целехонек, - пробасил Симоняк. - Морозов! - окликнул он начарта. - Ты как?

- Порядок, - отозвался Иван Осипович, - вот амбразуру завалило. Не вовремя.

Симоняк подошел к выходу из блиндажа, где примостились связные. Хотел им что-то сказать, но они и без слов понимали, что надо делать. Три разведчика Александр Егоров, Николай Грунин и Иван Дуванов вскочили на ноги и выбежали за дверь. Не обращая внимания на вражеский огонь, они быстро начали разгребать лопатками глыбы промерзлой земли, вывороченной немецким снарядом.

Минут через шесть-семь свет ярким пучком брызнул сквозь расчищенную амбразуру.

Симоняк снова у перископа. Артиллерия утюжила немецкие позиции уже второй час. В морозном небе, яростно завывая, проносились самолеты, они сбрасывали свой груз на левобережье. Чем ближе подходило время начала атаки, тем большее волнение охватывало генерала. Как двинутся цепи стрелков через Неву, удастся ли им одним броском перемахнуть шестьсот метров ледяного торосистого пространства? Самый тяжелый - первый шаг, когда солдат должен покинуть обжитую, словно согретую его теплом, его дыханием траншею, выбраться на открытый бруствер и стремглав, не глядя ни на что, ринуться вперед.

Невысокое в голубых просветах небо прочертила серия белых ракет. До конца артиллерийской подготовки осталось двадцать минут. Всё шло строго по плану, так, как было заранее определено. Белые ракеты словно говорили: внимание, солдаты, еще раз проверьте, готовы ли к броску через Неву. Но что это такое? Симоняк увидел, как справа от его наблюдательного пункта, там, где пролегал маршрут наступления 270-го полка, на лед выбежали и опрометью понеслись вперед люди в белых халатах. Взвод... Рота...

И не веря глазам своим, он крикнул Морозову:

- Гляди!

- Вижу... Кто-то, видно, сигнал перепутал.

А на лед скатывались новые и новые группы бойцов, с автоматами, лесенками, со взрывчаткой на спине. Остановить эту нараставшую с каждой секундой лавину было уже невозможно. Но если ничего не предпринять, сотни людей, взобравшись на левый берег, как раз попадут под свирепейший удар катюш, который должен прозвучать завершающим аккордом артиллерийской подготовки.

- Слушай, Иван Осипович, нельзя ждать. Людей погубим.

Начальник артиллерии подбежал к рации, вызвал командира гвардейских минометов.

- Срочно давайте залп, - кричал он в микрофон. - Срочно. Пехота пошла.

Радист соединял его поочередно с командирами артиллерийских полков.

Симоняк не отходил от перископа. Неровные цепи стрелков уже пересекли середину реки, шестая рота 270-го полка, досрочно выскочившая на лед реки, приближалась к противоположному берегу.

Капли пота выступили на лбу Симоняка. Морозов нервно теребил пуговицы на шинели, ставшей почему-то тесной и тяжелой.

- Вот же я прут, черти. Как назло, - бормотал он.

Солдаты уже взбегали на вражеский берег, и в это время грянул залп катюш. Симоняк и Морозов застыли в оцепенении.