Череп Шерлока Холмса - Нил Гейман

Верити нужен был я. Я не подозревал у себя никаких романтических черт, однако же оказалось, что в глазах Верити обладаю их полным набором. Она страстно желала заполучить меня в мужья — и тогда, в Эдинбурге, и сейчас, случайно встретив меня в Лондоне, она не поверила глазам, так как считала меня умершим, но все же выследила меня до самого дома, а потом подстроила случайную встречу. При этом ее не смущали мои уверения, что жить нам придется на какие-то жалкие двести фунтов в год — мою пенсию; она была весьма высокого мнения о моих способностях и пребывала в уверенности, что нищенствовать мы не будем.

Что ж, мы поженились. Холмс на нашей свадьбе не присутствовал, у него были какие-то дела на континенте, впрочем, он не забыл поздравить нас телеграммой.

Как я и ожидал, семейная жизнь не принесла мне удовлетворения, однако же я не предполагал, что она окажется совсем нестерпимой.

Верити совершенно не умела управлять прислугой, служанка была настоящей неряхой, кухарка ничуть не лучше и вдобавок с постыдной регулярностью прикладывалась к бутылке, а готовить хоть мало-мальски пригодную пищу не умела: вся ее стряпня была удивительно безвкусной и жирной, и разве что в кофе я не находил кусков жареного бараньего сала. Верити, к слову сказать, обладала отменным аппетитом, хотя и оставалась стройной, несмотря на количество поглощаемой еды; при этом ее не очень беспокоило качество приготовленного. Мне же после перенесенного в Индии брюшного тифа домашние обеды представлялись чистейшим ядом, поэтому я был вынужден постоянно питаться в клубе. Видит Бог, я бы там и ночевал…

Верити курила. У нее имелась маленькая трубочка — примерно на одну-две затяжки — и с очень длинным мундштуком. Ее табак благоухал духами и французским вином, но никак не табаком: когда она курила, мне казалось, что я нахожусь в индийском храме. Поймите меня правильно, я не против того, чтобы женщина курила; когда я был еще студентом, я проходил практику у одного врача, жена которого после обеда оставалась с нами и, пока мы под портвейн выкуривали по трубке, сама курила сигару. Однако должен признаться, что у Верити манера курить была неимоверно раздражающей: она размахивала своей трубкой, чубук мотался перед моими глазами, и я порой всерьез жалел, что так и не обзавелся очками — впрочем, спасли бы мои глаза эти очки!

К тому же Верити занималась теософией, и вот этого я понять не мог. Женщина-теософ для меня нечто более противоестественное, чем черный свет или горячий лед. Слушать разглагольствования о высоких материях было поистине невыносимо. Я сам человек не без образования, и то, что излагала Верити, начитавшись сомнительных брошюрок, представлялось мне такой чушью, что постоянно хотелось начать возражать, но приходилось удерживаться: при малейшей попытке противоречить в столь важных для нее вопросах Верити теряла самообладание и готова была чуть ли не плеваться. Увы, должен признать, моя жена далеко не всегда вела себя как настоящая леди.

В довершение ко всему Верити клеветала на свою мать, намекая знакомым, что является дочерью русского Великого князя. Когда она начала требовать от меня, чтобы я называл ее изысканным именем Вера, моему терпению пришел конец.

По счастью, у нее имелась тетка, которую Верити обожала до такой степени, что стоило той чихнуть, как моя жена срывалась с места и ехала ее проведать. Я человек не мелочный, однако же должен заметить, что любящая племянница, выходя замуж, не получила от тетки в подарок даже грошовой ложки. Я заподозрил было, что эта старая скряга обещала Верити щедрое наследство, но после проведенного мою расследования выяснилось, что старая леди живет весьма скромно на небольшою ренту и никакими сокровищами не обладает. Я благословлял старушку и ее слабое здоровье: они стали причиной многих счастливых деньков, которые я встречал с такой радостью, как школьник каникулы; к примеру, после свадьбы жена подарила мне три недели свободы, которые я использовал самым лучшим образом: съездил в Лион, чтобы забрать оттуда заболевшего Холмса, изнурившего себя очередным расследованием, доставил его в Лондон, еле живого от нервного и физического истощения — уверен, что за два месяца он вряд ли более пяти раз как следует поел, — а потом напросился в гости вместе с ним к полковнику Уэйтеру, моему бывшему афганскому пациенту, который снял дом в Суррее. Это была восхитительная неделя, и даже то, что Холмс и здесь нашел преступление по своему вкусу, не испортило эти дни.

Глава 4

Я совершаю убийство

Естественно предположить, что подобное положение вещей не могло меня устраивать, однако же Верити не оставляла мне иного выхода, кроме как терпеть и смиряться. В мечтах я лелеял жутчайшие способы казни, которым предавал Верити; можете поверить, многие из этих способов сделали бы честь фантазии любого из писак, сочиняющего бульварные романы, настолько они были изощренны и кровожадны. Однако что толку было предаваться мечтам? Верити прочно держала меня на крючке.

Так я промучился год, лишь изредка благословляя тетку, болезненность которой доставляла мне такую приятную и — увы! — такую быстротечную возможность снова пожить на Бейкер-стрит, ощущая себя холостяком, не обремененным ни женой, ни домом, ни практикой.

Кстати, о практике. В одном из своих рассказов, относящихся к тому периоду моей жизни, я писал, что купил практику задешево, воспользовавшись тем, что преклонные года и слабое здоровье моего предшественника свели ее почти на нет; на самом же деле хитрый старикашка отнюдь не был слабоумным и не желал уступить ни единого шиллинга; в конце концов пришлось согласиться на его цену, поставив все-таки условие — плачу я ему одну сумму, а звучать везде будет другая, в несколько раз меньшая. Почтенный старикан и сам был женат, обладал многочисленной родней и понял меня с полуслова. Он хитро и, надо признать, довольно мерзко подмигнул мне, когда мы ударили по рукам, и сделка наконец была заключена. И, слава Богу, мне не пришлось объяснять ни Холмсу, ни Верити, откуда у меня деньги на то, чтобы сделать эту покупку.

Доходы с практики были невелики. Верити, как я уже упоминал, оказалась хозяйкой довольно бестолковой, денег постоянно не хватало, но я был тверд и не трогал поступлений со стороны — от полковника М., даже когда Верити, размахивая своей трубкой, начинала укорять меня нашей нищетой. Оберегая глаза от мечущегося в воздухе чубука, я укрывался в кабинете и, если у меня не было в тот момент пациентов, просто писал рассказы. К моей литературной деятельности Верити относилась терпимо, потому что это начинало приносить вполне материальные плоды. К слову сказать, писать мне вообще-то хотелось о чем угодно, только не о Холмсе, тем более что и «Этюд в багровых тонах» прошел как-то не замеченным публикой. Однако когда я запирался в кабинете, прячась от летающего чубука и высокого, чтобы не сказать визгливого, голоса своей супруги, все замыслы неуловимо выскальзывали из головы и единственное, на что я был способен — это скучно и без всякой фантазии пересказывать то, чему был свидетелем, когда проживал на Бейкер-стрит с моим незаурядным другом. Даже странно, что эти рассказы стали пользоваться таким успехом у читающей публики.

Холмсу, надо заметить, мои рассказы не нравились так же, как и мне, хотя и по другой причине. Оставаясь равнодушным к литературным достоинствам, он отмечал, что я вновь и вновь концентрирую внимание читателя на второстепенных мелочах, опуская в своем повествовании детали чрезвычайно важные.

Моей же супруге эти рассказы представлялись чем-то неправдоподобным, насквозь вымышленным, и она порой упрекала меня — мол, что я пишу скучные новеллы о среднем классе, вместо того чтобы выдумывать скандальные анекдоты об аристократах. Деньги, однако, которые высылали издатели, она проматывала в одно мгновение.

Возможно, именно очередной чек привел Верити в столь хорошее расположение духа, что однажды весной она испугала меня непривычной игривостью. Я успел вовремя вспомнить, что сегодня нашему супружеству исполнился ровно год. Я попросил ее минуточку подождать, вышел в кабинет и вернулся с припасенным на подобный случай подарком — колечком с рубином. Верити пришла в еще больший восторг и — то ли под влиянием чувств, то ли с заранее обдуманным намерением преподнесла мне сверточек, кокетливо перевязанный золотистой ленточкой.

Этим подарком она подписала себе смертный приговор.

В нарядной обертке под золотистой ленточкой были мои часы — те самые, которыми Верити держала меня на крючке.

Она была уверена, что теперь я никуда от нее не денусь.

Зато я теперь твердо знал, что скоро освобожусь.

Когда речь идет об убийствах, совершаемых врачами, чаще всего вспоминают об отравлениях, а когда вспоминают об отравлениях, чаще всего вспоминают о мышьяке. Мне пришлось тут же оставить мысль о мышьяке именно потому, что этот яд у всех на слуху и симптомы отравления способен распознать любой врач. К тому же Верити принимала в малых дозах мышьяк для лечения модных болезней — анемии и неврастении, и в случае ее внезапной смерти в первую очередь было бы заподозрено отравление мышьяком.