Недавние были - Илья Бражнин

Так прощался со своими друзьями и соратниками, покидая «Святого Фоку», действительный, доподлинный, живой капитан и начальник экспедиции - Георгий Седов.

А вот как выглядит при прощании с командой корабля романический капитан и начальник экспедиции Иван Татаринов в «Двух капитанах»: «…Что общего с прежним… выдумщиком анекдотов и забавных историй, кумиром команды, с шуткой приступавшим к самому трудному делу… Он стоял с закрытыми глазами, как будто собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался чуть слышный стон и в углу глаз сверкнули слёзы».

Сравним в отрывках и самую прощальную речь Седова. В дневнике участника экспедиции записано, что, овладев собой, Седов «начал говорить сначала отрывочно, потом спокойнее… Трудами русских в историю исследования севера вписаны важнейшие страницы, Россия может гордиться ими. Теперь на нас лежит ответственность оказаться достойными преемниками наших исследователей Севера… Мне хочется сказать вам не «прощайте», а «до свиданья».

А вот что читаем мы в соответствующем месте «Двух капитанов»: «…Он заговорил сперва отрывисто, потом все более спокойно… Трудами русских в истории Севера записаны важнейшие страницы, - Россия может гордиться ими. На нас лежит ответственность - оказаться достойными преемниками русских исследователей Севера… Мне хочется сказать вам не «прощайте», а «до свиданья».

Как видите, оба описания сцены прощания и процитированные части содержания прощальной речи Седова - действительное и романическое, - совпадают почти дословно. Случается, что так же или почти так же обстоит дело и с другими сценами и деталями повествования «Двух капитанов», которые иногда лишь слегка изменены по сравнению со сценами и деталями действительно существовавшими. От того, что некоторые подлинные детали заменены романическими, и от того, что введены вымышленные ситуации и вымышленные люди, кроме действительно существовавших, ничего, по сути дела, не изменяется.

Впрочем, маскировка действительных событий и даже действительных фамилий иногда почти снимается. Скажем, в романе действует архангельский делец Вышимирский, который, наживаясь на снабжении экспедиции Ивана Татаринова, поставляет ему вместо вытренированных ездовых сибирских лаек просто дворняжек, возможно, выловленных на улицах того же Архангельска. Часть из них в пути пришлось пристрелить, чтобы не тратить попусту драгоценных для экспедиции продуктов.

Я не знаю, в самом ли деле Вышимирский снабжал экспедицию Седова столь подло, но я отлично помню большой меховой магазин Вышимирского на самом бойком месте, в центре Архангельска. Для этого магазина и для своего жилья торговец пушниной построил на основной магистрали города, Троицком проспекте, каменный трёхэтажный дом - один из первых каменных частных домов в Архангельске.

Итак, мы знаем прототип капитана Татаринова. Мы знаем прототип, а может статься, и подлинного Вышимирского. Мы без труда можем обнаружить прототипы некоторых других персонажей «Двух капитанов». Известный лётчик Ч. с окающим говорком - это Валерий Чкалов. В профессоре В., который «открыл остров на основании дрейфа «Св. Марии», легко распознать профессора Визе, действительно определившего на основании анализа результатов дрейфа «Св. Анны» Г. Брусилова, что в переломной точке дрейфа должна находиться какая-то земля, которая и изменила прямолинейный путь дрейфа. В жизни это случилось в 1924 году. А шесть лет спустя, участвуя в экспедиции на ледоколе «Георгий Седов», Владимир Юльевич Визе мог собственными глазами лицезреть эту землю и даже ступить на неё. Земля оказалась островом, который и назвали островом Визе. Теоретические выкладки учёного оказались верными и были подтверждены на практике им же самим.

Есть в «Двух капитанах» беглое упоминание о том, что во время сборов летчика Сани Григорьева в поисковую экспедицию к нему заходил «П., старый художник, друг и спутник Седова, в своё время… напечатавший свои воспоминания о том, как «Св. Фока», возвращаясь на Большую Землю, подобрал штурмана Климова на мысе Флора».

Я думаю, что теперь самое время сказать, что художником этим, позже ставшим и писателем, был Николай Васильевич Пинегин, что я цитировал выдержки именно из его дневника, сличая их с текстом соответствующих мест «Двух капитанов».

Надо сказать, что дневник этот был частично опубликован в книге Н. Пинегина «В ледяных просторах», вышедшей в 1933 году, и Каверин мог познакомиться с ней, работая в конце тридцатых годов над большим вариантом «Двух капитанов».

Но, насколько я знаю Вениамина Александровича, он во всех случаях, когда это возможно, предпочитает первоисточник последующей публикации. К нему он обратился и в данном случае. И тут я должен рассказать о встрече автора «Двух, капитанов» с Н. Пинегиным, определившей направление и содержание романа. Впрочем, лучше будет, если расскажет об этой решающей встрече сам Каверин:

«…Однако только исторические материалы показались мне недостаточными. Я знал, что в Ленинграде живет художник и писатель Николай Васильевич Пинегин, друг Седова, один из тех, кто после его гибели привёл шхуну «Св. Фока» на Большую Землю. Мы встретились, и Пинегин не только рассказал мне много нового о Седове, не только с необычайной отчётливостью нарисовал его облик, но объяснил трагедию его жизни - жизни великого исследователя и путешественника, который был не признан и оклеветан реакционными слоями общества царской России. Кстати сказать, во время одной из наших встреч Пинегин угостил меня консервами, которые в 1914 году подобрал на мысе Флора, и, к моему изумлению, они оказались превосходными.

Вспоминаю об этой мелочи по той причине, что она характерна для Пинегина и для его «полярного дома».

Знакомство с «полярным домом» имело, по-видимому, для судьбы «Двух капитанов» очень большое, а может статься, и решающее значение, так как именно здесь, в этом доме, Каверин нашел своего второго, или, как он сам выражается, «старшего капитана» - его личность, его душу, его живой образ.

В «полярном доме» Пинегина всё было для Каверина удачей и счастливой находкой, даже четвертьвековой давности консервы с мыса Флора. И, мне кажется, напрасно Каверин называет эти консервы «мелочью». Это не мелочь. Это живое, вещное, чувственное ощущение того, о чем Каверин собирался писать. Вкус консервов был «вкусом» событий тех дней, подобно тому, как «вкус медвежатины» у Джека Лондона - это «вкус» Севера, мера мужества, готовности к лишениям, к преодолению дальних и трудных дорог. Для писателя живое ощущение материала иной раз дороже, чем горы книг и богатейшие россыпи документов.