Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине - Георгий Вачнадзе

Номер независимой газеты «Московские новости» от 20 января 1991 года вышел в траурной рамке. Трагедии в Вильнюсе было посвящено 8 из 16 полос еженедельника. Это была честная журналистика — т. е. диаметральная противоположность того, что давали в те дни газе ты «Правда», «Советская Россия» и «Красная звезда», а также ежедневный выпуск телевизионных новостей в программе «Время». 30 членов учредительного совета «Московских новостей», фамилии которых знакомы всей стране, подписали заявление — «Преступление режима, который не хочет сходить со сцены» — с детальным описанием роковых ошибок Горбачева.

А. Собчак не успел подписать письмо учредителей, так как был в отъезде, и посему высказался отдельно на страницах «МН» (27.1.1991):

«Самой трагической ошибкой (ошибкой ли?) Михаила Горбачева стало его участие в попытке сохранить единство Союза применением военной силы в Прибалтике. А самым постыдным для меня был отказ президента — уже в который раз! — от признания своей причастности к подобным методам „политического диалога“. После кровавой ночи в Вильнюсе, после штурма десантниками и сотрудниками КГБ литовского телевидения президент заявил, что лично он ничего не знал, ни о чем не ведая. Это его заявление вкупе с аналогичными заявлениями министра обороны и министра внутренних дел — добавим сюда и телевыступление председателя КГБ, тоже оправдывавшего расстрел мирных граждан, — произвело на весь мир самое тягостное впечатление.

Президент обязан был найти мужество и принять на себя груз ответственности за происшедшее. Это оттолкнуло не только демократов, но и многих военных, его президентской волей брошенных на усмирение независимых республик Прибалтики, а наутро узнавших, что они-де совершили это по собственной инициативе.

Для политического деятеля утрата доверия — самое страшное. Но утрата может быть разной: политик может потерять доверие в народе, но сохранить власть, если ему верит его окружение, верят те, на кого он опирается (чиновники, полиция, армия и т. д.). Но если утрачивается и то, и другое — шаг до беды.

Президент так и не сумел стать настоящим президентом своего народа, а остался генеральным секретарем. Что бы ни произошло с нами дальше, народам нашей страны уже не забыть ни Тбилиси 199 года, ни Баку 1990-го, ни Вильнюса 1991 года.

Как установила комиссия Съезда народных депутатов СССР, Горбачев не был причастен к бойне перед Домом правительства в Тбилиси. Но он ничего не сделал, чтобы виновные в той страшной ночи были наказаны. До сих пор не показан по телевидению фильм, снятый операторами КГБ. Хотя решение о таком показе принято Съездом народных депутатов СССР — высшим законодательным органом страны. Но если тогда, в апреле восемьдесят девятого, этот человек, по-видимому, был объектом заговора реакции, то в дальнейшем ситуация стала меняться. В Баку войска бездействовали, когда шли погромы армян, и лишь после прекращения погромов, когда бежал из города первый секретарь Азербайджана и фактически власть перешла к Народному фронту, танки — тоже ночью — штурмовали столицу республики. Акция проводилась по указу Председателя Верховного Совет СССР, ну а те, кто ее исполнял, сделали все, чтобы крови было больше. Еще через год президент стал полностью послушен силам прошлой эпохи, силам, которые сумели перетянуть его на свою сторону. Он перестал быть прежним демократом и реформатором. Генсек победил президента.

Тбилиси, Баку и Прибалтика. Эти три вехи определили личную драму Михаила Горбачева, и судьбу перестройки, столь блистательно им начатой в середине восьмидесятых».

«Московские новости» всегда были интересным изданием, но своеобразным, в котором преобладали, пожалуй, больше мнения, чем собственно новости. Историю любого органа печати можно давать по-разному. Анализ редакционной кухни «Московских новостей» предложила радиостанция «Свобода», передавшая в начале марта 1991 года нижеследующий рассказ бывшего сотрудника «МН» Андрея Васильева (текст радиопередачи цитируется по газете Демократической партии России от 17 марта 1991 года):

В середине января, когда эхо от танковых моторов в России неожиданно громко прозвучало набранное петитом сообщение в «Московских новостях» партию коммунистов покинул главный редактор газеты Егор Яковлев.

Вообще-то, к этому времени такая акция стала настолько обыденной, что ею стало неудобно хвастаться даже перед домашними.

Допускаю, что читатели «МН» удивились, узнав из заметки, что Егор до сих пор оставался членом КПСС.

Но знавшие его лично — а их, думаю, по России и зарубежью наберется не один десяток (тысяч, разумеется) — получили шок совсем иного свойства.

Очень многие знали — Егор Владимирович Яковлев был убежденным большевиком ленинской школы.

И эта характеристика еще пять лет назад однозначно давала образ бунтаря. Почти диссидента.

А чуть раньше, в 56-м, Яковлев почувствовал себя диссидентом (по крайней мере, внутренним), когда, услышав доклад XX съезда, не поверил самому Хрущеву. Для секретаря райкома комсомола это был — поступок.

Еще одна веха. Последним оттепельным изданием принято считать «Новый мир». А ведь был еще журнал «Журналист», переделанный Яковлевым из ведомственного боевого листка «Советская печать». Ему удалось выпустить 15 номеров до рокового вызова в ЦК. «На ковре» Егор повел себя по-борцовски. Обвиненный в неподчинении партийному руководству печати, заявил: в этой стране нет партийного руководства печатью — в ленинском понимании.

Думаю, Ленин в то время был довольно скользким авторитетом. Не случайно ведь яковлевскую многосерийную телелениниану арестовали в 70-м на целых 15 лет.

Ну, и «Журналиста», естественно, отняли, сослав рядовым в «Известия». «Известинский» период я пропускаю, поскольку легенды о нем не очень интересны, а личных впечатлений я, по молодости, не имею.

В «МН» я попал в 86-м, недели через две после Егора Владимировича, о котором ничто не знал. Попал, надо сказать, по блату — по рекомендации его сына — и сразу понял, что такого Главного советская власть еще не рождала.

Он показал сверстанную полосу. Подробное изложение встречи журналистов с 1-м секретарем МГК КПСС, кандидатом в члены Политбюро Борисом Ельциным. Обычно о таких мероприятиях коротенько, строк на 40, сообщал ТАСС. А тут — целая полоса журналистских, понимаете ли, рассуждений.

Кто вам разрешил?

Никто бы и не разрешил. Только я ни у кого и не спрашивал. Он же с журналистами встречался, не с партработниками. Значит, «для печати».

Номер с этой статьей был первым, который в Москве раскупили на русском. До того «Москоу ньюс» (на английском) брали только ученики спецшкол. А недели через три газета вообще исчезла с прилавков.

Она стала престижной.

Я был в «МН», кажется, пятым в «команде Егора». До него редакция представляла собой подобие отдела МИДа для почетной ссылки разоблаченных шпионов и неудавшихся дипломатов. «Свежая» струя их здорово напугала. Команда Яковлева была в самом деле экзотической. Он взял политобозревателя без высшего образования, еврея без прописки, погоревшего международника, репортера с уголовным прошлым. Ну, а ко мне относились, видимо, как к нераскаявшемуся хиппи.

Егор тоже в первое время пытался переодеть меня в костюм — хоть на один день в неделю.

Но в результате с моими возражениями (что именно в этот день я и попаду в вытрезвитель) тоже согласился. В партию, правда, звал — но не очень настойчиво. И на поездках за границу тоже не настаивал. А я, в свою очередь, восторженно рассказывал друзьям о Главном, который может прийти на работу в джинсовой куртке и сам водит служебную машину.

Кстати, кадровую политику Яковлев, с присущим ему блеском, изложил на творческой встрече в ЦДЛ. На вопрос, почему на страницах «МН» полно еврейских фамилий, он ответил: «Я, когда беру людей на работу, не заставляю их расстегивать штаны».

Однако не только беспартийными евреями пополнялись «Московские новости». Шел поток проверенных апээновских кадров — к ним Егор питал непонятный нам, простым журналистам, пиетет. Ну, и третий живительный источник — перестройщики-шестидесятники Шмелев, Нуйкин, Афанасьев, Попов, Бунич, Бовин — ну, в общем, полный джентльменский набор. Могучие авторы укрепляли «МН» как трибуну и убивали как газету. Впрочем, и социальный заказ был — на трибуну. Потому-то редакция представляла тонкую прослойку журналистов между двумя толстыми пластами раскрытых шпионов (их ему почти не удалось поувольнять) и реабилитированных диссидентов. Хотя и это все был только гарнир.

Газету делал один человек — с утра до ночи и без выходных. Особенно это чувствовалось во время его заграничных вояжей — газету противно было брать в руки, все спорные материалы откладывались замами «вот приедет барин — барин нас рассудит».