Каменный пояс, 1985 - Михаил Львов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В середине июля Клавдию вызвали в военкомат. Во всех комнатах теснота, давка — не протолкнуться. С трудом нашла очередь к столу, где регистрировали медиков.
Как раз перед ней, вписав последнего, закончили формирование медчасти на Ярославское направление. Ее записали первой на новом листке. Как потом оказалось, на Дальний Восток.
Отправка задерживалась, и они с Альбертом еще один вечер провели вместе.
Поужинали. Клавдия шутила и гадала на пальцах о будущем. (Таким гаданьем увлекались девочки-школьницы: нужно закрыть глаза, развести руки, а потом соединить указательные пальцы. Если они встретятся, значит, загаданное сбудется!) Клавдия зажмурилась и, сводя указательные пальцы, приговаривала:
— Чтобы вернулся! Чтоб голова, и руки, и ноги — все было цело!
Альберт успокаивал:
— На войне не каждая пуля попадает, не каждая убивает…
Он уходил утром. Она надела берет и пошла провожать его на трамвайную остановку. Улыбалась, бодрилась. Подошел трамвай, они простились, и Альберт поднялся в вагон. Клавдия видела его через стекло.
Альберт смотрел на нее сверху, и взгляд у него был грустный-грустный…
А еще через день ее отправили.
Эшелон состоял из товарных вагонов с двухэтажными нарами. Люди в военном, и среди них Клавдия, стояли в открытых дверях вагонов, опираясь на перекладины, и смотрели, как медленно уплывало от них на запад Подмосковье.
Эшелону предстоял путь почти через всю страну, поднявшуюся на бой с врагом.
Одиннадцать писем о любвиВоенный лагерь запрятан в подмосковном лесу. Словно охраняя тайну, деревья со всех сторон подступили к самой ограде.
Каждый день в лагере идут занятия. Штыковой бой… Стрельбы… Специальная подготовка… Всё, что может пригодиться в бою или в другой не менее сложной обстановке.
После занятий у курсантов свободное время.
Вечереет. На землю легли длинные тени. Из беседки доносится негромкая песня. Она звучит непривычно: поющий выговаривает слова песни с иностранным акцентом.
…Уходили, расставаясь,Покидая тихий край.Ты мне что-нибудь, родная,На прощанье пожелай…
Поющий замолкает и задумчиво смотрит в сторону леса, потом склоняется над письмом. Вырванные из школьной тетради листки исписаны мелким, но очень четким почерком.
«Моя дорогая и любимая!
Было время, когда мы верили, что расстояние между Москвой и Челябинском неизмеримо. Разлука на таком расстоянии была для нас ужасной.
Прошло только несколько месяцев, и мы теперь должны примириться с расстояниями, которые непостижимы для любого западноевропейца.
Я не могу себе даже представить твое новое место службы и не могу его найти на карте. Во всяком случае, «дан приказ: ему на запад, ей в другую сторону» в полном смысле слова написано для нас обоих. Но вся загвоздка в том, что приказ «На запад!» до нас не дошел…»
Удивительная это вещь — письма!
Благодаря старым, пожелтевшим, истертым на сгибах листочкам мы сможем сегодня узнать, что волновало больше сорока лет назад человека в подмосковном военном лагере, что он думал о своем и о нашем времени, что любил и что ненавидел.
Альберт пишет по-немецки. Он старается писать как можно отчетливее — «для тебя, дорогая, и для цензуры»: в военное время письмо, написанное по-немецки, сразу привлечет к себе внимание.
«Я очень страдаю от нападения фашистов на Советский Союз, потому что я, как немец, чувствую себя ответственным за каждое их преступление. На VII конгрессе Коминтерна Димитров учил нас, что коммунисты всех стран ответственны за то, что происходит в их собственных странах. Понятно, почему мы с таким нетерпением рвемся на фронт!»
Одно стремление, один порыв владеют Альбертом — на фронт!
Но «…мы все еще в лагере, маршируем, стреляем, хотя нам все это уже надоело по горло! Я начинаю опасаться, что фронта мы можем не увидеть до конца войны… Некоторые товарищи говорят: «Что ты мучаешься? Разве не известно во всем мире, что Гитлер — это еще не Германия, а Германия — не Гитлер? Что антифашистская Германия ведет упорную, требующую больших жертв борьбу против Гитлера? Разве не во всем мире известно, что она отправила своих бойцов в Испанию, чтобы сражаться против фашизма?» Я говорю себе, что все это так. Но мы не имеем права успокаивать себя до тех пор, пока последний виновник войны, последний поджигатель не будет выдан порабощенным народам и осужден их суровым и справедливым судом!»
Под этими письмами стоят даты: август, сентябрь, октябрь 41-го! Фашистские полчища рвутся к Москве. Кажется, нет силы, которая способна их задержать. Но Альберт уверен: есть такая сила! Это Красная Армия, советский народ, поднявшийся на Отечественную войну.
До нас дошли одиннадцать писем Альберта к Клавдии. О чем бы он ни писал, это письма любящего, влюбленного. Это письма о любви к жене и к ее Родине, и ненависти к тем, кто принес его любимой и ее стране горе и страдания.
Альберт — Клавдии (3 сентября 1941 г.):«…Я вспоминаю один наш разговор. Это было по дороге домой с первого концерта, который мы слушали вместе в городском парке в Челябинске. Тогда ты говорила о качествах, которыми должен обладать идеальный, в твоем понимании, мужчина: быть внимательным к жене, уважать, любить ее, быть опрятным в одежде и т. д.
Иногда, вспоминая нашу короткую совместную жизнь, я думаю, что многое во мне должно было тебя разочаровать. Но все же я счастлив, что мы пережили чудесные дни нашего короткого супружества, и надеюсь, что у нас еще многое впереди, когда окончится война…»
Альберт — Клавдии (26 сентября 1941 г.):«…Я не знаю, получаешь ли ты мои письма и где ты находишься. У меня новый адрес, и только сейчас я посылаю его товарищам, которые остались на старом месте, чтобы они пересылали мне твои письма.
…Ты помнишь, как говорил Вертер: «Тот, кто познал тоску, знает, как я страдаю!» Все это относится и ко мне. Ты мне необходима вся как есть, одних писем мне мало. Но тем не менее я скучаю по твоим письмам, хочу чувствовать твою душу, мнения, мысли… Насколько я тебя знаю, ты должна чувствовать то же самое…»
В том же письме:
…«Как ты живешь? Чем занимаешься? Довольна ли своей работой? Этот вопрос, собственно, излишен, так как ты всегда довольна, когда лечишь своих больных. Есть ли у тебя свободное время, и как ты его проводишь? Поправилась ты или похудела? Ты должна регулярно питаться, а не только пробовать пищу… Пожалуйста, пиши мне чаще и больше. Я здоров, чувствую себя хорошо, ем за троих, курю за десятерых. Хотел бы побыстрее попасть на фронт, а потом через Берлин и Прагу вернуться к тебе…»
Пожалуй, ни об одном периоде жизни Альберта мы не знаем так много, как об этом — от него самого, благодаря его письмам. Он проходит военную подготовку, занимается с товарищами немецким языком, тоскует о жене, в свободные минуты читает, слушает музыку. И все это время он живет напряженной внутренней жизнью. Его личная судьба переплелась с судьбой эпохи. В эти трагические дни он ни на секунду не усомнился, не дрогнул, не потерял веры.
«…Как далеко и точно предвидел Маркс, когда говорил: «Имеются только две возможности развития человечества: социализм или варварство». В третьем поколении после нас, читая о фашистских злодеяниях, никто не поверит, что возможны были подобные вещи.
Речь сейчас идет не только о социализме в Советском Союзе. Речь идет об историческом решении вопроса, который поставил Маркс для всего человечества. И здесь можно и нужно не щадить свою жизнь. Это было бы просто преступлением.
…Ты знаешь, я люблю жизнь, люблю быть веселым, люблю шутить. Меня не мучают мысли о самоубийстве. Но в нашем деле борьба идет не на жизнь, а на смерть. «Социализм — или варварство!» Я себя причислил к социализму! Это мой долг! И свой долг мы выполним, и партию, которая нас воспитала, не опозорим…»
Строки из писемТолько в конце ноября Альберту, наконец, удается получить адрес Клавдии. Его прислали из Челябинска. Наконец-то он может написать ей, зная, что его строки дойдут до адресата.
«…Приказа «На фронт!» мы так и не получили. Нас поставили на зимние квартиры. Не успели мы там поселиться, как меня и ряд других товарищей вызвали к комиссару бригады. После разговора о партийном прошлом и ряда военных вопросов, нам приказали снять форму, которой мы так гордились, и проходить штатскую службу в той же организации. Нас послали в специальную школу, где я и нахожусь в настоящее время…»
Из следующего письма мы узнаем, где был Альберт в самые трудные и трагические дни 41-го года. Фашистские полчища все ближе к Москве. Город объявлен на осадном положении. Все, кто может сражаться, берут в руки оружие. Уходят на фронт коммунистические батальоны. На Восток увозят женщин, детей. И в одном из таких эшелонов — Альберт и его товарищи. «Эвакуироваться!» — таков приказ; школа находилась в тылу.
