На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Дочь у меня одна… — печальным голосом проговорила мать.

Ханако затаила дыхание.

— Ты сама виновата в том, что она у тебя одна. У тебя были возможности выйти замуж. Сколько людей зарилось на твою красоту? Когда я предложил тебе в мужья Накамуру, ты отказалась. На что ты надеялась — неизвестно. Вот и пребываешь ты теперь с одной дочерью. Да какая это дочь? Я ведь не удочерил ее, и никто из наших тоже не удочерил ее. Так, некое существо твоя дочь, вот и все.

Несколько секунд в комнате молчали. Потом дядя продолжал:

— Твой русский не был твоим мужем, хотя ты и считала его своим мужем. Ты его просто любила как мужчину. Какой же это муж?

— Да, да! — неестественно громко заговорила мать, должно быть, она потеряла над собой власть. — Да, да. Он был моим мужем. Вам все понятно, но вы великий притворщик, — говорю это, несмотря на все мое почтение к вам. И за что вы ненавидите Ханако?

Дядя налил в чашку лимонаду, выпил громкими глотками и сказал:

— Кроме того, не забывай сообщенного мной о полиции. Глупую девчонку арестуют, и тогда уж никто не получит от нее никакой пользы… разве какой-нибудь пьяный солдат. Надзиратель так меня и предупредил: «Примите меры!» Я и принял меры. Просить меня бесполезно, потому что я уже совершил относительно нее все сделки. Контракт подписан, задаток получен, и я вот ем и пью на эти деньги. И ты только что ела и пила.

Тихие прерывистые звуки донеслись из-за сёдзи: мать плакала. Ханако так же неслышно вернулась к себе.

Сумерки сгущались. Сколько еще времени будет продолжаться страшный разговор? Уже бредут с фонариками в руках любители ночных базаров, продавцы сластей везут свои тележки в места излюбленных ночных прогулок. Восковые свечи вставлены в эти тележки, обтянутые вощеной бумагой, и издали они кажутся огромными фонарями. После дождя сильно пахнет приторным запахом вишневого листа.

То, что готовил ей дядя, обрушилось на нее как обвал. Дядя Ген никогда не занимался ею, она чувствовала себя под надежной защитой его неприязни. …Опустилась на подушку и сидела, прислушиваясь к негромкому смеху; смеялись у соседей. Там всегда смеются. Там отец, мать и дети. Туда не смеет прийти ищущий своей выгоды дядя.

.. Мать обняла ее за плечи. Щекой приникла к щеке.

— Дядя распорядился твоей судьбой. Он хочет, чтобы ты уехала завтра, но ты уедешь послезавтра. Когда ты была маленькой, отец тебя очень любил. Он говорил, что ты красивее всех детей, каких он когда-либо видел.

Мать опять плакала.

После разговора с сестрой дядя Ген хорошенько выспался и уехал на один из ночных-базаров, где у него были дела.

Масако не уходила из комнаты дочери; Ханако расстелила для нее футон, и мать легла тут же. Но она не спала. Она не спускала глаз с дочери, которая сидела у приотворенной в сад сёдзи.

Никогда Ханако и в голову не приходило, что на нее может свалиться подобная напасть…

Полиция предупредила дядю, и дядя распорядился ее судьбой так, как захотел.

У матери нет сил бороться со старшим братом; голос ее, желания ее — в Японии ничто!

По Ханако не может подчиниться. Что же ей делать? Бежать? Но куда? Надо посоветоваться с Кацуми.

Когда мать заснет, Ханако побежит к брату…

Что поделать, мама! Если я не подчинюсь, дядя отравит тебе всю жизнь; но разве я могу подчиниться его злому умыслу?!

Ханако вышла в садик, шла босиком, чтоб не потревожить заснувшую мать стуком гета.

На улице обулась, сделала несколько шагов и вдруг на своем плече ощутила руку. Ночная темнота не позволила рассмотреть лицо мужчины.

— Возвращайся домой!

— Что такое? — пробормотала Ханако, пытаясь освободиться, но неизвестный цепко держал ее за плечо.

Ханако рванулась, вырвалась, побежала.

Неизвестный гикнул и помчался за ней. Из переулка выскочил второй, бросился под ноги Ханако. Она упала, на нее навалились, скрутили руки, подняли…

— Смотри, какой зверек!.. — Мужчины вели ее к дому…

Дядя оказался предусмотрительней, чем она думала!

8

Через день дядя Ген приехал за племянницей. Он был в зеленой фетровой шляпе и черном пиджаке, с тростью под мышкой.

Мать прошла к Ханако и сказала:

— Сейчас мы с тобой расстанемся. Не забывай меня, не забывай и своего отца. Он тебя очень любил. Я думаю, он умер, иначе он не оставил бы тебя.

— Едем, едем! — кричал дядя. — Сколько сборов! Целый лишний день, и все мало.

Ханако села в рикшу, дядя в другую, и дзинь-рикися быстро побежали под гору.

Она не спрашивала, куда ее везут, но надеялась, что останется в Токио. Однако дзинь-рикися то шажком, то рысью направлялись в Иокогаму. Наконец Ханако увидела море и поняла, что уедет далеко.

Лицо ее было спокойно и даже весело. Она ведь с детских лет знала поговорку: «Горе, как рваное платье, надо оставлять дома».

Дядя Ген расстался с ней на набережной, определив ее под покровительство юркого худощавого человека с маленькими усиками и крошечной бородкой, которая придавала ему сердитый вид.

На пароходе военные и штатские говорили о войне, о победах, имена генералов Ноги, Куроки и Ойямы были у всех на устах.

Ханако ехала в обществе девяти женщин. Худощавый покровитель очень заботился о своих спутницах, угощал пряниками, пирожными и перед обедом устраивал всем ванну.

На третий день пароход прибыл в Корею. Женщин понесли в паланкинах по новой стране.

Корея несколько напоминала Японию, но природа тут была сама по себе, а в Японии ко всему прикоснулась человеческая рука. Поэтому Ханако показалось, что Корея — дикая страна.

Дороги были узки, горы то приближались, то расходились. Носильщики военных грузов двигались сплошным потоком по обочинам дорог, посередине шли строевые части. Солдаты и офицеры смотрели на женщин не отрываясь, пока те не исчезали из глаз.

Однажды утром худощавый покровитель сообщил, что Корея кончается, завтра будет Маньчжурия.

Остановились в большой деревне, неподалеку от японской воинской части.

Солдаты мылись в ручье, прыгали и боролись. Толстый солдат, смешно взмахивая руками, бегал по лугу. Солдаты были веселы: они еще не участвовали в сражениях и, вероятно, думали, что сражения — это безобидные пустячки.

По улице на велосипеде промчался офицер. В Японии офицерам не разрешается ездить на велосипедах, но здесь была Маньчжурия и война, и офицер с видимым удовольствием мчался по улице. Лицо его показалось Ханако умным и добрым. Она оглянулась на подруг. Одни из них лежали, накрывшись платками от надоедливых мух, другие возились со своими вещами. Покровитель отсутствовал; в последние дни он постоянно исчезал, говоря: «Никуда не уходите», отлично зная, что девушкам некуда уйти.

Старый, тощий кореец в черной волосяной шляпе курил посреди двора.

Ханако прошла вдоль стены так, чтобы он не мог ее видеть, и, сняв дзори, перебралась на улицу.

Офицер на велосипеде повернул за угол. Она быстро, мелкими шагами побежала туда.

Кореянки шли по тропинке, поставив на головы деревянные кадки с грузом. Не поворачивая головы, блестящими черными глазами они следили за бегущей японкой.

Офицер слез с велосипеда и, вынув папиросную бумагу, вытирал потное лицо. Он тоже увидел бегущую женщину и, должно быть, удивился, узнав в ней японку.

— Господин офицер, господин офицер! — заговорила Ханако. — Прошу у вас защиты… — Она остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Да-да-да! — заулыбался офицер, опуская у велосипеда ножку. — Вы очень быстро бежали, вы запыхались… Пройдем в тень.

Он говорил спокойно и даже властно. Ханако сразу успокоилась, улыбнулась и пошла за ним в тень.

— Господин офицер, мой покровитель везет меня в Маньчжурию, неизвестно куда.

— Да-да-да! — говорил офицер.

— Он везет меня в Маньчжурию, а я не хочу в Маньчжурию.

— Ваш покровитель кто? Он знает ваших родителей?

— Знает.

— Ваш покровитель с согласия ваших родителей везет вас в Маньчжурию?

Ханако замолчала. В вопросах офицера она почувствовала не симпатию и готовность помочь, а опытность следователя. Действительно, она едет с согласия родителей, чем же она недовольна?

— Чем же вы недовольны? — спросил офицер.

— Я не хочу ехать в Маньчжурию… я хочу вернуться домой, — пробормотала Ханако. — Если у вас доброе сердце, посодействуйте мне. Вернувшись в Японию, я отплачу вам так, как вы укажете…

— «Отплачу, как вы укажете», — засмеялся офицер. — Что вы еще хотите? В Маньчжурии будет хорошо. В Маньчжурии будем мы.

Ханако начала объяснять, но слова у нее путались; остановив офицера, она надеялась на чудо: она расскажет ему про злого дядю, после чего офицер пожалеет ее и захочет принять участие в ее судьбе. Но теперь она знала, что у нее нет таких слов, которые мог бы понять этот человек.