Игра теней - Петр Катериничев

Кого здесь нужно в психушку — я знаю точно.

— Капельница… j — Что?

— Капельница в твоем заведении есть?

— Это с другого торца нужно было заезжать… Там у нас платное… Для таких вот…

— Что с дочкой, отец? — Из соседней комнаты вышла пожилая, строгая и худая женщина в белом халате.

— Отравление.

— Так. На каталку. Помогай!

Женщина споро и быстро уложила девочку, закатала рукав… Открыла дверцу шкафчика, нашла нужную ампулку, набрала шприц, уколола.

Я двинулся к двери.

— Погоди. Сейчас желудок промывать будем. Поможешь… Алексей Семеныч, ты бы не сидел сиднем, принимай больных-то, невтерпеж им, раз к нам попали! — прикрикнула медсестра на врача.

Тот встал, приоткрыл дверь, произнес понуро-обреченно:

— Следующий…

— Поехали, папаша…

Мы провезли каталку по длинному, едва освещенному коридору, заехали в пустую палату с двумя кроватями. Я подхватил девчонку на руки.

— Да куда ты ее кладешь в одеже-то? Раздевай. Я снял с нее верхнюю одежду — из белья на ней оказались только узенькие трусики, уложил в постель, укрыл.

Медсестра выкатила штатив с капельницей, ловко ввела иглу в вену. Вышла, вернулась с огромным пятилитровым чайником и большим тазом…

Медсестра возилась с девочкой часа два. Я помогал.

— Ну вот и ладушки…

Девочка крепко уснула, щеки и губы ее порозовели.

— Забирать?

— Да куда уж ночью… Пусть уж до утра… Тогда заберешь… А то вообще-то не положено…

— Спасибо вам…

— Чего уж… Да и сам ты какой-то не в себе… На-а — Медсестра налила мензурку спирта. — Или разбавлять будешь?

— Не буду.

— Тогда вот запить. — Она подала стакан. Я выпил. Ощущение было такое, словно меня сразу, вдруг, погрузили во влажно-жаркое экваториальное лето.

— Совсем ты замотанный, соколик. Сядь вот на стул, посиди. А то — поспи.

И я уснул…

…Мне снился храм. Он был сложен из розово-белых камней и уходил куда-то в светло-сиреневую прозрачность неба, где далеко, в невыразимой вышине, сияли кресты золотом усталого августовского солнца…

Светло-голубые потоки струились туда же, ввысь, и возносили чистых и светлых людей в прозрачно-невесомых серебристых одеяниях… И я летел вместе с ними и был полон легкого, безмятежного счастья… Но чем выше я поднимался, тем тревожнее становилось ощущение оставленного, несделанного или — непоправимого.

И я сумел перевернуться в потоке и сначала медленно, потом все быстрее устремился к земле, и навстречу мне поднимался пар возделанной пашни…

— Проспишь девку-то, отец!

— Да… Я спал?

— Только что не храпел…

— Ну как?

— Отоспится, а там — оклемается… Хотя, если хочешь, направление выпишем.

— Какое направление?

— В больницу. Ты это… Она у тебя случайно траванулась или принимает таблетки те?

— Случайно. Регистрировать будете?

— Это раньше строго было, а щас… Да и нам оно ни к чему… Не с женой живешь-то? Сам?

— Сам.

— И девочка, значит, сама… Пожимаю плечами.

— Вот то-то и оно-… Родители — сами по себе, детки — сами по себе. И никому ни до кого дела-то и нет. Горько что — сошлись, родили, потому и родители. А надо — чтобы были отец и мать. Жена, если мужа похоронит, вдовой называется, а если сына или дочь — не дай никому, Господь! — так все равно мать остается. И отец так же. Вот и думай, кто ты есть… А на Алексея Семеновича не обижайся… Сын у него пьет шибко… Да и сам он… Видать, жизнь такая настала…

Протягиваю женщине оставшиеся деньги.

— Да ты чего… Я не затем сказала-то…

— Вы меня не ограбите.

— Хорошо зарабатываешь?

— Нормально.

— Ну смотри сам. Возьму… Жить как-то надо… Зарплату за прошлый сентябрь только выдали, да и то не всю… Как дочку звать?

— Что?

— Какой-то ты сам не свой… Забирай девочку, и жидкого пусть пьет побольше… И не этих кока-кол, воды простой, ключевой лучше понял, отец?

— Да. Спасибо вам.

— Ну, тогда — с Богом.

Я ехал в такси домой. Девочка спала, положив голову мне на колени.

Единственное, что я знал точно, — так это то, что ни в какой приемник-распределитель этого ребенка я сдавать не собираюсь. Что остается? Дать объявление в газете? «Найдена девчонка русой масти, еще щенок. Верну хозяину за вознаграждение. Контактный телефон. Спросить Дрона».

Бред?

Конечно бред.

Ладно, будет хлеб, будет и песня, как писал в нетленке об освоении суверенной ныне казахстанской целины дорогой Леонид Ильич.

Разберемся.

Дома меня ждал еще один сюрприз.

Ни дня без «кренделей»!

За время отсутствия мою любимую многокомнатную выставили. Я единственный на площадке не обзавелся хорошей бронированной дверью, да и та, что была, замыкалась на безалаберный замок-защелку. Ибо руководствовался простым правилом: для профи любой замок — пустышка, а красть у меня все одно нечего.

Легкомыслие наказуемо. Для лохов отечественных и сухарь — бублик, а неприсмотренная квартирка в таком домишке, как Этот, вообще должна была видеться караваем!

Представляю их разочарование!

Ни мебелью, ни хрусталем, ни золотишком я так и не обзавелся. Всю обстановку квартиры продолжали составлять: кресло-качалка довоенной постройки, письменный стол, бывший в употреблении холодильник, в котором, насколько мне помнится, оставался замороженный куриный окорочок, полбутылки водки да пара яиц.

Телевизор «Радуга», служащий мне верой и правдой уже лет пятнадцать, вынести можно лишь при помощи бригады грузчиков, о видике я лишь подумывал, а компьютер-ноутбук захватил с собой в заплечной сумке… Ах да, еще принтер… Ну да это — дедушка японского принтерования, занимает он добрую половину письменного стола и печатает что-то, только если к нему очень ласково обратиться, да и то — по настроению… Ну да-и лежак у стены, укрытый пледом.

Ни долларов под ковром, ни самого ковра, ни героина в вытяжной трубе…

Свое глубокое разочарование квартирой, хозяином и его благосостоянием лохи выразили крупной надписью на стене в виде слова из пяти букв, переводимого с русского общеупотребительного на русский литературный как «человек странный, в чем-то даже чудаковатый». Отчасти они правы. Но лишь отчасти. А вот с отглагольным прилагательным, начертанным чуть ниже и чуть мельче и расширяющим значение основного слова, я совершенно не согласился. И приди они еще раз, я бы доказал им их не правоту в ходе дискуссии. Ясное дело — на словах.

Я стащил с девочки джинсы, свитерок, закутал в свою ковбойку и уложил на топчан. Сам устроился в кресле-качалке, в соседней комнате. Нужно было разыскать ее родителей, и вообще… Мысль эта мелькнула и тихо угасла. Успеется. Утро вечера мудренее. Тем более, что до утра осталось… Хотя зимой ночи длинные…

Уткнувшись в плед, я снова уснул.

Мне снилось, что я замерзал…

Глава 19

— Не спи, замерзнешь.

Разлепляю веки и вижу перед собой лицо девочки — Ты кто? — Ее огромные серые глаза смотрят на меня серьезно и требовательно.

— Конь в пальто.

— А-а-а… — Похоже, ответ ей понравился. — А где мы?

— В Швейцарии. Из окна — вид на Женевское озеро.

— Понятно. — Девочка оглядела комнату, взгляд ее задержался на надписи на стене. — Шировой?

— Нет. Просто сонный.

— На «колесах»?

— С устатку.

— Живешь здесь?

— Угу.

— А хата чья?

— Народная.

— Сторожем, что ли?

— И дворником.

— Ясно. Как тебя зовут, дворник-затворник?

— Дрон.

— Что-то я о тебе не слышала.

— Еще услышишь…

— Блин, как мне хреново!.. Закурить есть?

— Ага. — Бросаю ей пачку «Кэмела», девочка ловко поймала, извлекла сигарету, подхватила брошенную следом зажигалку, прикурила. То, что я ошибся насчет ее возраста, — очевидно. Но думаю, ненамного. А вот с жизненным опытом у нее, видно, вполне все в порядке…

— Кайфно. У тебя тут кофе водится?

— Должен бы. Посмотри на кухне.

— Тебе принести?

— Да.

Девочка появилась через несколько минут с подносом на котором дымились две большие чашки кофе.

— А с едой у тебя не очень. И сахару тоже — пять кусков. Чего, на мели сидишь?

— Когда как.

— Значит, как все.

— Как тебя зовут? — спрашиваю девочку.

— Ты что, тоже ни фига не помнишь?

— Смотря что…

— Я — Аля. Разве нас не Тор познакомил? Еще осенью? Встряхиваю головой. Или я не проснулся еще, или действительно примерз. И все происходящее — бредовая галлюцинация. Насколько мне помнится, Top — это бог-громовержец в скандинавской мифологии. А вот кто такая Аля там же — не помню.

— Кто такая Аля?

Девочка смотрит на меня встревоженно:

— Аля — это я. Ты что, на полной измене? У тебя есть чего-то на раскумар?

— Кому?

— Тебе. Тебя же трясет всего. Тремор.

Выпиваю кофе глотками — горячий. Меня точно трясет. Пробег по зимнему бездорожью и собственному разгильдяйству не прошел без последствий. Судя по всему, у меня температура. И немаленькая. Какая — узнать не удастся, ибо градусника не держу. И раскаленность собственного тела никогда не измеряю из принципа: начал болеть — значит, больной. А так леченая простуда проходит за семь дней, а нелеченая — аж за неделю.