Не спрашивайте меня ни о чем - Андрис Пуриньш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была песня про нас.
Наше светлое лето.
Наши июньские зори, белые дни июля, алые закаты августа.
Зеленеющие деревья и море.
Наши томительные предчувствия.
Первые поцелуи.
Наша любовь.
Наши чувства.
Пора откровений.
Моя первая любовь.
Яблони в цвету…
Песни…
Золото солнца…
Это была песня про нас…
Эдгар пел, и убийственно пошло было то, что некоторые в это время поднимали рюмки, пили. Вот когда Фред был бы кстати. Его железные кулаки. Потому что отвратительно, если в такие минуты люди ведут себя как свиньи.
Отзвучали последние слова, отзвенела последняя вибрация струн, сменилась световая партитура, и началась новая песня.
Но Now the green leaves of summer are calling me birth продолжало порхать по залу.
Сегодня я в самом деле был сентиментален. Быть может, виной тому песня? Не знаю.
Небольшой перерыв.
К нашему столику подошел Эдгар. Придвинул свободный стул от соседей.
— Ты хорошо пел, — сказала Диана.
— Да? — спросил Эдгар, застенчиво моргая длинными ресницами.
— Иво сказал, что ты пел для нас.
Он с упреком посмотрел на меня.
— Что говорит о выступлении Толстый Бен? — использовал я маленькую паузу.
— Прошло отлично. Только он сделал вывод, что ему надо скинуть жирок, а то публика… Ну ты же сам понимаешь…
— Да, да, конечно. Но ударник он колоссальный.
— Этого отрицать нельзя. Потом все это поняли.
— Ему надо заняться гимнастикой.
— А я думаю, все на роду написано. Кому быть толстым, кому худым. Мы с тобой можем есть сколько влезет, а толстыми все равно не станем.
— У Иво можно все ребра пересчитать, — засмеялась Диана.
— Конечно, — сказал я, — двенадцать штук.
Эдгар ушел играть.
Публика прослушала концерт и теперь желала танцевать. Всему свое время. Я это понимал. Здесь было не так уж много друзей «Пестрых черепах», которые с удовольствием послушали бы еще песенку или две.
Приперся Харий со своей белобрысой.
Я был вынужден познакомить их с Дианой. Женни меня еще помнила.
Но что за окаянный тип этот Харий. Он поглядывал то на меня, то на Диану и в конце концов пригласил ее танцевать.
— Харий, чего ты мелькаешь, как красная лампа на аварийной машине! — прошипел я.
Он усмехнулся и не ответил.
Я был вынужден пригласить Женни.
— Как поживаешь? — спросила она, когда мы уже танцевали.
— Хорошо, — сказал я, — а ты?
— Не очень.
— Из-за Хария?
— Из-за себя самой тоже.
— А как Марика?
— Эта идиотка выпила ликера и нажралась седуксена. Целую пачку.
— Ну и ну…
— И надо же… дуреха такая, — сказала она жалостливо. — Когда б я знала…
— Мы обо всем узнаем слишком поздно.
— Брось ты философию разводить…
— Тебе-то что плакать, — сказал я, — теперь ведь у тебя с Харием все в порядке.
— Дуреха, вот дуреха набитая… Если б я только знала.
— Теперь ты знаешь.
— Иво, ты еще молод. Ты ничего не понимаешь. Ничего, ничего, ничегошеньки!
И дала мне оплеуху. Не то чтобы сильно, но обожгло.
— Если произойдет еще что-нибудь в этом роде, будет совсем худо, — хладнокровно проговорил я и продолжал танцевать.
Краем глаза я видел, как Харий извивался около моей Дианы.
— Прости, ради бога, прости. — Она погладила меня по голове. — Ну, пожалуйста, прости меня!
Нервы у нее были ни к черту.
— Уведи меня отсюда! — воскликнула она с жаром и прижалась белобрысой головой к моему плечу. — Уведи куда-нибудь! Только бы прочь, прочь отсюда!
— Я не ангел-спаситель, Женни.
— Ты глупый мальчишка! Ты видел мир на десять лет меньше, чем я. Будь же мужчиной! Уведи меня отсюда!
— Попроси об этом Хария.
— Хария! — истерично выдохнула она.
Музыка кончилась, на этот раз вовремя.
Но Женни меня не отпускала. Ее руки обнимали меня за шею.
— Делай же что-нибудь! Делай что-нибудь!
Я взял ее за руки и почти силой вырвался.
— Успокойся, Женни! Сейчас подойдет Харий.
— Да пропади он пропадом! Пошли отсюда. Я сделаю все, что ты захочешь!
Как маленькую девочку, я привел ее за руку к нашему столу.
— Спасибо, Харий, — сказал я.
Он говорил с Дианой. Она весело смеялась, и они меня даже не слышали.
— Спасибо, Харий!
— A-а, Иво!
Он вскочил и освободил мне место. Рука Женни вяло выскользнула из моей.
Через пару минут он и Женни как ни в чем не бывало ушли за свой столик.
Я молчал.
— Налей шампанского, — попросила Диана.
— Сама наливай! Бутылка откупорена.
— Иво! — удивленно улыбнулась она. — Ты на самом деле чудной.
— Я никакой!
— Ты что, ревнуешь?
Нет, она даже засмеялась.
— Я не ревнивый и вообще никакой.
Она положила руку с серебряным браслетом на мой судорожно сжатый кулак.
— Да не дуйся, что с тобой? Сам же нас познакомил… И он просто пригласил меня потанцевать. Ведь и ты тоже пошел с его блондинкой.
— Это совсем другое дело, — сказал я.
— Как это — другое?
— Да так.
— Потому, что это ты?
— Не знаю. Возможно.
— Не злись. Я люблю тебя.
— И я люблю тебя. Люблю!
— Пойдем танцевать.
Долго злиться на нее я не мог. Хотя мне и было обидно. Отчего, я сказать не могу. Возможно, какой-то ее взгляд, призвук в голосе, когда она разговаривала с Харием, возможно, что-то совсем иное. Ревнивый? Чепуха! Времена Отелло прошли. Люди любят теперь совсем не так…
Просто удивительно, как быстро меняется угол наклона земной оси. Помню, когда я был маленький, уже в середине сентября подмораживало, по утрам лужи затягивало корочкой льда, железные стяжки трамвайных рельсов бывали покрыты инеем и неопавшие листья беловато поблескивали. В конце ноября снегу наваливало чуть не по шею. А нынче? Лыжи и коньки хоть неси в комиссионку.
Томимый скукой, после уроков я пошел к Фреди. На него опять напала хворь.
На этот раз он хворал неподалеку от своего дома в Старой Риге. Там была незастроенная площадка, где раньше догнивали развалины военного времени. Теперь их убрали, а новое здание строить еще не начали. Ребятня тут гоняла в футбол. Воротами служили два кирпича.
Фред играл с мальчишками в футбол. Метался в стае мелюзги, здоровенный, как бизон.
— Поиграй за них! — крикнул он вместо приветствия. Ну да, преимущество команды Фреди было явным.
Я кинул сумку и бросился в водоворот, лупил по разбитому мячу, как только дорывался до него, наконец у ворот Фреда взревел страшным голосом, а мальчик, стоявший там, с перепугу схватился за голову, присел, и я спокойно закатил мяч в пустой промежуток между кирпичами.
А потом произошло неизбежное, что раньше или позже должно было произойти. Кто-то врезал по мячу изо всех сил, мяч полетел к веревке с бельем и оставил смачный отпечаток точно в середине простыни.
И в тот же миг распахнулась дверь дома, и, ругаясь на чем свет стоит, из нее выбежал мужичонка с палкой в руке.
Ребятня прыснула врассыпную. Жаждая наказать всех, мужичонка в конце концов не поймал никого. Тогда он кинулся к мячу и трахнул по нему палкой. Мяч подскочил и прикатился к нам. Фред отпасовал мяч к ребятишкам, стоявшим в почтительном отдалении.
Мужичонка выругался и, размахивая палкой, направился к нам. Я предпочел бы смазать пятки, но Фред не пошевелился, и я был вынужден оставаться на месте.
— Балбесы здоровые! — кричал мужичонка. — Я вам головы поотрываю и к задницам пришпилю.
— Спокойно, дядя, только не надо волноваться, — сказал Фред.
Мужичонка замахнулся, но не ударил. Я чувствовал, что ему страшновато с нами связываться. Ударить он не решился, и авторитет его погиб. Мне стало даже чуточку жаль его. Малыши презрительно свистели и дразнили его.
Потому мужичонка с облегчением взял предложенную Фредом сигарету, и мы закурили.
— Ребята, вы же ведь взрослые. Тут белье люди сушат.
— А где пацанятам в футбол погонять? — спросил Фред.
— Ребятки, но ведь не здесь же…
— А где?
Где? Нет, в самом деле, где и мы с Фредом через полгода сможем поиграть в футбол? На школьной площадке больше уж никогда. Никогда. Так где же? Где станут играть в футбол Эдгар, Яко, где Фред и я, и где другие из нашего класса?
И мне стало не на шутку грустно.
Мы потопали прочь с грязной площадки.
— Который год зимы опять ни черта не будет, — с досадой проговорил Фред. — Осень теплая, как лето. Просто нет уже никакого терпения.
— Это все от атомов, Фред, все от атомов.
— Черт знает что, — сказал Фред. — Я хочу на лыжах, хотя если у нас климат переменится на африканский, мы к нему притерпимся. А что станут делать бедняги черные, если в их вечное лето придет зима?
