Черный город - Кальман Миксат

— На мельнице, сударь, пшеничку стариков всегда первой берут в помол. Расскажите-ка сначала вы, господин Винце Бибок, что вас привело ко мне.

Старец собрался с силами, одернул бекешу, чтобы она сидела получше, отер рукавом рот и жалобным, слабым, как жужжание осы, голосом, но так же, как и его сын, по-латыни, принялся описывать, какой неожиданный и страшный удар обрушился на ладью его мирной жизни, уже приближавшуюся к своей последней гавани.

— А что случилось? — спросил вице-губернатор.

— Да вот сын мой вернулся, — жалобно простонал старец. — Сын, которого я считал погибшим. Жену его, как вы, ваше превосходительство знаете, я после известия о смерти Жиги взял себе перед богом и людьми в законные супруги, и она родила мне для блага родины и во славу дворянства двоих сыновей.

— Гм. Плохо дело! — пробормотал вице-губернатор. — Однако тут речь идет и о вашей супруге, господин Бибок, так отчего же вам не говорить по-венгерски? Прежде всего отвечайте: почему вы с этим делом обратились ко мне?

— Да потому, ваше превосходительство, что хотим просить вас установить порядок между нами, — пролепетал уже по-венгерски Бибок-отец, умоляюще сложив руки.

— И потому, что мы знаем, — сладким голосом вставил Бибок-сын, — вашу мудрость, господин вице-губернатор, и совершенство во всех отношениях!

— Нельзя нам оставаться под одним кровом, пока вы не рассудите, кто из нас прав, кто виноват, — приглаживая растрепанные, белые, как снег, волосы, продолжал старый Винце, окончательно переходя на венгерский, а вместе с этим с торжественной речи на простонародную.

Вице-губернатору стало вдруг жалко этого трясущегося старика, потемневшее лицо которого выражало отчаяние, и он решил приоткрыть перед ним маленькую, хитрую лазейку.

— Значит, этот человек — ваш сын? — спросил он, кивнув на Жигмонда Бибока. — А так ли это на самом деле? Вглядитесь в него получше.

— Не отказываться же мне от родной крови? — отвечал старец.

— Это ваш первый муж, сударыня? — спросил вице-губернатор женщину. — Узнаете вы его?

— Узнаю, — сдавленным, хриплым голосом, не поднимая глаз, отвечала та. Пал Гёргей, недовольно теребя ус, повернулся к Жигмонду Бибоку:

— Так где же вы пропадали столько лет? Почему все это время не подавали никаких признаков жизни?

Этого только и надо было Бибоку-младшему для того, чтобы унестись в цветистое царство воспоминаний о былых днях, приключениях, переживаниях, геройских подвигах, рассказов о том, как в эперьешской битве он пал во славу родины, сражаясь под знаменами Тёкёли. Из гёргейских дворян многие были очевидцами его кончины; рядом с ним рубился Фриц Валлаи, Карой Фехер, Габор Чемицкий из Фаркашфалвы, — и нет ничего удивительного, что, возвратись домой, они рассказали о его смерти. Да его и в самом деле похоронили бы вместе с убитыми, если б один из австрийцев, убиравших по приказу начальства трупы с поля битвы, не польстился на Жигмондовы сапоги (дивной работы лёченского мастера Микучки) и не попытался бы, прежде чем взвалить труп на тачку и отвезти его к братской могиле, стянуть эти сапоги с ног мертвеца. От жгучей боли Жига застонал, и могильщики увидели, что он еще жив. Так Бибок угодил в австрийский лазарет, а оттуда — в войско лабанцев, где ему пришлось отслужить несколько лет, пока однажды не представился случай бежать в Польшу. В это время Тёкёли снова вторгся со своей армией в Трансильванию; при вести о новой войне Жигмонд Бибок сколотил из польских дворян и крепких крестьянских парней отряд и с ним после долгих злоключений пробился в Трансильванию. Однако, на свое несчастье, вместо куруцев, Бибок снова угодил в руки к Гайстеру и несколько лет отсидел в каземате Ольмюцкой крепости, откуда он не мог послать весточку на родину — разве что с крылатыми птицами, да и то, если бы в птиц могли обратиться кишевшие в темнице крысы, пролететь сквозь тюремные решетки на волю и, взмахнув крыльями, унестись в Гёргё.

Все это Бибок-младший рассказывал длинно, пространно, со всевозможными лирическими отступлениями; однако вице-губернатор слушал его повествование лишь краем уха, зная, сколько вранья в подобных рассказах. Гёргей больше раздумывал над существом дела, и, когда Жига закончил свое curriculum vitae [Жизнеописание, биографию (лат.)], он положил на стол трубку и тихо, доброжелательным тоном сказал троим посетителям, с нетерпением ожидавшим его ответа:

— Случай сам по себе очень прост. Из рассказа господина Жигмонда Бибока я вижу, что в поступках ваших нет ничего наказуемого: все вы действовали из чистых побуждений, значит, никто из вас ни в чем не виновен. Dixit.

— Так-то оно так, — возразил «капитан» Бибок, — по вот отец хочет, чтобы вы рассудили, чья же она теперь жена? Да и все мы об этом просим.

Вице-губернатор покачал головой.

— Нет, в этом я вам не судья! Браки заключаются па небесах, а я — всего-навсего земной человек. Я вице-губернатор Сепеша, но на небесах я — никто. Может быть, слуги Господни согласится что-нибудь тут изменить? Да и то по какой-либо другой, а не по этой причине. Закон в данном случае ясен: женщина — супруга того, кто с ней первый был повенчан.

— Ну, что я говорил? — торжествующе воскликнул Жига Бибок.

У старого Бибока на глаза навернулись слезы.

— Не отнимай у меня Жужу, сынок! Ты уже отвык от нее, — жалобно захныкал он. — Не уходи, Жужа, не покидай меня. Как я буду без тебя? О, ваше превосходительство, взываю к вашему доброму сердцу, не позволяйте сыну отнять у меня Жужу! Лучше уж я все, что у меня есть, отдам. На коленях умоляю, ваше превосходительство, пощадите мои честные седины, мою беспомощную старость, примите в расчет, что Бибоки всегда были верными вассалами Гёргеев! — ломая руки, запричитал старец. — Господи, куда же мне еще идти с жалобой?

Вице-губернатора все больше трогало горе Бибока-старшего.

— Успокойтесь, сударь, но поймите: закон есть закон!

— Ах, какой же этой закон, — вырвалось у старика, — раз вы, сильные мира сего, сделали богиней справедливости какое-то слепое чудовище! Ваш закон говорит, что эта женщина принадлежит моему сыну, хотя соединяет их только запись, сделанная попом в церковной книге, а ведь мне-то Жужа родила двух сыновей, вся ее жизнь со мной срослась! Если она останется со мною, сын мой, правда, лишится жены, но он мужчина в полном расцвете сил и легко найдет себе другую. А вот если ее присудят ему, то не только я лишусь жены, но и дети мои лишатся матери! Да и жить мне осталось немного: я уже стою на краю могилы. После моей смерти Жужа так или иначе ему же останется. Значит, у него есть хотя бы надежда, а у меня и ее нету!

— Да, но ведь и я люблю свою жену, отец, — с наглым видом возразил Жига. — Мое сердце тоже не камень. Я покорный сын, но, право же, с ума сойду, не зная, что мне делать!

— Ты всегда был ласковым ребенком, — сказал старик Бибок и заплакал, как дитя. — Жигушка, старший мой сыночек, возьми у меня что хочешь, только оставь мне Жужу!

А любимая женщина, за которую шла эта ожесточенная борьба, стояла в губернаторском кабинете ни жива ни мертва и дрожала как осиновый лист, устремив взор на пол, на котором играли солнечные зайчики.

— Вероятно, вы могли бы и полюбовно разрешить ваш спор? — заметил вице-губернатор. — Но это я вам говорю не как вице-губернатор, а просто как Пал Гёргей. Совсем не обязательно все рассказывать попам. Случай ваш — необычный, значит, и мерить его обычной меркой нельзя. Живите, как вам заблагорассудится. Какое кому дело? Все зависит от вашего решения, сударыня. А как раз от вас-то я и не слышал еще ни слова. Говорите же, мы слушаем!

Бледное лицо женщины зарделось, и она еще больше прежнего закутала его платком.

— Велите, ваше превосходительство, — запинаясь, проговорила она, — велите вывести меня во двор да отрубить мне голову. Так лучше будет. Сразу оба Бибока станут вдовцами.

— Глупая бабья болтовня! — рассердился Гёргей. — Вы лучше скажите от чистого сердца, кого бы вы сами выбрали себе супругом, если бы закон, допустим, разрешил вам это? Ну почему же вы молчите?

Женщина, все еще колеблясь, подняла на губернатора глаза, горящие лихорадочным огнем, и прошептала:

— Не смею!

— Вот как? Ну что же, вы правы. Идемте со мной в другую комнату и скажите мне всю правду, как на духу…

Гёргей провел госпожу Бибок в соседнюю комнату и с большим трудом, но все же добился от нее искреннего признания:

— Я уже привыкла к моему нынешнему мужу, состарилась с ним, да и перед сыновьями мне стыдно будет возвратиться к первому мужу…

Вице-губернатор, хоть ему и пришлось по нраву решение госпожи Бибок, не мог скрыть своего удивления:

— Вот уж никогда бы не поверил. Значит, старичок еще?..

Однако женщина возмущенно замахала рукой, словно желала прогнать греховную мысль, сквозившую в словах вице-губернатора.