Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии. - Жак Рубо

Одно время я предполагал включить в роман, под номером и названием каждой главы, краткое содержание предыдущих глав, как это сделано во многих превосходных романах, которые мне довелось прочесть. Но я отказался от этой мысли по той же причине, по какой решил не упразднять последнюю главу. В самом деле, что можно поместить в качестве краткого содержания под номером и названием первой главы? Ничего? Но тогда в романе возникнет досадная асимметрия, которая навлечет на него суровое порицание критиков, а также студентов университета в штате Небраска. Мой коллега Стивен Ликок в прекрасном романе «Гувернантка Гертруда», похоже, сумел-таки решить проблему первой главы. Он написал: «Глава первая: краткое содержание предыдущих глав: предыдущих глав не было».

Это остроумно, изящно, но, боюсь, слишком искусственно.

Один мой друг, авангардный романист Дени Куантро, доведя до предела идею Ликока, написал замечательный роман, основанный на этом принципе. Текст первой главы помимо краткого содержания в духе Ликока состоит лишь из слов: «Предыдущей главы не было». Затем следует вторая глава. Краткое содержание главы 1, помещенное в начале главы 2, гласит: «В главе 1 рассказывалось о том, что предыдущей главы не было». А текст главы 2 таков: «Перед предыдущей главой не было предыдущей главы». Просто потрясающе. К несчастью, Куантро не смог заинтересовать своим проектом ни одного издателя, и его роман так и остался неоконченным. Поэтому я не знаю, как он решил бы проблему последней главы, с которой ему рано или поздно пришлось бы столкнуться.

Но вернемся к нашим баранам, вернее, к нашей черной овце, последней главе нашего романа, которая будет вполне традиционной.

Последняя глава пишется в настоящем времени, в момент, когда романист и читатель находятся в одном временном потоке. Все страсти улеглись, все преступления, радости и горести остались позади, повседневная жизнь вступила в свои права, читатель читает, романист пишет последнюю главу, в которой прощается с персонажами, рассказывает о том, что с ними случилось после предпоследней главы, той, где получили развязку основные события повествования. За время, прошедшее с тех пор, романист успел написать роман, и теперь ему осталась только последняя глава.

Инспектор Блоньяр вместе со своим верным помощником Арапедом бьется над разгадкой дела о краже «Патрологии». Победа в деле Грозы Москательщиков была неполной. Орсэллс отделался легким приговором, поскольку у присяжных остались некоторые сомнения в его виновности. Была организована широкая кампания в его защиту, в которой приняла участие и Гортензия, и в результате он был освобожден. А все потому, что прокурор оказался полным тупицей и не смог воспроизвести главное доказательство: рассуждение Блоньяра о том, что виновность Орсэллса неизбежно вытекала из его философии, из «золотого правила онтэтики». Он вконец запутался, и адвокату Орсэллса с помощью того же «золотого правила» удалось если не доказать невиновность своего клиента (слушатели за ним не поспевали), то хотя бы заронить сомнение в умы присяжных, которые в итоге вынесли недостаточно суровый вердикт.

Надо признаться, что Арапеда тоже не вполне убедили доводы инспектора.

— Это похоже на доказательство, — говорил он про ссылку на «золотое правило», — это пахнет доказательством, на этом написано «доказательство», но можно ли считать это доказательством целиком и полностью?

Блоньяр не обиделся, отнеся эту недоверчивость за счет всем известного скептицизма Арапеда. Не рассердился он и на Рассказчика, занявшего нейтральную позицию, поскольку причины такой позиции показались ему понятными и простительными. Но будет лучше, если я дам вам прочесть письмо Рассказчика, написанное в то время, когда мы с ним еще были в дружеских отношениях (то есть до неприличного и незаслуженного успеха его посредственной книги о деле Грозы Москательщиков).

«Теперь, как вы понимаете (в письмо было вложено извещение о его свадьбе с Гортензией), я вынужден соблюдать строгий нейтралитет в этом деле, поскольку Гортензия всецело на стороне Орсэллса, а я сотрудничаю с Блоньяром (он вроде бы не сердится). Должен сказать, что оживленные дискуссии о применении „золотого правила онтэтики“ к данному случаю заставили меня задуматься. И все же я не сомневался в виновности Орсэллса».

Итак, Рассказчик женился на Гортензии. Он помирил ее с родителями, и Гортензия, смягчившись, позволила крупной партии польдевских окороков (лучших в мире) превратиться в нарядный домик в Нормандии, куда новобрачные удалились после освобождения Орсэллса: ей нужно было закончить диссертацию, а ему — написать бестселлер о деле Грозы Москательщиков.

У мадам и месье Ивонн все хорошо. У Груашанов, Буайо, Синулей и Иветты все хорошо. Потеряв Александра Владимировича, который бесследно исчез после воскресной церемонии, мадам Эсеб со временем как будто утешилась. Эсеб снова взялся за труд своей жизни — наблюдение за туристками, но порой взгляд его теряет нужное направление, смещается, и он вдруг замечает, что смотрит на бегущую мимо собаку.

У Святой Гудулы все хорошо.

У всех все хорошо.

Самая последняя глава

Спустя примерно три месяца после событий, описанных в главах 26 и 27, то есть на следующий день после шестого нападения преступника, прозванного «Скандалистом в Химчистке» (на сей раз пострадала вдова Энилайн, проживавшая в доме 53, подъезд 4, по улице Вольных Граждан. Со своей обычной наглостью преступник вошел в химчистку за несколько минут до закрытия и потребовал, чтобы ему немедленно и самым тщательным образом вычистили омерзительно грязные брюки, а когда мадам Энилайн отказалась принять заказ, устроил ей скандал и в приступе ярости, очевидно, хладнокровно разыгранном, начал разбрызгивать по всему помещению едкое вещество (азотную кислоту), повредив висевшие там вещи. Затем он исчез, как всегда, неприметный и неуловимый), Кароль, студентка факультета воздушной палеонтологии, села в автобус «К» на остановке «Староархивная улица». Как известно, маршрут автобуса «К» перпендикулярен маршруту автобуса «Т» и пересекается с ним на перекрестке улицы Вольных Граждан и Староархивной.

Кароль, красивая темноволосая девушка, одетая по погоде (на улице был мороз), положила сумку на свободное сиденье напротив. Когда автобус отъезжал от остановки, она заметила на стене напротив дома 53 по улице Вольных Граждан нарисованную белой краской фигуру женщины в синем бюстгальтере. Нарисованная женщина мочилась стоя. На третьей остановке (Кароль направлялась в Музей естественной истории) в автобус вошел молодой человек с явным намерением сесть на свободное место напротив. Кароль тут же переложила сумку к себе на колени, и молодой человек сел.

Усевшись напротив, он взглянул на Кароль и сказал:

— У вас красивые глаза, мадемуазель, особенно левый.

Это была правда.

Похищение Гортензии

Часть первая

Убийство в Святой Гудуле

Глава 1

Тридцать три удара в полночь

Стояла ясная, теплая погода, но дело было не в Бельгии. В тот вечер вокруг церкви Святой Гудулы все дышало покоем. В огороде у Польдевской капеллы улитки мирно жевали салат. Напротив, в «Гудула-баре», последнего пьяницу выставили за дверь, а горшки с цветами — на окна. В булочной Груашана, напротив бокового входа в церковь, дремали в витрине пирожные. В сквере Отцов-Скоромников также царил покой. Песочница была пуста. Во всех шести подъездах дома 53, в домах, выходящих на сквер, в домах на углу Староархивной улицы — ни одного освещенного окна. Светили только звезды и полная весенняя луна, делая посмешище из городских фонарей. Листья фикусов на окнах «Гудула-бара» и листва деревьев в сквере казались черными, описанный песок в песочнице — бело-желтым, усеянное звездами небо — темно-синим. Ни один автомобиль, ни один автобус «Т» (остановка по требованию) не нарушали задумчивой тишины улиц (как, впрочем, и тихой уличной задумчивости). Кругом — ни души, ни даже кошки. В общем, ни одной кошачьей души. Городской шум доносился едва слышно, словно издалека, словно из другого мира: мира тревожного, изменчивого, обманчивого; мира жестокого, свирепого, кровожадного; мира лихорадочного, припадочного, упадочного; мира злобы, нищеты и преступлений; мира пневмонии, эмболии, энтропии; мира зависти, корысти, напасти; ликантропии, пиромании, сизигии, — нужное подчеркнуть… проще говоря, реального мира. То была минута невыразимого умиротворения (которое нам, однако, удалось выразить: что-то, а выражаться мы умеем).

Но не будем слишком увлекаться описанием этой идиллической местности (недолго ей еще такою оставаться) и перенесемся мысленно на угол улицы Отцов-Скоромников и улицы Закавычек: правый угол, если встать спиной к скверу, как мы стоим сейчас.