Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии. - Жак Рубо

Сказав это, он открыл коробочку, лежавшую на самой вершине пирамиды и помеченную тремя цифрами 1 — римской, арабской и польдевской.

Монсиньор Фюстиже открыл коробочку, и на лице его отразилось величайшее изумление. Собравшиеся увидели его руку, и в этой руке был кирпич!

Епископ принялся лихорадочно открывать коробку за коробкой, посланец польдевских князей и члены уже сформированных и еще не расформированных законодательных собраний помогали ему в этом, и вскоре пришлось признать очевидное: в каждой из 366 коробочек было по кирпичу.

«Патрология» была похищена!

Князь Горманской смылся.

Захваченные страстью, Чуча и Александр Владимирович забыли об осторожности. Как только раздавалось философическое похрапывание Орсэллса, Александр Владимирович появлялся в комнате, мягким прыжком опускался на бюро и подолгу наслаждался обществом Чучи: их носы терлись друг о друга, их усы перепутывались, их шерсть одновременно пускала искры; их души мурлыкали в унисон.

Получив анонимное письмо, Орсэллс в соответствии с «золотым правилом» отреагировал немедленно: он купил синтезатор, имитирующий храп, и миниатюрный магнитофон, который спрятал за воротником своего лилового халата. Затем включил устройство и стал ждать.

Чуча замурлыкала, Александр Владимирович явился, и они любили друг друга. Как только пленка с философическим храпом закончилась, Александр Владимирович и Чуча расстались.

Профессор Орсэллс выждал, когда Александр Владимирович окажется далеко (он очень боялся его когтей), чтобы разоблачить бедную маленькую Чучу, которая ни о чем не догадывалась. Он позвал жену и дочерей, включил миниатюрный магнитофон, скрестил на груди руки и в ужасном молчании взглянул на Чучу. Чуча дрожала всем телом, от усов до хвоста.

— Вы шлюха, мадемуазель, — сказал Орсэллс. — Вы у меня больше не служите!

Наутро, вылакав блюдце молока, тайком налитое мадам Орсэллс, Чуча с тощим узелком на плече брела по скверу Отцов-Скоромников, где прохладный, уже осенний ветер колыхал листву каштанов перед Польдевской капеллой. Куда ей идти, совсем одной в этом огромном мире, что с ней теперь станется?

А вы что об этом думаете?

Глава 27

Арест

На следующий день, четырнадцатого октября, шел дождь. В десять часов утра инспектору Блоньяру было поручено заняться делом о краже «Патрологии» (а также делом о вторичном исчезновении князя Горманского — по всей вероятности, оба этих события были связаны между собой). Шеф высказался без обиняков:

— Дело серьезное, Блоньяр, очень серьезное. Прошел слух, будто его святейшество говорил по прямому проводу с президентом. Военно-морской флот Швейцарии призвал резервистов. Польдевцы недовольны, очень недовольны, двусторонний договор о дружбе и нефтяном сотрудничестве под угрозой. Если учесть, что в переплете каждого тома было шесть раз по двадцать шесть унций золота, девять изумрудов, одиннадцать рубинов, четырнадцать алмазов по восемнадцать каратов каждый, получается кругленькая сумма! Надо нам поторапливаться, а не то я вылечу отсюда, а если вылечу я, то вы, дорогой мой Блоньяр, вылетите вместе со мной!

Итак, дело Грозы Москательщиков необходимо было распутать еще быстрее, чем предполагалось. Блоньяр заработал с удвоенной скоростью, стал думать еще напряженнее, если только это возможно, удвоил свой лакричный рацион, и наконец в четверг, 18 октября, долгожданное решение пришло.

Инспектор принял нас с Арапедом на своей скамейке в сквере, но на этот раз он не был переодет бродягой, как в предыдущие дни. На нем был его костюм для ареста, и я понял, что развязки следует ждать прямо сегодня.

— Во время всего расследования, — начал Блоньяр, — мне ежеминутно приходилось идти против очевидных истин, доказанных долгими годами службы, поступать вопреки общепризнанной методике. Впервые кто-то другой вышел на след преступника раньше меня (инспектор махнул рукой в мою сторону), и, отнюдь не желая принизить ваши достижения и умалить ваш талант, я просто скажу вам: «Тут что-то не так». Я говорю это не для того, чтобы оправдать собственные промахи, не потому, что мое самолюбие уязвлено, а объясняю суть дела: только признав исключительность этой тайны, я смог приблизиться к ее раскрытию. Но это еще не все. Разве не парадокс, что в нашем с вами романе, романе детективном, поскольку в нем имеются даже не один, а два сыщика, Рассказчик, наблюдающий за ходом расследования, преступник и его преступления, — что в таком романе нет ни одного убийства? И не пролилось ни капли крови? Говорю вам, в атмосфере этого дела и вправду есть что-то необычное, странное, я бы даже сказал, чужестранное.

Закончив эти предварительные пояснения, перейдем к самой тайне. Поскольку я не мог раскрыть ее, пока шел обычными путями, я двинулся в необычном направлении. Вместо того чтобы строить дом снизу вверх, от фундамента к первому этажу, от первого этажа ко второму и так далее, я начал строить, можно сказать, с середины, в воздухе. Но не беспокойтесь, очень скоро я коснулся земли.

Что должно дать нам Решение, чтобы быть приемлемым для нас? Оно должно ответить на следующие вопросы:

Кто тот неизвестный преступник, которого мы называем Грозой Москательщиков?

Почему он нападает именно на москательщиков, а не на железнодорожных служащих или аптекарей?

Была ли у этого человека возможность совершать бандитские нападения?

И последний, но немаловажный вопрос: кто тот единственный, чья кандидатура соответствует трем вышеперечисленным условиям?

Это я назвал бы контрольной проверкой решения.

— Но, — сказал Арапед, — если есть несколько возможных преступников, как же нам выбрать одного?

— Если есть несколько возможных преступников, Арапед, значит, есть и самый возможный из всех, иначе вам вообще не отыскать подходящего! Начнем все сначала.

— Сжальтесь, шеф, — сказал Арапед, — подумайте о читателях. Если вы хотите начать все сначала, вам надо рассказать обо всем, что произошло, и притом более пространно, ибо к описанию каждого события придется добавить развернутый комментарий касательно роли данного события в общей картине следствия. Нет в мире романиста, который согласился бы на такой рискованный шаг, и я еще не уверен, что этим бы дело ограничилось, что вы не были бы вынуждены, дойдя во второй раз до места, где мы сейчас находимся, снова повернуть назад, чтобы объяснить, как и когда объяснение событий совпадает с самими событиями, и если после первого возвращения к месту, где мы сейчас находимся, объем романа вырос бы втрое, то после второго возвращения он увеличился бы уже в семь раз, но вообще-то, раз вы решились ничего не упускать из виду, вы и на этом не остановитесь, и в итоге, боюсь, получится расходящийся ряд чисел, то есть роман будет расти до бесконечности и не завершится никогда. Хуже того, поскольку преступник должен быть арестован после сцены, которая происходит сейчас, — если я не ошибаюсь, он все еще на свободе, — это означает, что преступник избежит ответственности!. Вы же не хотите, шеф, чтобы наше расследование закончилось так бесславно? А потому я прошу, я заклинаю вас: не начинайте все сначала, шеф, лучше изложите вкратце!

На минуту Блоньяр задумался, машинально роясь в кармане, где у него обычно лежали лакричные батончики; но сегодня в кармане было пусто: когда инспектор надевал костюм для ареста, жена запрещала ему есть батончики, чтобы не запачкать костюм до знаменательного события. Казалось, он взвешивает аргументы Арапеда, последовательно рассматривает каждый из них и, судя по всему, аргументы эти показались ему — по крайней мере на первый взгляд — неопровержимыми, ибо он со вздохом сказал нам:

— Хорошо, излагаю вкратце.

Начну с того момента, когда мы, объединив усилия, довели преступника до самого логова, то есть до дома 53 по улице Вольных Граждан, вот этого самого (он показал на дом). Вначале благодаря сведениям, полученным мной от Вероники Буайо, мы сократили число подозрительных квартир до десяти, и почти сразу же их стало восемь: одна квартира пустует, а в другой живет мадемуазель Мюш, немощная и к тому же вечно ноющая старуха. Внимание! В противоположность тому, что вы подумали — вернее, что я позволил вам думать, дабы не усложнять дело, — тогда еще у меня не было подозреваемых: ведь у подозреваемого должен быть мотив, а до мотива нам еще было далеко! Нет, тогда еще речь шла только о лицах, чья причастность к преступлению не была невозможной. И вот великая буря равноденствия разом уменьшила число этих лиц (я их считаю по квартирам, но исключаю членов семьи) до трех.