Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какими были родители до того, как появился я?
Джордж тряхнул головой:
– Не знаю, Пит. Это очень старая история. За пару лет до твоего рождения они потеряли ребенка. Иногда я про это забываю. Я был с ними в больнице. Все знали, что плод погиб, но врач по какой-то причине заставил твою маму рожать. Вроде бы так для нее было менее опасно. Она была медсестрой и все понимала. Она даже подержала мертвого ребеночка на руках, а твой отец не стал. Он вообще не заходил в палату. Позвал меня, и я сидел с ним в коридоре, а когда все кончилось, мы выпили. Но что я знаю? Он выдернул меня с бейсбольной тренировки, это я запомнил. Наша мать была тогда жива, но ей ничего не сказали. Твою маму она не особо любила. Ну да неважно. У Брайана была такая маленькая фляжка, он ее обычно прятал в ботинке. Он не желал видеть, как твоя мама качает мертвого ребенка, а она не смогла ему этого простить. Я тогда был совсем пацаном, и обо всем об этом даже толком не задумывался. Мне было… – Джордж прикинул в уме, – четырнадцать? Надо же, я был моложе, чем ты сейчас. А брат был намного-намного меня старше. Мы отхлебывали из той фляжки, ни от кого не таясь, и я казался себе взрослым.
Джордж помолчал и добавил:
– Смерть ребенка, конечно, сильно им все испортила, но у них и так-то было не все гладко.
Они подъехали к перекрестку.
– Ты не знал? Про ребенка? – Когда светофор сменил желтый цвет на красный, Джордж бросил взгляд на племянника.
– Нет, – ответил Питер.
Как-то он видел свою фотографию в младенчестве, и сейчас представлял этого маленького себя мертвым, холодным, белым.
– Они из-за того ребенка поженились? – спросил Питер.
– Да нет, они бы по-любому поженились. Они ведь, если подумать, оба больные на голову.
Несмотря на соревнования и запредельную нагрузку в школе, Питер старался навещать маму по крайней мере дважды в месяц, но не рассказывал ей ни о работе, ни о рекрутерах – вообще ни о чем, что творилось в его жизни. Энн назначили новые препараты, от которых она пребывала будто в трансе и совершенно не интересовалась тем, что говорил сын. Если уж на то пошло, когда Питер появлялся в больничном коридоре с наушниками на шее и рюкзаком на плече, мама раздражалась.
– Зачем ты пришел? – спросила она в одно из воскресений, в самом конце лета.
Приближался День труда. Сидя в комнате для свиданий, Питер чувствовал, как от его кожи исходит жар. За лето на стройке Питер дочерна загорел и накачал мускулы. Он физически ощущал, как таскание тяжестей преобразило его тело. Отросшие волосы выгорели на солнце. Мама сидела напротив, плотно закутавшись в кардиган. Она положила ногу на ногу и вдобавок скрестила лодыжки – так что одна нога оплетала другую, словно виноградная лоза опору. Во вторник начинался последний учебный год. Питер взял с полки коробку с викториной «Тривиал Персьют» – собственно, играть мама не любила, но читать вопросы ей нравилось, – однако Энн отвернулась и уставилась в угол.
– Тебе что, нечем заняться? Или времени не жалко? Я спросила, зачем ты пришел. Что молчишь?
Мама любит меня, сказал себе Питер. Просто иногда она так себя ведет. Например, когда ей страшно.
– Я хотел тебя увидеть.
Энн откинулась на спинку кресла и прижалась щекой к подушке-думке. Кроме сына, навещать ее было некому. Каково бы ей пришлось, если бы никто не приходил к ней хотя бы на пару часов? И Питер просидел в комнате свиданий еще пятьдесят минут. Он вслух читал вопросы, ждал несколько секунд, в надежде, что мама заинтересуется, потом переворачивал карточку и читал ответ. Когда пришло время уходить, она встала у окна и отказалась прощаться.
– Мне пора, – сказал Питер и немного подождал.
Он не злился на мать в такие дни, просто чувствовал себя неловко, не знал, что сказать и куда девать руки. Мама была не виновата, но иногда, в самые неподходящие моменты, Питер вдруг переставал ее жалеть и начинал жалеть себя. Иногда казалось, что скоро его и мамины испытания закончатся, а иногда – что так будет вечно, что он только и будет, что молчать, терпеть, делать, что должно, изображать хорошего сына и надеяться на перемену к лучшему, которая не наступит.
В коридоре Питера остановила женщина с больничным бейджем, назвалась главным администратором и спросила, заедет ли за ним отец. Питер ответил, что поедет на поезде, и женщина попросила передать Брайану, чтобы тот как можно скорее связался с директором клиники.
– Мы пытались дозвониться, но…
– Да, конечно. Я передам, – пообещал Питер.
Он не помнил, когда в последний раз говорил с отцом. Кажется, еще до того, как Джордж установил за окном кондиционер. Еще до начала лета.
Вечером, когда Джордж ушел за пиццей, Питер достал из ящика записную книжку, пролистал исписанные дядиными каракулями страницы и нашел имя отца, а рядом номер 843. Он набрал номер, долго ждал, потом отключился и набрал еще раз. И еще раз. Питера охватила паника, вслед за ней пришла ярость. Он положил трубку на рычаг и тут же опять снял.
– Что стряслось? – в дверях стоял Джордж с замасленными пакетами в руках.
Питер снова и снова набирал номер.
– Питер, что ты делаешь?
– Мне нужно поговорить с отцом, – ответил Питер.
Он ненавидел себя за то, что, как ни стискивал зубы, не мог сдержать плач.
– Нужно починить гребаный автоответчик, Джордж. – Его голос дрожал от слез. – Наверняка он все время нам названивает. Он же за меня беспокоится.
Джордж кивнул и положил пакеты на кухонный стол.
– Ты прав. Завтра же этим займусь. Идет? Ты совершенно прав. Я действительно это запустил.
На следующий день Питеру нужно было идти в школу. Проснувшись, он обнаружил, что и телефон, и сломанный автоответчик валяются в мусорном ведре. Он надел новые брюки и купленную на летнюю зарплату рубашку – дядя вернул все заработанные Питером деньги и пообещал, что, если вдруг окажется на мели, обязательно даст знать, – и накинул на плечи старый рюкзак. Джордж уже ушел. В школе Питер познакомился с новыми учителями, получил новый шкафчик в крыле для выпускников, взял в библиотеке учебники, но все было как
