Чингисхан. Сотрясая вселенную (СИ) - "RedDetonator"

2 — Агора — в широком смысле древнегреческая рыночная площадь в полисе, но в Афинах, о которых идёт речь в тексте, агора имеет свою особенную и неповторимую судьбу. Каждый новый завоеватель Афин считал своим долгом разрушить и сжечь Афинскую агору. Персы в 479 году до нашей эры взяли город и спалили агору, в 86 году до нашей эры Луций Корнелий Сулла тоже, взял Афины и спалил агору, герулы вторглись и спалили агору в 267 году нашей эры... И вот тут афиняне начали что-то подозревать... Подозрения вылились в то, что они построили оборонительные стены, чтобы агору больше нельзя было просто прийти и спалить. В 395 году Аларих тоже, не будь дурак, решил поддержать флешмоб и пошёл сжигать Афинскую агору, но ему заплатили большие деньги и он решил, что он, конечно, хочет сжечь агору, но двадцать талантов — это двадцать талантов. Ладно, от Алариха афиняне отмахались буквально трусами, но потом, в 580-е годы, пришли южные славяне, захватили агору, после чего окончательно её разрушили. Может, в этой агоре было что-то такое, знаете, типа механической статуи, которая громко выкрикивает, что именно она делала прошлой ночью с твоей мамкой, может, архитектурные изыски вызывали у завоевателей приступы неконтролируемого гнева — мы уже не узнаем истины, потонувшей в глубоких пучинах Леты...

3 — Лубок — это не вид изобразительного искусства, не просто луб из липы, а специальная жёсткая конструкция, на Руси изготавливаемая из липового лыка, которую используют для жёсткой фиксации переломов. Принцип фиксации перелома известен издревле, минимум со времён Гиппократа, поэтому неудивительно, что о способе знают накануне заката Западной Римской империи.

Глава тринадцатая. Афины

/23 ноября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония/

— Ноет ещё, — произнёс Эйрих.

— В ближайшее время уже должно перестать, — заверил его Виссарион.

Кости срастаются быстро, он ведь ещё так юн, но приятнее процесс заживления от этого не становится.

Идею с мирным путешествием Эйриха на юг не оценил никто. Зевта сказал, что это несвоевременно, потому что они ещё не покорили все окрестные деревни, конкретно оставшиеся восемь. Отец Григорий сказал, что Эйриху лучше вообще не рисковать и держаться рядом с отцом, чтобы сын был там, где отец добивается успехов и славы.

Эйрих же сильно хотел в Афины.

Но что ему там нужно?

Во-первых, он хотел поскорее расправиться с обещанием Виссариону. Виссарион ценный человек, научивший его говорить и писать на латыни, чего Эйрих никогда не забывал и был ему благодарен.

Во-вторых, у них скопилось некоторое количество денег и ценностей, которые можно потратить на действительно полезные вещи. Например, доспехи, оружие, трактаты философов и учёных...

В-третьих, ему до одури хотелось посмотреть на настоящую цивилизацию, на настоящую Римскую империю. Ту самую, которую с восторгом описывает Марцеллин или сухо констатирует Август. Это стоит, минимум, увидеть, а лучше пощупать.

«Если не сейчас, когда всё начало немного успокаиваться и вошло в верную колею, то когда ещё?» — подумал Эйрих.

Зевту он сумел подкупить тем, что обещал привезти по-настоящему хорошие доспехи и лучшее оружие, а отца Григория тем, что обязался купить пару-тройку грамотных рабов, способных записывать за священником на латыни и греческом. Ради последней покупки отец Григорий даже выделил часть личных сбережений.

Остальных жителей деревни Эйрих не спрашивал. Мать понимает, что Эйрих — это взрослый мужчина, сам решающий, как ему действовать, а братья с сестрой не настолько привязаны к нему, чтобы не желать его убытия в неизведанную даль.

Вместе с Эйрихом в Афины пошло пятьдесят, выделенных Зевтой под его командование, воинов. Каждого снабдили кольчугой, шлемом, хорошим топором и щитом. Также с ними поехали две телеги с награбленным добром — нужно будет реализовать всё это за хорошие деньги, после чего приобрести товары по списку. Список у Виссариона, который лучше всех подходил для такого рода деятельности.

— Только вернись, сын, — напутствовала Эйриха Тиудигото.

— Обещаю, — ответил Эйрих.

— Никого не грабь, — сказал ему Зевта.

— Я не дурак, — ответил Эйрих.

— Ступай, сын, — улыбнулся Зевта. — Ждём тебя с надеждой.

Эйрих обернулся на построившихся в колонну воинов. Здесь Ниман Наус, как заместитель юного командира, здесь Хумул, просто как желающий посмотреть на южные земли, тут же Виссарион и Татий — эти ради практических целей, то есть взаимодействия с римлянами.

— За мной! — приказал Эйрих и пошёл по дороге на юг, но затем вновь повернулся назад. — Альвомир, ты тоже!

— А-а-а, — посмотрел на него здоровяк и пошёл вслед за остальными.

Здоровенный детина, внук покойного Гундимира, после похорон оказался никому не нужен. Это было ясно ещё в момент гибели старейшины, потому что все как-то резко охладели к раненому Альвомиру.

Он умственно отсталый, раненый — зачем такой кому-то? Но Эйрих оценил боевые способности этого гиганта и провёл с ним беседу, напрямую предложив службу в будущей дружине. Пришлось сказать, что Эйрих будет ему как дед, потому что Альвомир очень плохо понимал концепцию службы в дружине.

Пришлось обещать сытную кормёжку, теплое спальное место, а также «блестяшки», то есть, вероятно, блестящие украшения, которые очень нравятся Альвомиру. Женщины его не интересовали, как и богатство. Альвомиру нужны были «блестяшки», вкусная еда, сладости и дом.

Когда Альвомир полностью восстановится, Эйрих использует его как собственного чемпиона, если кому-то придёт в голову бросать ему вызов. В условиях поля боя от Альвомира, судя по всему, мало толку, потому что он слишком глуп для этого, но в поединке один на один он крайне опасен.

Гундимир экономил на экипировке своего внука, но Эйрих такой ошибки допускать не собирается. У Марцеллина описывались некие «парфянские катафрактарии». Это конные воины, победившие Марка Красса во время его похода. Конники эти были облачены в тяжёлую броню, с ног до головы, и пользовались длинными копьями. Ужасный лобовой удар сметал даже самых лучших легионеров, потому что никто не в силах выдержать такой натиск.

Но катафрактарии Эйриха интересовали не копьями, а бронёй. Если такую броню способны сделать в Афинах, то она нужна Эйриху.

«Заковать Альвомира в катафрактскую броню, вооружить двуручной секирой...» — представил он картину. — «Его нельзя будет убить, а он сможет убить любого. Ведь будь у него в руках топор...»

Будь у Альвомира на поединке топор, Эйрих бы сейчас не думал. Уже давно бы сыграли по нему тризну, погоревали и забыли.

Кувалда на длинной рукояти — это зрелищно, но медленно. Секира — это оружие поединщика и палача.

— Пошевеливайтесь! — приказал Эйрих. — Нужно пройти как можно дольше до заката!

/28 декабря 407 года нашей эры, Восточная Римская империя, провинция Ахейя, г. Афины/

Перед Эйрихом открылся вид на крупный город, богатый высокими зданиями из белого камня, статуями, храмами, а также толпами горожан.

Эйрих видел китайские города и, следует сказать, они были гораздо больше и более плотно населены. В прошлой жизни он чувствовал угрозу от таких скоплений людей. Потому что чувствовал гнетущую мощь городов.

— Ничему, сука, не учатся, — неодобрительно покачал головой Хумул.

— Ты о чём? — поинтересовался Эйрих, созерцающий эту навевающую философские мысли картину.

— Аларих хотел взять этот город, как я слышал, — произнёс Хумул. — Но жители собрали ему дань и он ушёл. А так окрестности визиготы хорошо пограбили, даже мне, когда они обратно проходили, кое-что перепало.

Бывший охотник залез под воротник и извлёк на свет золотой крест на бечёвке.