Возвращение пираньи - Александр Бушков

В довершение по сторонам частенько раздавался тихий детский плач – никакой мистики, всего лишь кайманы, но сходство полное, привыкнуть невозможно. Как ни пшикали репеллентами, как ни укрывались накомарниками – особо настырная мошкара прорывалась к добыче и кусалась, как иголкой тыкала. Час за часом проходил в угрюмом молчании – о чем тут было говорить? – прерывавшемся лишь краткими репликами по делу: о коряге в опасной близости, о мели впереди...

– Стоп! – сказала вдруг Ольга. – Слышите?

Кацуба с похвальной быстротой остановил лодку, упершись веслом в толстый, выгнутый сук огромной коряги. Прислушался, пошарил по борту, отыскал кнопку и погасил фару. Тихо ответил:

– Кажется, катер... Но не похоже что-то...

В самом деле, странный бурлящий звук, порой переплетавшийся с храпением, скорее напоминал чуханье старой паровой машины. Лодку явственно качнуло на высокой волне, обогнавшей быстро приближавшийся предмет – и снова, и еще раз, волны набегали чередой, плеща и шлепая в низкий борт.

– Матерь божья... – прошептала Ольга.

Сначала Мазуру показалось, что он видит перископ подводной лодки – первая ассоциация, на какую наткнулось сознание. Но уже в следующий миг его с ног до головы прошила волна липкого, холодного ужаса, первобытного, с т а р о г о.

Черный столб, высунувшийся из воды метра на четыре, – это от него разбегались волны – заканчивался огромной змеиной головой, глаза светились двумя зеленоватыми фонариками вроде тех, что горели на мачте «Хиггинса». Он попытался прикинуть длину чудовища – и не смог, сердце зашлось в непонятном, ни на что прежнее не похожем ужасе. Мазур далеко не сразу сообразил, что странное костяное клацанье – это стук его собственных зубов. Впервые в жизни зубы по-настоящему стучали от страха.

Пытаясь пересилить себя, он крепче сжал испанскую винтовку, большим пальцем левой давил на переводчик огня, и без того стоявший в положении «очередями», давил, да-вил – с трудом опомнился, палец соскользнул, потная ладонь легла под цевье...

– Не смей... – прошептала Ольга. – Бросится...

Посередине реки четко угадывались изгибы огромного тела – змея лежала на воде, поворачивая голову механическими движениями подъемного крана. Мазур так и не понял, то ли это он оглох от страха, то ли вокруг и в самом деле воцарилась тишина, заткнулись обезьяны, умолкли кайманы, их отсвечивающих красным глаз вокруг уже не видно...

Нет, не оглох. Лесная живность и в самом деле умолкла – появилась в л а д ы ч и ц а, метров пятнадцать скользкого ужаса. Это было неправильно, человек не должен такое видеть, оно обязано было вымереть в незапамятные времена, оставшись лишь персонажем сказок о драконах и царь-змеях... но гигантская анаконда выглядела насквозь реальной, она лениво извивалась посередине реки в скудном свете звезд. Быть может, яркий фонарь ей показался глазом то ли достойного противника, то ли добычи...

Сколько это продолжалось, неизвестно. Внезапно с середины реки покатились высокие волны, бурлящее храпение усилилось, и огромная змеища, вновь подняв голову над водой, поплыла прочь, с удивительной быстротой лавируя между корягами.

Они еще долго сидели неподвижно, как китайские болванчики. Потом раздался смущенный голос Кацубы:

– Никто в штаны не наделал?

Признаний не последовало – судя по отсутствию запаха, все обстояло не столь уж скверно. Только сейчас Мазур обнаружил, что Ольга мертвой хваткой сжала его правую руку повыше локтя. Осторожно пошевелился. Она не сразу разжала пальцы.

«Надо же, – подумал он. – А я ведь не верил Сеньору Мюнхгаузену. Выходит, и записные врали иногда рассказывают сущую правду...»

– Слыхал, – сказал очумелым голосом Фредди. – Но не видал ни разу.

– Аналогично, – отозвался Кацуба.

– Говорят, их до черта в северных болотах. Реки, должно быть, вздулись, вот и шлепает...

– И ведь никто не поверит... – заключила Ольга сокрушенно. – Я сама никогда не верила, как бы ни божились... Знаете, что-то мне не хочется плыть в темноте.

– Говорят, кроме анаконд, есть еще всякие чудища, – обрадовал Фредди. – Здоровые, зубастые...

Кацуба решительно направил лодку к берегу. Они плыли еще минут десять, прежде чем отыскали кусок относительно твердой земли, особенного оптимизма он не внушал, но от добра добра не ищут, может оказаться, что это и есть сущий оазис на фоне необозримых болот...

Распугивая какие-то неопознанные мохнатые клубки, шустро улепетнувшие в чащу, высадились на берег. Ноги по щиколотку тонули в противно проседавшей под подошвой массе – густая грязь, спутанная трава, опавшие листья... Надежно привязав лодку, взялись за работу.

Устраивать лагерь в сельве – занятие нехитрое. Нужно всего лишь пару часов помахать мачете от души, вырубив под корень всю растительность – чтобы не подкралась, прячась в траве, какая-нибудь ползучая или ходячая гадость. Потом с тем же прилежанием следует обрубить лианы – опять-таки на большом пространстве, чтобы не заявились сверху змеи. Остаются мелочи – привязать гамаки к стволам, ставшим бесстыдно голыми, как телеграфные столбы, покрыть их тентами, москитными сетками, договориться, в какой очередности будут меняться часовые – и можно блаженно расслабиться, примостив рядом винтовку...

И напиться от души. У них в багаже хватало дезинфицирующих растворов, но Мазур прекрасно помнил, какая гадость – щедро обработанная хлором речная вода. Остальные тоже прекрасно это знали – вот и решили потерпеть. Сразу, как только причалили, Кацуба по непонятным непосвященному приметам выбрал несколько лиан, отрубил от них куски – и в подставленные фляги полилась чистейшая, холодная, вкусная вода. Есть светлые моменты и в шатаниях по сельве...

Вымотались так, что есть не хотелось. Фредди снял крышку с ящика и подсунул своим кошкам чашку с водой – но они, бедолаги, сидели в углу мохнатым клубком, тихонечко, прямо-таки по-змеиному, шипя. Мазур расслабился настолько, что мельком пожалел бедных кисок, угодивших в эти жуткие места отнюдь не по своему хотению – и прекрасно осознававших эту жуть...

Глава одиннадцатая

Вольный город

Нельзя сказать, что им особенно везло. Нельзя сказать, что им так уж фатально не везло. Они четверо были попросту не жаждавшими романтики скаутами с перочинным ножичком и леденцом в кармане, а людьми разной степени опытности, уже бывавшими в подобных местах. И потому через трое суток добрались до Ирупаны, не уменьшившись числом ни на одну странствующую единицу (и люди, и кошки). Как выражался, по другому поводу, правда, один хороший писатель, им даже уши не оттоптали.

Были синяки, царапины и щедрые укусы прорывавшихся сквозь химзавесу насекомых – все это лечили прихваченным из столицы «перуанским бальзамом», чьи целительные свойства в свое время использовали на все сто конкистадоры. Хлорированная забортная вода мало походила на нектар, но и повредить организму не могла. А дичи для пропитания в тех местах хватало – от диких свиней-пекари до разнообразных птиц, так и попадавших в желудки неопознанными, и орехов по имени кузи (растут гроздью по паре сотен, похожи на миндаль, если удастся сбить такую гроздочку точным выстрелом, хрустеть можешь полдня).

Несколько раз им таки пришлось блуждать – даже с картой, компасом и специфическим жизненным опытом не так-то просто с первой попытки отыскать правильную дорогу в лабиринте протоков со стоячей тинистой водой, озер-близнецов и залитых горным половодьем равнин, прикидывавшихся то речками, то озерами...

Экзотики попадалось столько, что человеку со скромными запросами хватило бы на всю оставшуюся жизнь: сварливо лаявшие из воды крупные выдры; анаконды, значительно уступавшие длиной ночному чудовищу; осточертевшие хуже горькой редьки кайманы; электрический угорь, способный отвесить плюху в триста вольт, на которого Фредди, как ни осторожничал, едва не наступил при высадке на берег; ночной рев ягуара... Это все была экзотика, так сказать, неконтактная. Но попадалась и другая разновидность – экзотика пакостная. Вроде огромных клещей-гаррапатас или жирных пиявок, которых приходилось прижигать зажигалкой у самого тела, иначе по-хорошему ни за что не отвалятся. Несколько раз попадались просторные отмели с прозрачной водой, где так и тянуло искупаться, – но на такое безумство они не решались. В здешних речках обитала милейшая рыбка под названием кандиру, каковая была пострашнее пираний. Про кровожадных пираний знают все, но мало кому известно, что нападают они на людей не так уж часто. Зато крохотная кандиру с завидным постоянством стремится проникнуть во все естественные отверстия на теле человека или животного, а поскольку на жабрах у нее есть несколько загнутых крючков, извлечь незваного «постояльца» можно лишь в клинике, хорошо оборудованной для хирургических операций...

Словом, экзотики было много, а вот романтики – ни капли. Романтика хороша исключительно для туристов, мающихся бездельем. Человек, который одержим гораздо более прозаической потребностью – побыстрее попасть из одного места в другое, чтобы заняться серьезным делом, – попросту никогда даже и не подумает, что в его путешествии есть, оказывается, нечто романтическое...