Мария Антуанетта - Елена Морозова

Желание королевы приобщиться к чествованию великого старца являлось сродни желанию следовать моде: весь Париж только и говорил, что о Вольтере. Но этот взбудораженный, наполненный свободолюбивыми речами Париж переставал быть для Марии Антуанетты источником радости, ибо парижане больше не встречали ее бурными овациями. К тому же теперь у нее имелось собственное королевство — Трианон, где она как полновластная хозяйка задавала тон.

30 августа королева написала матери: «Это самое большое счастье в моей жизни. Вот уже восемь дней как мы по-настоящему близки с королем; это повторилось не один раз, а вчера еще явственней, чем в первый раз. Я думала сразу послать вам курьера с этой новостью, но хотела еще раз убедиться, что все свершилось. Не думаю, что уже беременна, но это произойдет очень скоро». А через несколько дней Мерси подтвердил слова королевы: «Долгожданное событие произошло 18 августа. Король пришел к ней в десять часов утра, когда она выходила из ванны. Оба августейших супруга оставались наедине почти час с четвертью; король настоятельно потребовал, чтобы все, что произошло между ними, осталось в секрете, и королева присоединилась к его просьбе. Исключение сделали только для доктора Лассона, коему король поведал все в подробностях, и тот без колебаний подтвердил, что брак свершился». Свершился спустя семь лет после свадьбы. Придворные с удивлением отметили, что королева на редкость нежна с королем и даже на публике стала проявлять о нем заботу. 4 сентября королева устроила в Трианоне грандиозный праздник по случаю завершения постройки Храма любви. На лужайке раскинулась ярмарка, где переодетые рыночными торговками дамы продавали всевозможные ценные вещицы. Королева в костюме торговки лимонадом обносила всех напитками. Музыканты из числа королевских гвардейцев, наряженные китайцами, играли веселые мелодии. С наступлением темноты зажглись 2600 цветных фонариков, превратив праздник в световую феерию.

«В то время королева пребывала во всем блеске своей красоты… у нее было нечто большее, нежели совершенная красота, она обладала необходимым для трона величием, приставшим королеве Франции, причем даже в те минуты, когда хотела, чтобы в ней видели всего лишь хорошенькую женщину… У нее было два типа походки: одна уверенная, немного торопливая, но всегда благородная, другая же более мягкая, раскачивающаяся, я бы даже сказал ласкающая, однако нисколько не подразумевавшая непочтительности. Никто не умел столь грациозно наклонить голову, приветствуя одним кивком сразу десять лиц, и бросить взгляд так, что каждый из десяти считал, что он адресован именно ему… Одним словом, я не ошибусь, если скажу, что как нам всегда хочется предложить женщине стул, так здесь всегда хотелось усадить ее на трон», — писал граф де Тийи.

Могла ли Венера в одночасье превратиться в постоянную спутницу Вулкана и, повесив на стену увещевания брата, уйти с придворной сцены, затвориться на женской половине и ожидать, когда супруг приедет с охоты? Нет, конечно. Благие намерения, вспыхнувшие под впечатлением визита Иосифа, быстро потухли, тем более что ни король, ни королева, похоже, не испытывали особой потребности в интимной близости. Королева вновь ринулась в игру и, как писал Мерси, даже сожгла рескрипт брата — возможно, чтобы не испытывать укоров совести. Она вновь поздно ложилась и поздно вставала, играла с кем попало, не обращая внимания, что рядом с ней плутуют и жульничают все кому не лень. А на упреки матушки отвечала: «Королю не нравится спать вдвоем. Я делаю всё, чтобы этого не случилось. Иногда он приходит ко мне и мы проводим вместе ночь. Я не считаю нужным уговаривать его приходить почаще, ибо он каждое утро приходит ко мне в мой личный кабинет. Его дружеское ко мне отношение и нежность возрастают день ото дня». Благодаря потайному коридору в Версале никто точно не знал, когда и как часто Людовик приходил по ночам к супруге. Иное дело в Фонтенбло: в тамошнем дворце, куда осенью прибыл двор, тайных ходов не было. Посол Сардинии граф Скарнафис писал: «За все время пребывания в Фонтенбло король спал с королевой не более трех раз. А однажды вечером, когда он отправился к ней в апартаменты, чтобы провести с ней ночь, он нашел дверь запертой. Он не стал настаивать, чтобы ему открыли, повернулся и направился к себе; никто не заметил, чтобы эта неудача доставила ему хотя бы малейшее огорчение».

Увещевания, обещания… По прибытии в Фонтенбло Мария Антуанетта возобновила игру и 25 октября проиграла всё до последнего экю. Не желая объясняться с матерью, она отправляла Марии Терезии все менее откровенные письма. Мерси усматривал в этом дурное влияние Жюли де Полиньяк, к которой королева прилепилась сердцем, словно устрица к днищу судна; перестав показывать письма от императрицы Мерси, она показывала их Полиньяк и, как подозревал посол, ответы писала так, как советовала ей подруга. «Я читаю, работаю, ко мне приходят два учителя музыки: один учит меня пению, другой — игре на арфе; я стала снова брать уроки рисования; занятия эти меня развлекают. Самым большим развлечением стала поездка в Фонтенбло; но смею заверить дорогую матушку, эта поездка ничего не изменила. Вот уже два месяца, как я играю только у себя, два раза в неделю, так, как предписано правилами. Если бы матушка могла все увидеть собственными глазами, ей не пришлось бы слушать тех, кто говорит иначе. Больше я никуда не хожу играть, а если выхожу, то играю в бильярд, который азартной игрой не считается», — рассказывала королева Марии Терезии, ни словом не обмолвившись ни о ночных бдениях за игорным столом, ни о своих проигрышах.

Иосиф не забывал напоминать сестре о ее долге: «Вы созданы быть счастливой, добродетельной и совершенной… ваш возраст уже не извиняет вас, напротив, дает основания задуматься. Что станет с вами, если вы не изменитесь? Несчастная женщина и еще более несчастная принцесса…» Брат уговаривал сестру внимательнее отбирать людей для своего узкого круга и не отягощать казну частыми подарками своим фаворитам. Предлагая ей умерить свои расходы, он взывал к бережливой немке. Но за семь лет, проведенных во Франции, Мария Антуанетта без сожалений рассталась с немецким стремлением к порядку. «Расположение королевы к графине де Полиньяк, а также расположение, которым пользуется герцог де Куаньи, день ото дня производит впечатление все более тягостное; обе эти личности вымогают у королевы подачки, постоянно подогревая дурное мнение о ней народа. Протеже герцога получают денежные должности, а ставленники графини де Полиньяк — денежные подарки, в ущерб тем, кто действительно достоин должностей и подарков. Ни один министр не осмеливается противоречить королеве, а все упреки и жалобы в свой адрес они переводят на королеву», — в отчаянии писал Мерси, понимая, что остановить Марию Антуанетту он не может. Не могла сделать это и Мария Терезия, ибо находилась слишком далеко, а королеву окружали люди, ставшие ей ближе, чем мать. А клан Полиньяков словно поставил себе цель морально поработить королеву, дабы навечно обеспечить себе место под версальским солнцем. От отчаяния, что надежды ее не сбылись и супруг по-прежнему апатичен и застенчив, королева бравировала, утверждая, что готова согласиться на «непродолжительную и несерьезную интрижку» короля, дабы та придала ему больше энергии и страсти. Мерси оставалось только хвататься за голову: подобные речи порождали гнусные сплетни, и пресечь их было невозможно.