Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вся жизнь Будды была пронизана убежденностью в том, что на него возложено исполнение миссии вселенских масштабов. Сразу же после просветления он увидел мысленным взором «души, взор которых слегка потускнел от пыли, и души, взор которых совсем затуманила пыль»[56] – весь людской мир, толпящийся, растерянный, отчаянно нуждающийся в помощи и наставлении. Ему не осталось ничего другого, кроме как согласиться с последователями в том, что он «родился в этом мире ради блага многих, ради счастья многих, ради пользы, блага, счастья богов и людей, из сострадания к миру»[57]. Его готовность взять на себя эту задачу, не думая о том, какой ценой она обойдется ему самому, покорила как сердце Индии, так и ее разум. «Учитель Гаутама направил стопы по религиозному пути, отказавшись от большого клана родных, от множества денег и золота, от сокровищ, погребенных и находящихся над землей. Воистину, будучи еще юношей без единого седого волоса на голове, во всей красе ранней мужской зрелости, он удалился от домашней жизни к бездомному существованию»[58].
Тексты изобилуют восхвалениями Будды, одна из причин тому, несомненно, заключается в том, что никакое описание не удовлетворяло его учеников полностью. После того как слова сделали все возможное, в их учителе осталась сама суть тайны – неизведанные глубины, невыразимые языком, поскольку они были недоступны пониманию. Ученики чтили и любили то, что могли понять, но было и большее – тот источник, исчерпать который они уже не смели и надеяться. До самого конца он оставался полусветом-полутенью, ускользающей от всестороннего понимания. Поэтому его называли Шакьямуни – «безмолвным мудрецом (муни) из рода Шакья», символом того, что находится за пределами, доступными слову и мысли. Его звали Татхагата – «так пришедший», «победитель истины», «совершенный просветленный», ибо «он один всецело знает и видит лицом к лицу эту вселенную». «Глубок Татхагата – неизмеримый, недоступный пониманию, даже подобный океану»[59].
Мятежный святой
При переходе от Будды-человека к буддизму-религии возникает настоятельная необходимость рассматривать последний в свете индуизма, из которого он вырос. В отличие от индуизма, который развивался путем медленного, в основном незаметного духовного приращения, религия Будды возникла в одночасье полностью сформированной. В значительной степени это была религия реакции, направленная против искажений индуизма – индийский протестантизм не только в изначальном смысле этого слова, обозначающего свидетельство за (testis pro) что-либо, но и равным образом в более поздних оттенках значения, как протест против чего-либо. Буддизм черпал живительную силу из индуизма, но от преобладающей в нем порочности буддизм отдернулся резко, как хлыст, и нанес по ней удар – со всей силы.
В таком случае, чтобы понять учения Будды, нам необходимо иметь некоторое представление о существовавшем в те времена индуизме, частично спровоцировавшем появление новой религии. Но предварительно не помешает сделать несколько замечаний о религии.
Шесть аспектов религии всплывают на поверхность с такой регулярностью, что позволяют предположить наличие их семени в самой природе человека. Один из них – власть. Если оставить в стороне божественную власть и подойти к вопросу лишь с человеческой точки зрения, его суть начинается со специализации. Религия ничуть не проще правительства или медицины. Поэтому логично, что способности или устойчивое внимание возвышают некоторых людей над средним уровнем в вопросах духа; у них просят совета, их рекомендациям обычно следуют. Кроме того, институциональная, организованная сторона религии требует наличия административных органов и отдельных лиц, которые занимают руководящие посты и решения которых имеют силу.
Вторая типичная черта религии – ритуал, который, в сущности, был колыбелью религии, так как от антропологов нам известно, что люди выражали свою религию в танце еще до того, как осмыслили ее. Религия возникла из торжества и его противоположности, скорби, – и то, и другое просит коллективного выражения. В минуты горя или ликования мы не просто хотим быть на людях; нам требуется взаимодействовать с ними таким образом, чтобы эти взаимодействия стали чем-то большим, нежели сумма их составляющих, – это ослабляет гнет нашей изоляции. Так поступают не только люди как вид. На севере Таиланда, когда восходящее солнце только касается верхушек деревьев, семейства гиббонов хором издают звуки, напоминающие полутоновые нисходящие гаммы, и, перебирая руками, устремляются к самым верхним веткам.
Хоть религия и начинается с ритуала, в скором времени требуются и объяснения, поэтому в качестве третьей черты религии появляются предположения и догадки. Откуда мы пришли, куда идем, зачем мы здесь? Люди хотят ответов на эти вопросы.
Четвертая религиозная константа – традиция. У человеческих существ скорее традиция, нежели инстинкт сохраняет то, что предыдущие поколения узнали и передали настоящему в качестве шаблонов для действий.
Пятая типичная черта религии – благодать; вера – зачастую с трудом сохраняемая перед лицом фактов, – в то, что Реальность по большому счету на нашей стороне. В конечном итоге вселенная дружелюбна, мы можем чувствовать себя в ней как дома. «Религия говорит, что все лучшее во вселенной – так сказать, последнее слово – ближе к вечности»[60].
И наконец, религия имеет дело с тайной. Будучи конечным, человеческий ум не в состоянии даже вообразить Бесконечное, которое его влечет.
Каждый из этих шести элементов – власть, ритуал, предположение, традиция, милость и тайна – вносит важный вклад в религию, но в равной мере может ей и мешать. В индуизме времен Будды ей мешали все шесть элементов. Власть, которую поначалу требовалось подтверждать, стала наследственной и эксплуататорской, так как брахманы решили копить и скрывать свои религиозные секреты и стали запрашивать за проведение церемоний непомерно много. Ритуалы исполнялись механически – ради чудесных результатов. Размышления утратили свою эмпирическую основу и свелись к бессмысленному и мелочному буквоедству. Традиция стала мертвым грузом, особенно ввиду настойчивых требований, чтобы санскрит, к тому времени уже непонятный массам, оставался языком религиозного дискурса. Благодать Божья толковалась превратно, устраняя ответственность человека, – даже в том случае, если у самого понятия «ответственность» еще оставался смысл на фоне
