Генерал-марш - Андрей Валентинов

– Здравствуйте, товарищ, – первым нашелся представитель ЦК. – Вы по какому вопросу?

Монах, взглянув бесстрастно, достал из-под плаща свиток, уложил посреди разложенных на столе бумаг.

Поклон…

Когда дверь закрылась, Мехлис неуверенно кивнул на стол.

– А… А на каком языке товарищи ведут переписку?

– На сайхотском, ясное дело, – охотно пояснил Иван Кузьмич, снимая печать со свитка. – Буквы – монгольские, своих еще не выдумали. Вы часом не захватили из Столицы словарь?

Лев Захарович неуверенно поскреб затылок. Кречетов же углубился в чтение. Монгольские буквы были для него китайской грамотой, однако его святейшество, снисходя к малой образованности своих друзей, непременно прилагал к письму русский перевод.

– Состав посольства, – сообщил Иван Кузьмич, отдавая письмо Мехлису. – Пишет старик, что было ему просветление, а под просветление и списочек составился. Спорить не станем, себе дороже выйдет…

Лев Захарович дернул густыми бровями. Пришлось пояснить.

– Там все родственники членов правительства. Обычай такой: если сам нойнон не может поехать, он шлет вместо себя кого-нибудь ближнего, чтобы честь соблюсти. У гун нойна родичей-мужчин не осталось, так он племянницу записал…

– Чай-ган-ма-а Ба-а-тур-гы, – по слогам прочитал Мехлис. – Так это же товарищ из ЦК Ревсомола!

Кречетов только хмыкнул. Весь Центральный Комитет и состоял из младших родичей сайхотской знати. Впрочем, он был уверен, что Чайка оказалась бы в списке при любом раскладе. Боевая девица!

– Честь, значит, – бормотал Лев Захарович, изучая список. – Знаем мы эту феодальную часть! Целая дюжина граждан, не прошедших должную проверку, а значит, крайне подозрительных… Позвольте!..

Мехлис, довольно ухмыльнувшись, встал и протянул письмо.

– Предпоследний.

Еще ничего не понимая, но чуя беду, Иван Кузьмич скользнул взглядом по строчкам, выведенным аккуратным писарским почерком. Предпоследний, это, стало быть…

…Кибалкин Иван Петрович.

– Товарищ тоже родственник? – наивно поинтересовался столичный гость. – А не подскажете, чей именно?

Командир Кречетов рванул ворот гимнастерки, ударил плечом в дверь.

– Кибалка, паршивец!

Эхо пронеслось пустым коридором.

– Кибалка! Где спрятался? А ну выходи! Я тебе сейчас ухи-то поотрываю, я тебя на цепь прикую, я тебя, негодника… Кибалкаа-а-а-а!!!

Глава 7

Технический сектор

1

Холодным ноябрьским вечером, когда на замерзших лужах начал потрескивать лед, а на шумной Тверской включили электрическую подсветку, оставшуюся после недавнего празднования шестой годовщины Переворота, по гранитной набережной большой реки, рассекающей Столицу с востока на запад, шли двое: молодой человек в модном заграничном пальто и черной шляпе и девушка в старой шинели, перепоясанной потертым ремнем с артиллерийской бляхой. Шапки на ней не было, и первые робкие снежинки, падающие с черного неба, застревали в короткой стрижке. Эта поздняя прогулка могла бы показаться очень странной, однако удивляться было некому – набережная оказалась совершенно пуста. Несмотря на это, молодые люди разговаривали вполголоса, словно кто-то невидимый, но опасный следовал за ними по пятам.

Рука девушки, обтянутая новенькой лайковой перчаткой, сжимала букет – три лиловые осенние астры. Ее спутник, не слишком обращая внимание на этикет, грел пальцы в карманах. Непослушная правая рука то и дело выпадала наружу, и молодому человеку приходилось водворять ее на место.

Издалека, с противоположного берега, отдаленный звон церковного колокола.

– К вечерне, – молодой человек щелкнул крышкой серебряных часов. – А я уже не думал, что услышу. «…Как много дум наводит он». Товарищи комсомольцы явно оплошали, в результате чего не был выполнен встречный план по сбору цветного лома. Истовым христианином меня назвать сложно, но в Париже я несколько раз ходил на службу в Свято-Александро-Невский кафедральный собор, что на улице Дарю. Просто не верилось: певчие, дух ладана, свечи возле икон, лики на фресках. Ничто не поругано, не оплевано, не смешано с грязью, словно я наконец-то попал домой. Отец и мама живы, моих одноклассников не убили и не замучили в ЧК, а я снова чувствую пальцы на правой руке и даже могу ими пошевелить…

– Зачем же ты вернулся, Семен?

Бывший поручик, поморщившись, словно от боли, отвернулся, положив здоровую ладонь на ледяной гранит парапета.

– Потому что дом здесь, там – только призраки. Выскопарно, даже нелепо, но это так. Есть такое поверье – о неупокоенных мертвецах. Самое страшное, что они никак не могут поверить в свою смерть, по-прежнему пытаются что-то делать, с кем-то общаться, любить, ненавидеть. Те, кто уехал из России, уже мертвы, пусть даже их похоронят через сто лет. Они этого еще не поняли, для них случившееся – только страшное наваждение. Мертвые тени на мертвой земле… А жить нужно тут, в России, пусть это и очень больно. Если болит, значит, ты еще живой…

Ольга Зотова тоже подошла к каменному парапету, положила астры на гранит.

– Пессимизм разводишь пополам с идеализмом, товарищ Тулак, причем на ровном месте. Прямо как поэт Бальмонт. «И я уже не тот, и вы уже не те. Вы только призраки, вы горькие упрёки, терзанья совести, просроченные сроки…»

– А мы с Бальмонтом виделись, – усмехнулся поручик. – Он сейчас живет в Капбретоне, это Бретань, на северо-западе Франции. Но мне повезло, Константин Дмитриевич заехал по издательским делам в Париж, и дядя нас познакомил, как раз после службы на рю Дарю. Ты даже не представляешь, какой у нас с ним обнаружился общий знакомый. Догадайся!..

– Спросил, называется! – девушка покачала головой. – Меня в такие эмпиреи не пускают, не тот парфюм. Из ВЧК кто-нибудь?

– Не поминай к ночи! Константин Дмитриевич живет в Бретани уже второй год и, чтобы от скуки не околеть, занимается местным фольклором. Даже бретонский язык учить начал. Заинтересовали его логры – те самые, которые жили при короле Артуре, а заодно и прочие сходные персонажи, мистические и очень загадочные. Ну?!

– Соломатин? – ахнула Ольга. – Родион Геннадьевич?

– Точно!

Семен взял с гранита астры, вручил девушке.

– Не будем стоять, замерзнем. Как верно подметил все тот же Бальмонт, «лес совсем уж стал сквозистый, редки в нем листы, скоро будет снег пушистый падать с высоты». Мне мама в детстве читала… Снег, кстати, уже падает, поэтому пойдем бодрым шагом, а ты в популярном ныне телеграфном стиле расскажешь мне новости. Прежде всего о тебе самой: где, что, как?

– Жива зпт здорова тчк, – тут же откликнулась замкомэск. – Так хорошо тире аж тошнит вскл знак три раза. И ты, Семен, хорош! Сначала исчезаешь на полгода, а потом – в телеграфном стиле. Ладно, пойдем, изложу тебе штабную сводку – «сов. секретно, перед прочтением сжечь»…

Поручик перехватил товарища Зотову возле самого подъезда, когда та возвращалась со службы. Ольга сразу заметила богато одетого «иностранца», успев подумать, что в ГПУ такие пальто не выдают, и внезапно сообразила, что у незнакомца что-то не так с правой рукой. А потом увидела букет лиловых астр.

За астрами последовали лайковые перчатки, английские, знаменитой фирмы Дерби. Подарок по погоде, как раз в тон с ее старой шинелью.

А еще Ольге показалось, что бывший белый офицер нашел ее не случайно. И не ностальгия вернула его домой из Парижей и прочих Лондонов. Белогвардейцу, мечтающему о возрождении Великой России, зачем-то понадобилась сотрудница Технического сектора ЦК большевистской партии.

За последние месяцы Зотова дважды садилась писать заявление об уходе с работы. Первый раз в середине сентября, когда была расформирована Техгруппа. Ольга, узнав, что в новом Техническом секторе ей предстоит все та же возня со «стружкой», попросила у соседа по столу лист белой бумаги и честно написала все, что думает по этому поводу. Переделывать заявление не стала, отдала как есть, после чего принялась собирать свой нехитрый скарб. Вызову к начальству бывший замкомэск ничуть не удивилась, заранее решив не спорить и все равно поступить по-своему. Вышло, однако, иначе. Ее, к немалому изумлению сослуживцев, захотел видеть сам товарищ Каменев. Лев Борисович был очень вежлив и чрезвычайно настойчив, прося ее, «самого опытного сотрудника», не покидать новорожденный сектор. Зотова, едва удержавшись от того, чтобы не поинтересоваться, куда подевали иных, еще более опытных, хотела сказать твердое «нет», но Лев Борисович внезапно принялся рассказывать о своем старом друге, опытном враче, который тоже не советует ей уходить со службы. «Ради добрых дел должно претерпеть, матушка», – твердо, без улыбки заметил секретарь ЦК, и Ольга поняла, чьи слова слышит.

Претерпела, осталась и вскоре была назначена руководителем группы по работе с письмами. Отныне все вечные двигатели целиком и полностью повисли у нее на шее. В помощь дали полдюжины новичков, уже не ветеранов-инвалидов, а молодую комсомолию со средним образованием. И все покатилось прежним ходом, только еще скучнее и безнадежнее.