Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он не сомневался в том, что можно жить в свое удовольствие, и что жить в свое удовольствие приятно, но напрашивались два вопроса. Во-первых, в какой мере жизнь доставляет такое удовольствие. И во-вторых, на каком уровне нашего существования это удовольствие действует. Будда считал этот уровень поверхностным, возможно, достаточным для животных, но оставляющим глубинные области человеческой души пустыми и жаждущими. В таком ключе даже наслаждение представляет собой приукрашенную боль. Уильям Драммонд писал: «Земли услада – просто боль под маской», а Шелли упоминал, что мы «горячку называем наслажденьем». За неоновым сиянием – мрак; в самой сердцевине – не реальности, а не возрожденной духовно человеческой жизни, – то «тихое отчаяние», которое Торо видел в существовании большинства людей. Вот почему мы стремимся к тому, что нас отвлекает, ибо оно уводит наше внимание от того, что лежит ниже поверхности. Кое-кому удается отвлекаться надолго, но мрак остается беспросветным.
Чу! Словно ветер, жизни миг земной:
И стон, и вздох, и всхлип, и шторм, и бой[73].
На то, что такая оценка обычного состояния жизни вызвана скорее реализмом, нежели патологией, указывает на степень ее общности для всех мыслителей, которые ее придерживались. Экзистенциалисты описывают жизнь как «напрасную страсть», «абсурд», «излишек (de trop)». Представителю научного гуманизма Бертрану Расселу было трудно уразуметь, почему людей расстраивают известия об угасании вселенной, ведь «непонятно, как можно сделать неприятный процесс менее неприятным путем бесконечных повторов». Поэзия, неизменно чуткий барометр, говорит о «ничтожности житейской суеты» и о времени, «щемящем сердце, полном надежд». Сам Будда никогда не заходил дальше Роберта Пенна Уоррена:
Она реальна. О, реальна только лишь она!
Лишь боль. Так скажем же всю правду, как мужчины.
Мы радоваться рождены – тому, что радость может болью обернуться.
Мы рождены надеяться – на то, что болью может обернуться и надежда.
Мы рождены любить – то, что любовь, возможно, болью станет.
И боль мы рождены испытывать – при мысли, что все больше будет боли,
А мы, от этого неистощимого потока,
Возможно, причиним ее другим – увидев в этом суть свою[74].
Даже Альберт Швейцер, считавший Индию пессимистической, вторил определению Будды почти дословно, когда писал: «Лишь в довольно редкие моменты я по-настоящему чувствовал радость оттого, что я жив. Я не мог не сочувствовать с прискорбием всей той боли, которую видел вокруг, – не только людской, но и боли всего творения».
Итак, словом «дуккха» именуется боль, в той или иной степени окрашивающая все конечное существование. Конструктивные следствия этого слова всплывают, когда мы обнаруживаем, что в языке пали им называют колеса, оси которых смещены от центра, или кости, головки которых выскочили из суставов. (Современным сравнением может послужить магазинная тележка, которую мы пытаемся везти, взявшись не той стороны). Точный смысл Первой благородной истины таков: жизнь (в том состоянии, к которому она пришла) нарушена. Что-то повредилось. Выскочило из суставов. Как при смещении оси, трения (межличностные конфликты) избыточны, движение (творчество) затруднено, и это причиняет боль.
Обладая аналитическим складом ума, Будда не стал довольствоваться обобщенной формой Первой истины. Он перешел к уточнениям, назвал шесть моментов, когда этот «вывих» жизни становится недвусмысленно очевидным. Богатые мы или бедные, обычные или одаренные, всех нас ждет одно:
1. Травма рождения. В наше время психоаналитики придают большое значение этому моменту. Несмотря на то, что Фрейд со временем стал отрицать, что травма рождения является источником всей последующей тревожности, он так и продолжал считать, что с тревожностью она соотносится как прототип. При опыте рождения «происходит такое объединение неприятных впечатлений, стремлений к разрядке напряжения и соматических ощущений, которое стало прообразом воздействия смертельной опасности и с тех пор повторяется у нас как состояние страха»[75].
2. Патология болезни.
3. Болезненные проявления немощности. В ранние годы полнота жизненной силы в сочетании с ее новизной почти автоматически делает жизнь хорошей. В последующие годы появляются страхи: боязнь финансовой зависимости; боязнь оказаться нелюбимым и нежеланным; боязнь продолжительных болезней и боли; боязнь стать физически отталкивающим и зависимым от окружающих; боязнь обнаружить, что потерпел фиаско в какой-либо важной жизненной сфере.
4. Страх смерти. По результатам многолетней клинической практики Карл Юнг сообщал, что смерть являлась источником глубочайшего ужаса у каждого пациента, с которым он работал, перешагнувшего сорокалетний рубеж. Экзистенциалисты присоединяются к нему, привлекая внимание к степени, в которой страх смерти омрачает здоровую жизнь.
5. Невозможность избавиться от того, к чему испытываешь неприязнь. Иногда такую связь удается разорвать, но далеко не всегда. Неизлечимая болезнь, не поддающийся исправлению недостаток характера – к худу или к добру, существуют мученичества, к которым люди прикованы на всю жизнь.
6. Разлука с любимыми.
Никто не отрицает, что башмак жизни жмет в этих шести местах. Первая благородная истина сводит их все вместе, заключая, что эти пять скандх (слагаемых жизни) причиняют боль. Поскольку эти скандхи – тело, ощущения, мысли, чувства и сознание, – словом, вся совокупность того, что мы обычно считаем жизнью, – идея в целом сводится к утверждению, что вся человеческая жизнь (опять-таки, в ее привычном понимании) есть страдание. Каким-то образом жизнь стала отчужденной от реальности, и эта отчужденность мешает истинному счастью, если ее не преодолеть.
Для того чтобы устранить раскол, нам необходимо знать его причину, и ее выявляет Вторая благородная истина. Причина нарушения жизни – танха (или тришна). Опять-таки из-за неточностей переводов – все они в той или иной степени неверны – разумнее придерживаться слова на языке оригинала. Танха обычно переводится как «жажда» или «желание». В этом есть доля истины – того рода, которую мы видим в «Доме, где разбиваются сердца», когда Джордж Бернард Шоу заставляет Элли воскликнуть: «Вот я сейчас чувствую: нет ничего на свете, чего бы я не могла сделать, – потому что я ничего не хочу». И это заявление подбивает капитана Шотовера на единственное на всю пьесу проявление энтузиазма: «Это и есть единственная настоящая сила. Это и есть гений человека. Лучше рома».
