За любовь не судят - Григорий Терещенко

— Вы о себе думайте. Надо уметь работать, сообразуясь с обстановкой.

— Что еще скажете?

— Это мой вам добрый совет.

— Выкладывайте тогда всё.

— Я говорю с вами от души...

— Нет, не от души. Если бы так, то рассказали бы, почему анонимки на меня строчили.

— Да за кого вы меня принимаете? Сроду анонимок не писал.

— Писали!

— Ложь!

— Вы писали рукой своей матери.

Комашко опустил голову и глухо сказал:

— Неправда!

Сергей Сергеевич вынул из стола письмо, написанное Юлией Варфоломеевной Зое, потом — анонимку, которую ему дал Громов.

— Как же вы, такой изворотливый и предусмотрительный, не учли, что существует на свете экспертиза?

Комашко мгновенно побелел. Лысина покрылась капельками пота. Куда только и девался весь его апломб.

— Сын за действия матери не отвечает. Предъявляйте свои претензии ей.

— Ладно. Передам материалы следственным органам. Пусть привлекут ее к ответственности за клевету. Вас это устраивает?

Комашко еще больше сник.

— Сергей Сергеевич!.. Вы же добрый человек. Прошу вас — не делайте этого. Простите старую женщину. — В голосе Комашко послышались жалобные нотки. — Этими днями я уеду. Совсем. И мать заберу...

Григоренко перебил его:

— Ну ладно. Хватит об этом. Не то на самом деле расплачетесь.

Комашко тотчас приободрился.

— Правда? Благодарю. От всего сердца благодарю.— И сразу переменил тон: — Впрочем, мы с вами квиты! Вы мне тоже немало неприятностей доставили. Кем я был у вас? Главным инженером? Как бы не так! Козлом отпущения, вот кем!.. Вы со мной не считались! Вы разбили мою семейную жизнь! Где моя жена? К бывшему уголовнику ушла, к вашему выдвиженцу...

— Я-то здесь при чем? — удивился Григоренко.

Но Комашко совсем разошелся. Голос его звучал уже на весь кабинет:

— Да вы со мной ни разу откровенно не поговорили. А я ведь ваш заместитель!.. Заместитель?.. Числился только... Вы у меня из-под самого носа даже любовницу увели...

— Что?! — вспыхнул Григоренко и поднялся во весь рост. — Что ты сказал? Любовницу?.. Ты об Оксане Васильевне говоришь? — он не заметил, как впервые за все время их знакомства перешел на «ты».

Комашко отступил на шаг.

— Кого же еще? Конечно, ее, — голос его дрогнул,— Оксану Васильевну...

— Она была твоей любовницей? Ну, говори! Только честно. Как мужчина!.. — И совсем тихо добавил: — Прошу вас, Арнольд Иванович! Скажите правду...

Комашко зло взглянул на Григоренко, который стоял за столом со сжатыми кулаками, потом с деланным вниманием стал рассматривать массивный золотой перстень на безымянном пальце своей левой руки. Наконец произнес:

— Видите ли... Пока между нами ничего не было... Но, думаю, все могло бы получиться. Если бы не ваше появление здесь...

— Это — честно?

Комашко поднял глаза:

— Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.

Григоренко опустился в кресло.

— Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.

— Драчу? — удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. — До свидания!

Он протянул руку, но она повисла в воздухе.

Елизавета Максимовна была приятно поражена, когда, приехав из больницы, вошла в квартиру, — все здесь было чисто, прибрано. Она думала, что работы не на один день хватит, пока наведет порядок после долгого отсутствия. Но оказывается, ошиблась. «Кто же здесь хозяйничал? — раздумывала она. — Неужели это та раскосенькая девчушка...»

— Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? — спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.

— Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,— посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.

— Мы же вместе уроки готовили, а теперь...

— Теперь тебе помогать буду я, — прервал ее отец.

— Ха! Разве ты сможешь? Ты все забыл. А с тетей Любой так было хорошо!

— О какой это вы Любе говорите? — проговорила Елизавета Максимовна. — Случаем, не о той, которая приносила мне передачи?

— И часто она у тебя бывала? — удивленно спросил Сергей Сергеевич.

— Каждый день. Молоденькая такая, приветливая...

«Когда это она успевала? Я же просил — бывать в больнице раз или два в неделю, а она каждый день».

В это время трижды звякнул звонок.

— Тетя Люба пришла! — крикнула Иринка и бросилась открывать двери.

Переступив порог, Люба заметила на вешалке пальто Елизаветы Максимовны и тут же отступила, видимо, намереваясь уйти. Но Елизавета Максимовна подошла к ней, нежно обняла.

— Заходи, заходи, моя милая. Я очень благодарна тебе за все.

— Добрый день. С выздоровлением вас!

Щеки девушки пылали.

— Раздевайтесь, Люба. Поужинаете с нами.

— Спасибо. Я уже ужинала. Только на минутку забежала, Иринку проведать.

— Тетенька Любочка, а вы еще к нам придете?

— Приду, Иринка, приду. А сейчас меня дома ждут.

— Сереженька, проводи девушку. Стемнело ведь.

— Нет, нет, что вы, я сама дойду, — запротестовала Люба. — До свидания!

Когда Люба ушла и Иринка отправилась спать, Елизавета Максимовна сказала сыну:

— Вот такую бы тебе женушку, Сереженька!

— Скажете, мама, такое. Ей ведь всего двадцать лет. Девочка!..

— Ну, смотри, сынок, тебе виднее...

Остап идет, гордо расправив плечи. Правда, слегка припадает на правую ногу. Чтобы это меньше бросалось людям в глаза, он с силой опирается на самодельную палку. В конце коридора заглянул за стеклянную перегородку. Хотел было произнести привычное: «Привет, Люба! Привет, секретарь!» Но, удивленный, застыл на месте. За Любиным столом сидела незнакомая женщина.

Остап вежливо поздоровался и кивнул на дверь директорского кабинета:

— Один?

— Один... Вы по какому делу?

Но Остап уже открыл дверь, переступил порог.

— Сергей Сергеевич, можно к вам?

— Остап Вавилович!.. — Григоренко положил ручку на бумаги, вышел из-за стола. — Заходи! Заходи!

Крепко пожали друг другу руки. Посмотрели один другому в глаза. Улыбнулись.

— Рад, что ты наконец поправился. — Григоренко, как близкого друга, обнял Остапа за плечи. — Твоя мойка работает на полную мощность. Из главка шлют похвальные грамоты. Люди к нам за опытом едут. Это ведь чудесно! Пошли, сам увидишь, как работает.

— А где Люба? — спросил Остап.

— Ушла на строительство. Никак не мог удержать. А работник она чудесный...

— Какие еще новости у нас на комбинате?

— Вообще-то, об этом я не имею права говорить, но тебе скажу. Знаешь, Лисяк пошел в милицию и все рассказал. И как двигатель украли, куда и кому карбюраторы сплавляли, и как Капля подговорил Сажу поджечь дом деда Шевченко...

— Лисяк? Сам?..

— Да. Сначала он, правда, со мной посоветовался. Сказал, что желает навсегда избавиться от всего, что тяготит душу, что хочет жить новой жизнью, такой, какой ты, Остап, живешь. Так и сказал. Понимаешь? — Григоренко немного помолчал. — А знаешь, кто руководил всей шпаной? Капля и Сажа. У Капли в долг брали, ну, он их и использовал потом, как хотел. Почувствовав, что тучи над ним сгущаются, Капля удрал. Поймали его где-то в Омске. Сейчас идет следствие... А Лисяк работает за двоих. И говорят, что чарку обходит за тридевять земель. Видишь, что ты сделал с человеком. Это, скажу тебе, пожалуй, самая большая наша победа! Твоя победа!

Подошли к окну. На скамейке, под кленом, сидела Зоя, в руках у нее роскошным букетом пылали кленовые листья.

— Вдвоем, значит, пришли? — спросил Григоренко.

— Да, вдвоем.

— Почему же она не зашла?

— Стесняется.

— Чудесный она человек. Желаю вам счастья!

— Спасибо. Только неудобно как-то получается. Все в городе болтают, что чужую жену украл.

— Пускай болтают, — ответил Григоренко, — за любовь не судят. Так в народе говорят.

Остап неотрывно смотрел в окно на Зою. Григоренко взглянул на него и проникновенно, словно благословляя по-отцовски, произнес:

— Вам теперь жить да жить вместе. У вас теперь даже кровь одна...

— Мне сказали... Я так благодарен... Но суть не в этом...

Остап умолк и опять посмотрел на Зою. Она продолжала складывать кленовые листья в букет. Словно почувствовав взгляд Остапа, Зоя подняла глаза и радостно улыбнулась ему.

— Да, понимаю... Не в этом суть... — тихо повторил Сергей Сергеевич и подумал: «Счастье их в том, что они нашли друг друга. Нашли! ..» Потом, тепло улыбнувшись, сказал: — Ну, иди... Иди к ней. Она, наверно, заждалась тебя!

Белошапка пожал Григоренко руку и вышел. Стоя у окна, Сергей Сергеевич видел, как Остап спустился с крыльца и, прихрамывая, торопливо направился к скамейке. Зоя поднялась ему навстречу. Они что-то сказали друг другу, затем обернулись и приветливо помахали Григоренко. Он кивнул им и тоже поднял в приветствии руку. Потом долго еще стоял и смотрел вслед, пока они не скрылись в золотистом осеннем листопаде.