Хрупкое равновесие - Оксана Довгучец

расцветкой, лишь маленький круг местного светила, пытался пробиться розовыми лучами, сквозь серую пелену.

— Как называют этот мир, магистр Адиус? — прервала тишину ёжившаяся Чинда, согреть себя у девочки явно не получалось.

— Я слышал два имени: Протлис и Фиаргон, народностей и рас, проживающих здесь, довольно много, потому их гораздо больше. Когда-то огромный, но единственный материк был расколот, с тех пор он состоит из множества островов, мы находимся, пожалуй на самом большом, — рассказывал Адиус, пока они приближались к поселению.

— Да ты замёрзнешь совсем, — не выдержала Идалина, недовольно зыркнув, на задумчивого Эдгара.

Она обняла девочку сзади, казалось согревая собой, на самом деле накидывая на неё, так называемый плащ тьмы. Эдгар с Викэном, тут же поморщились.

— Ну а что, видеть как ребёнок замерзает? Вы куда смотрите, наставники?! — возмутилась женщина.

— Спасибо вам большое, магистр Идалина! — благодарно покраснела девочка, то ли от смущения, то ли согреваясь.

— Просто Идалина, — махнула она рукой и обратилась к Адиусу, — Ади, а что тут с магами? Любят нашего брата?

— Любят, ценят и берегут, как зеницу ока, при чём всех: и таких как я, и тёмных — обычных, демонологов здесь нет, как и стихийных. После раскола материка, именно маги много сделали по обустройству новой жизни. Времени прошло хоть и много, где-то пять привычных нам столетий, но это хорошо помнят, — подробно ответил он ей.

— Ну надо же, — удивлённо сказала Идалина и замолчала.

Когда они оказались на просторной улице, с аккуратными домами, навстречу им шёл человек высокого роста, в шубе с коротким мехом бурого цвета. Длинные, с проседью, тёмные волосы покрывала шапка из него же, в ореховых глазах мужчины мелькнуло узнавание и его, слегка приплюснутые, черты лица озарила улыбка. Он широко раскрыл руки, показывая, как рад его видеть. После двух неудач, Адиус совсем забыл обучить спутников местному языку и не знал, как ему поступить.

— Как я рад тебя видеть, Странник, да ещё и не одного! — низким, сипловатым голосом сказал его знакомец.

— Так же как и я тебя, Эджур! Беда привела меня и помочь в ней мне смогут только бродячие иноземцы йерен, — не стал он затягивать.

— Что произошло, не могу ли я тебе помочь, йерен ушли, — сказал Эджур, отправляя их последнюю надежду в бездну.

Видимо, это так красноречиво отразилось на его лице, что его спутники поняли всё и так.

— Значит снова зря… — обречённость в голосе Эдгара была такой, что пробрала всех, включая Эджура.

— Друг мой, прости меня, за неверно сказанное слово, не хотел вас огорчать! — так спешно заговорил Эджур, что разобрать его речь было сложно, — йерен ушли на другой остров, остров Третьей Печали.

— Они здесь, всё в порядке, — поспешил он обрадовать своих.

— Ты не представляешь, как обрадовал меня, — сказал Адиус, приложив руки к груди.

— Примите моё приглашение, станьте гостями в моём доме, а утром я отведу вас на остров Третьей печали, — улыбался Эджур, с жадным любопытством рассматривая членов их компании, особенно задержав взгляд на Эдгаре.

Глава 27

Второй день Ойха чувствовала себя между небом и землёй, происходило что-то непонятное, странное, нереальное. Всё её существо было сконцентрированно не в страхе перед смертью, не в голоде и жажде и даже не в физической боли, а в двух вопросах — что происходит, и почему оно происходит именно с ней. По злой иронии именно эти вопросы занимали её мучителей, она бы с радостью ответила на них, если бы знала, но она не знала и ей не верили. Она облизнула прокушенную губу, вкус собственной крови показался каким-то ярким и чужим, приготовилась к новой боли, источником которой был небольшой продолговатый предмет. И находился он в руках святейшего Заулина, на вид приятного и доброго человека, но только на вид.

— Кого ты так яростно покрываешь? Просто скажи и на сегодня мы закончим, кто повесил на тебя эту богомерзкую вещь? — проникновенно и участливо спросил он, брезгливо, её собственным платьем, вытирая с её подбородка кровь.

— Я не помню, действительно не помню, откуда он у меня, — в которой раз произнесла Ойха.

— Врёт, мерзкая тварь, — прошипел, сидящий в угловом кресле другой святейший, Сипек.

Он с ненавистью смотрел на неё и баюкал обожжённую руку, по идее она должна была испытывать жалость к Сипеку и чувство вины, но их не было. Хотя ожог он получил, пытаясь снять с её шеи цепочку с медальоном, непонятно откуда взявшуюся. Голубой огонь, охвативший руку Сипека, напугал всех, включая её саму, открытой рукой больше никто не решился дотронуться до украшения, его пытались разрезать, перекусить, разорвать — всё безуспешно. Ойха честно пыталась вспомнить, как оно появилось у неё, и не могла, она вообще не замечала его, словно то было частью её тела. Может святейшие не так уж и не правы, называя её колдуньей, просто какая-то часть жизни выпала из её памяти… Видимо желание вытащить из неё, хоть что-то, было столь велико, что новый разряд электричества, пронзивший тело Ойхи стал оказался сильнее предыдущих. Ей показалось, что она не может дышать, тело выгнулось, а потом наступила тьма. Сколько времени она провела без сознания, можно было лишь предполагать. Очнулась Ойха в своей камере, на низкой и жёсткой кровати, которой ранее не было, болело абсолютно всё — от затылка до ступней. С трудом, но всё-таки села, за окном были сумерки, светильник под потолком освещал камеру тусклым жёлтым светом. Какое-то время она просто сидела, наблюдая, как темнота постепенно съедает сумерки, мыслей не было, совсем. Ощущение жизни давала лишь дикая, невыносимая жажда, можно было попросить, вдруг охранник снова пожалеет её, но найдутся ли силы дойти до двери и что-то сказать. Но через минуту дверь открылась сама, уже другой охранник внёс деревянный поднос, Ойха не поверила глазам. Поскольку была уверена в том, что до самой казни её кормить не будут. Однако, на подносе была тарелка каши с мясом, и целых две кружки, от одной из них шёл пар и приятный травяной запах. Разумеется, в первую очередь она осушила чашку с водой, а уж потом просто смела кашу, запив её горячим сладким напитком. Видимо, в питьё было добавлено какое-то лекарство, потому что через некоторое время боль притупилась, и начало клонить в сон. Думать о столь разительной перемене в отношении к ней сейчас совсем не хотелось, она просто уснула. Зато весь следующий день она только тем и занималась, что думала — о том, с чего это вдруг её стали