Из жизни взятое - Константин Коничев

Когда понемногу смех улёгся и наступила тишина, слово взялся сказать Фёдор Патралов:

– Я продолжу предыдущего оратора… Насчет сливок. Верно. Заплесневели. Плесень надо сбрасывать! Весело ты говорил, Евсеев. И я представил себе по твоей программе-«максимум», как ты сказал, наше крестьянское общество в виде корчаги со сметаной. Извините за сравнение: внизу – подонки, в середине – сметана, а сверху – сливки, покрывшиеся плесенью. Никуда негодны эти кулацкие сливки! И в рабов их превращать не будем. Тысячелетия отделяют нас от древнего рабства. Перестарела эта система. Маркс и Ленин написали книги об уничтожении рабства духовного и физического. По их учению строится новое общество. На этой основе и коллективизация. Рабству не бывать. Кулак будет тружеником, однако не сразу. Ему в местах поселений придётся натереть мозоли от ногтей до локтей, прежде чем он перестанет быть и не захочет впредь быть эксплуататором…

Рогозин: «Правильно, Фёдор!..»

Патралов (продолжая): «Нет, не будет в нашей стране ни рабов, ни господ. Останутся на своём месте труженики. Временно придётся нам претерпевать воров, расхитителей, всяких подлецов – и в деревне, и в городе. Но это временно. Сама земля будет гореть под их ногами, испепелит паразитов… Вдруг уничтожены зависть и стяжательство. Котелок с серебрушками под печкой – это мелочь. Кстати, не единичная мелочь… Это стяжательство или бережливость, как угодно считайте, от неуверенности в завтрашнем дне. А неуверенность вкоренялась веками, и особенно в тяжёлые годы. Серебро, конечно, ты, Василий, обменяй в банке или в сельпо, где хочешь. Упадышев правильно тебе подсказал… Я лично, граждане, нашего соседа за медный котелок, что под печкой, не обвиняю, а обвиняю тех, кто не сумел или не успел Василию доказать преимущество сберегательной кассы. Вот не помню, где-то я вычитал такие мысли о нашем брате-крестьянине, что земледелец, в отличие от пролетария и аристократа, есть самый твёрдый и надежный сторонник испокон заведенной нерушимости порядков и законов. И это так! Мы знаем: кончится осень – зима на дворе. После зимы – весна: готовь соху и борону, да семена почище, а там, глядишь, у тебя на глазах растёт-цветёт радующий сердце урожай. И так далее, без конца. Земледелец зависит от природы. Но и природу надо прибирать к рукам: без применения рук она ни хлеба не даст, ни скота не вырастит. Стараться над матушкой-землёй – наш священный долг. Разве не знает любой из нас, где, в каком уголке поля что посеять? Эта полоска даёт хороший овёс, тут вот надо ленок посеять, а сюда – горох. Для ржи и ячменя за овины надо побольше удобрения вывезти – и жито будет такое доброе, что беспокоимся, как бы оно не полегло под тяжестью колосьев!.. Так ведь? И вся надежда мужицкая была на землю, на свой запасец, на своё трудовое усердие. Сосед на соседа не надеялся. Каждый – только на себя. А если нищета? Корзину на руку – и проси Христа ради… А кто поизворотистей, похитрей, да с потерянной совестью, тот всякими неправдами лез напролом, чтобы разбогатеть, стоять над людьми, держать их в своем кулаке. Так было. И пришел этому конец. Партия приняла ленинские заветы к исполнению. А мы знаем и верим в великий ум и дальнозоркость Владимира Ильича… Большое дело, большое… В таком деле не без ошибок. У хлеба не без крох. Так и тут. И перегибы и недогибы. И ненужные обиды, и напрасные слезы, и ловкие увертки мелкого буржуя-кулака – все происходит на наших глазах. И еще скажу: надо нам всем сообща хорошо хозяйничать, чтобы была общая выгода для дела, порядок, согласие и никаких ошибок. Теперь о кулаках. Задача – выявлять их и выселять… Самое нелегкое дело. Кого надо было выселять – смотали удочки, и кто куда ринулся. Одни в Ленинграде пристроились в государственной торговле, другие – подались на новостройки… Остались те, которые ещё думают: „Авось нелёгкая пронесёт мимо нас эту классовую борьбу. Бог милует – не заденет, а там видно будет…“».

Решетов (бросает реплику): «Не обходится у нас без задевания. Район нажимает, требует напора на кулацкую верхушку…»

Патралов: «Издавна известно: где „гонение“, там и „мученики“. Знаем, положение кулака теперь невесёлое. Но мы кулаку не сочувствуем. Ликвидируя кулака, мы выполняем потребность времени. Без выполнения этой суровой потребности государство не может крепнуть и двигаться вперёд. А как же дальше, граждане, в мировом масштабе?.. Надо и на это смотреть открытыми глазами. Многие могут сказать мне: „Ну, в мировом масштабе, зачем нам это? Нам бы хоть у себя-то порядок навести…“ Наведём, наведём! И будем служить примером для многих других народов. Им легче будет. Ведь почему нам понадобилась не без крови и слез ликвидация кулацкого класса? Да потому, что кулак активничал, встал на борьбу против Советов, действовал рублем, дубьем, огнем и обрезом – действовал и поглядывал на запад и восток. А не подоспеет ли ему помощь опять от интервентов, как было в двадцатые годы… Нет, не подоспеет».

Третьяков – председательствующий: «Умно говоришь, но надо покороче. Время второй час ночи, а ещё представители не выступали…»

Патралов: «Закругляюсь… Несколько слов ещё. У нас к выселению из села найдётся, на мой взгляд, не более пяти семей… Не буду их называть и навязывать. Я уверен, что вы их знаете и сами назовёте… И тогда обсудим».

Добрый час отняли у собрания мы с Рогозиным, стараясь говорить горячо, доходчиво и убедительно. Как получилось, ни берусь судить.

Потом – резолюция о выселении кулаков и о некотором изменении в составе правления колхоза.

Разошлись с собрания перед рассветом. Уже кое-кто из хозяек затопил печи. В окнах был виден отсвет полыхающего в печах огня. Из труб валил дым прямыми столбами, стало быть, опять к холоду.

Спать ложиться – некогда. Перед нами чугун горячей картошки, блюдо капусты, тарелка рыжиков – всё это нам принесла в сельсовет колхозница Анна Москвина, женщина строгих правил и доброй души.

Рогозин при виде такой острой закуски потирает руки:

– Ужели до возвращения в Шуйское мы так ни капли водочки и не употребим?

– Ни капли!.. На копейку выпьешь – на рубль разговору.

Утомленный после продолжительного собрания, я еле-еле писал «материал» Омелину для общей докладной записки крайкому партии:

«Беднота и актив колхоза „Новое“ на большом собрании вскрывали недочёты. Вычистили из колхоза пять хозяйств, пробравшихся с целью уберечься от ликвидации и чтобы зажимать бедноту. А та не подчинялась, оказывала сопротивление в защите колхозных интересов, добивалась укрепления колхоза…

Сергей Адамович! Не обижайтесь на меня за некоторые вольные записи, за мысли вслух. И не знаю, хватит ли у вас времени, желания и терпения дочитать до конца написанное. Кончилась подаренная вами тетрадка…

С коммунистическим приветам Иван Судаков.

Междуречье.

Вологодский округ. Осень 30-го года».

В конце тетради Судакова была сделана приписка через 25 лет:

«…Разбирался в своих разных письмах и бумагах. Нашёл я эту тетрадь – дань времени, запись того, что было в поле моего зрения. Сергею Адамовичу в руки тетрадь так и не попала. Его заменил другой товарищ, а другому не было смысла передавать эти мои впечатления ещё и потому, что в быстротечной жизни в Междуречье изменилось многое. И получилось, что писал я это вроде бы для истории.

Сергей Адамович, как мге стало известно, уехал на Дальний Восток, оттуда переехал в Москву, где руководил некоторое время учреждением союзного масштаба. Знаю, что потом он был репрессирован. А ещё потом – реабилитирован, как напрасная невинная жертва гнусной клеветы и произвола периода культа личности».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

СУХОНА крепко застыла. Обратно пришлось ехать лесными дорогами через Биряково. Не мог тогда Иван Судаков не привернуть в спецпосёлок, куда семь месяцев назад он привёл семьсот высланных куркулей и восемьдесят киргизов.

Бревенчатые бараки по шесть-восемь квартир. Вокруг угрюмый лес. Кое-где на подсеках вспахана, взрыта земля, выращены и убраны картофель и капуста.

«Мало поработано, ненадёжно берутся за землю новосёлы», – подумал Судаков и пошёл вдоль посёлка узнавать, в котором бараке поселился Охрименко.

На изгородях под окнами висели промёрзшие после стирки половики, бельишко и вышитые украинские ручники. На остриях кольев просыхали глиняные горшки.

По длинной улице нерасторопно бродили тепло одетые женщины. В их тусклых серых лицах и сумрачных взглядах Судаков не приметил приветливости. Жизнь им здесь не улыбалась. За землю как следует не ухватились, а лесозаготовки требовали опытных, умелых рук. И не каждый бывший куркуль мог стать ловким, выполняющим норму лесорубом. А не выполнив норму, немного заработаешь – в результате не сходятся концы с концами. И показалось Судакову, что переселенцы здесь – временные гости. Утекут!..