Из жизни взятое - Константин Коничев

На лекциях и самостоятельных занятиях изучались деревянные конструкции, детали немногочисленных, строительных машин и проектирование несложных зданий. В планах учения значилась теоретическая механика, латинский и немецкий язык, так как в специальной литературе по строительству столько непонятного текста, что без латыни и знания иностранных языков обойтись невозможно.

Москва в тридцатом году выглядела совсем, совсем по-старому. Ни асфальта, ни метро. Охотный ряд хотя и избавился от спекулянтов, но был загромождён ларьками госторговли и нередко оглашался звоном доживавших последние дни церквушек. «Сухаревка» ещё здравствовала со всеми её отвратительными сторонами уходящего быта. К сожалению и унынию старожилов-москвичей и любителей древности, предназначалась на слом и снос знаменитая и величественная Сухарева башня, якобы помешавшая возросшему уличному движению… Ещё никому и не мерещились высотные здания. Но где-то уже в умах и портфелях видных московских зодчих вынашивались проекты застройки Охотного ряда новыми внушительными домами.

Седьмого ноября на параде на Красной площади Судаков находился в студенческой колонне своего института. Колонна вливалась в общий миллионный поток москвичей, и на душе у Судакова было по-праздничному радостно.

Впереди колонны шли преподаватели и руководители института, среди них выделялся старичок-профессор. Он нес на крашеном шесте портрет Ленина. Звали этого профессора Валерий Никодимович. Было время, когда к нему в этом же институте относились с некоторым незаслуженным подозрением за его прямоту и резкость суждений, и за то, что он якобы не сразу понял и не сразу принял новую власть, ошибочно полагая, что на его долю уже не выпадет при Советах ни больших, ни малых дел. Но скоро эти настроения прошли. А особенным почётом и уважением Валерий Никодимович стал пользоваться в институте после одного поразившего многих случая.

…В памятный день похорон Владимира Ильича, в трескучий мороз, когда на улицах Москвы горели костры и около них грелись дежурившие солдаты и милиционеры, Валерий Никодимович спозаранку и до позднего вечера выстоял в очереди, чтобы прощально поклониться перед гробом Ленина.

Солдаты в тяжёлых длинных тулупах, с винтовками, побелевшие от мороза, удивленно посмотрели на него, когда он выходил из мавзолея. Начальник караула сказал:

– Дед! Ты же весь обморозился! Всё лицо побелело, застыло. Беги, обтирайся снегом. И почему без шапки?..

– Шапку я не ношу и в обычное время, а в такой день? Помилуйте!.. Нет, я не замерз. Я выполнил долг, поклонился ушедшему от нас Ленину, самому большому человеку в мире, самому дорогому, любимому…

– Дайте машину, – распорядился начальник караула, – отвезите этого гражданина скорей домой, сделайте обтирание снегом.

Профессора привезли домой. Снегом он натирался сам. Не чувствуя боли, повредил на лице кожу и перевязанный ходил читать лекции…

Читая курс по истории древнерусской архитектуры и архитектуры вообще, Валерий Никодимович заканчивал иногда свои лекции уже после звонка с полной серьезностью такими словами:

– Друзья мои, некоторые ортодоксальные товарищи говорят, что в моих лекциях недостает марксизма. Я сам понимаю это. Но что делать? Колокольня Ивана Великого стояла до Маркса, стоит и будет стоять, но я знаю, что и учение Маркса будет жить и действовать в продолжении веков. Так вы уж, друзья мои, марксизма позаимствуйте из других лекций. Я ничего против не имею…

И эта добродушная наивность прощалась ему, знатоку и обожателю архитектуры…

Судакову Валерий Никодимович понравился с первых дней. Да и лекции по архитектуре, по истории искусств привлекали его особенно.

Во внеурочное время студенты института, приглашенные Валерием Никодимовичем, небольшими группами приходили к нему на квартиру за консультацией и дополнительной литературой. Жил профессор одиноко. Стены его квартиры были сплошь завешены репродукциями итальянских художников и его собственноручными зарисовками древнерусских храмов, усадеб классического стиля, и даже ветряных северных мельниц. Шкафы переполнены, на полу – навалом книги об искусстве в роскошных изданиях, и тут же изрядно потрёпанные альбомы, чертежи, распухшие папки, пылью покрытые фолианты. Письменный стол так загроможден книгами и бумагами, что не только работать за ним, подступиться к нему невозможно. Зато из вещей личного, бытового пользования посмотреть было не на что: бугроватый костыль, старый зонт в углу у дверей, тёплые валенки и всем студентам известное, не имеющее износу пальто с потёртым воротником. Да ещё старый матёрый кот в мягком, покрытом чехлом кресле.

Когда Судаков с товарищами пришел к Валерию Никодимовичу, профессор лежал на кушетке. Около него на табуретке – стакан холодного чаю и несколько раскрытых книг.

– Разрешите, Валерий Никодимович?

– Всегда рад.

– Книг бы по искусству, – попросил Судаков.

А товарищи его – одни пришли за консультацией, другие держали в руках зачётные книжки.

– Кто за книгами, выдам сейчас. Условие одно: не потерять, возвратить. Учтите, книги эти не частные. Я их завещал библиотеке института. А кто за консультацией, с теми побеседую. Что конкретно вас интересует, Судаков?

– Эпоха Возрождения…

– Доброе дело. Рассаживайтесь, ребятки, на диван, снимите с него журналы. Василия Котофеевича прошу не беспокоить, это его собственное кресло!..

Валерий Никодимович поправил на себе подтяжки, раскрыл шкаф, где находилась литература по всем видам искусств Италии.

– Пожалуйста, выбирайте сами. Здесь ничего вредного нет, всё полезное…

Судаков осторожно стал прикасаться к книгам, с некоторыми знакомился только по корешкам, иные перелистывал.

– Выбирайте не более пяти-шести книг. Понадобится – снова придёте, – предупредил Судакова профессор и заговорил, обращаясь ко всем студентам: – Ах, друзья мои, какое это великое чудо в истории человечества! Представьте себе в одной компании Леонардо да Винчи, Тициана, Микеланджело, Джорджоне, Корреджо и, наконец, среди них сам Рафаэль!.. Знаете, что я вам посоветую, Судаков? Не берите вы этих монографий о великих итальянцах. Возьмите и со вниманием прочтите Стендаля – те тома, где он, сочетая глубину мысли с мастерством художника, пишет историю живописи Италии. Вы поймёте, почему зодчество, скульптура и живопись так совершенствовались в отдалённую от нас замечательную эпоху. Прав Стендаль, когда говорил, что «этому великому веку, единственному, который совмещал в себе ум и энергию, недоставало только науки об идеях». В наш век идей достаточно. Господствующее, ведущее место завоёвано и будет принадлежать философии материалистической. Увы, друзья мои, мне немного жить осталось; вам быть свидетелями, продолжателями и вершителями великих деяний наших русских мастеров-художников, строителей и учёных. То, что подсказывает Менделеев, придется вам раскрывать и дарить народу. Что достигнуто Циолковским – вам завершать!.. В наш век, обогащённый идеями Маркса и Ленина, наша страна докажет всему миру, на что способен народ-властелин.

– Я вот эти книги возьму, Валерий Никодимович, – показывая пачку книг профессору, обратился Судаков.

– Пожалуйста. Нахожу, что запросы у вас правильные. Ещё возьмите книгу об архитектуре в период Великой Французской революции и, почитав, поразмыслите…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ПРОШЁЛ первый месяц учёбы в институте, и Судакову с группой студентов довелось две недели быть на практических занятиях по строительству в Болшевской трудкоммуне ОГПУ, вблизи от Москвы. Обучение в Череповецком техникуме теперь пригодилось ему на практике.

Работами в Болшеве руководил опытный инженер-строитель. Рабочую силу составляли правонарушители, бывшие уголовники и беспризорники, преимущественно молодёжь. Были в числе их и люди более солидного возраста, старые «волки» и «зубры», прошедшие чудовищную школу жизни. В Болшеве для них были созданы особые трудовые условия. Они строили цеха и мастерские для производства лыж, коньков, спортивной одежды из текстиля, футбольных мячей и всякого другого инвентаря для физкультурников и бойцов Красной Армии. Работа шла в две смены.

О трудкоммуне ОГПУ было далеко и широко известно. За границей писали, что этот большевистский эксперимент с преступниками проводится за колючей проволокой, под усиленной охраной войск ОГПУ.

Однажды приехал в Советскую Россию вожак Второго Интернационала, небезызвестный Вандервельде. Захотел он побывать и в Болшеве. Ему предоставили эту возможность.

Вандервельде ходил с провожатыми, везде совал свой нос, всем интересовался. Увидел: стоит очередь разноликих весёлых ребят – спросил:

– Почему они толпятся, чего они требуют?

– Это очередь за билетами в кино.

– А где охрана, милиция?