Страна Изобилия - Фрэнсис Спаффорд

– “Таити”, — объявил парень — руководитель джаз-банда, и девушка с лентой проворно схватила Валентина и потащила его танцевать.

Костя скривился в гримасе.

— А вы не танцуете? — спросила она.

— Меня от этого старья тошнит, — сказал он. — Не вижу смысла.

Она подумала, может, у обладателя исторической бороды есть настроение потанцевать, но не успела выяснить, как другой голос произнес:

— Простите. Можно?

Это был гений.

Владыка алгоритмов доходил ей лишь до подбородка, но, когда начался фокстрот, он крепко ухватил ее за плечи одной пухлой рукой, другую выставил, держа ее пальцы в своих, и повел в темпе, напористо, слегка отклоняясь назад чтобы ей была видна не только его лысая макушка. Ба-ба-ба. ба, ба, наяривали музыканты. Да уж, тут он алгоритмом владел в совершенстве: они кружились, комната кружилась, он вел ее, поворачивал точно и весело. Мимо проплывали лица наблюдающих и других танцоров, и она опять и опять видела один и тот же взгляд, направленный на них, — своего рода приязненное удовлетворение. Она поняла, что это входит в легендарные привычки гения: он должен так поступать, ему должно быть приятно так поступать. На миг она засомневалась, не ловушка ли это, но прикосновение его рук было абсолютно корректным, в старомодном смысле этого слова, а выражение лица дружелюбным, и только. К тому же у нее было впечатление, что, если поддаться все растущему побуждению захихикать, Леонид Витальевич не примет это слишком близко к сердцу — он, возможно, и сам готов захихикать.

— Спасибо, — сказал он после танца. — Мне очень понравилось.

— Мне тоже, — искренне ответила она.

— Эмиль мне сказал, вы к нам на семинар придете? Хорошо. Меня все больше и больше интересует устойчивый гомеостаз биологических систем.

Они немного поговорили о саморегуляции клеток, потом он отошел. Она заметила, что он положил глаз на другую высокую женщину на том конце комнаты.

— Товарищи, внимание: Белая ворона! — возглас Валентина и сам напоминал карканье.

— Да уж, любит он потанцевать.

— Просто обожает. И всегда с красивыми женщинами. Но тут, знаете ли, есть своя мораль. Я видел его фотографии, он и сам был довольно ничего, еще не так давно. Симпатичный, кареглазый такой.

— Ну, и какая же тут мораль?

‹/emphasis› Все просто. Кареглазых надолго не хватает. Вот почему надо нас брать, пока не поздно. Пока мы еще в расцвете.

— Ага, знаем, слышали, — сказал Костя.

– “Голубой горизонт”, — объявил руководитель джаз- банда.

Кларнет принялся вскидывать к небесам мировую скорбь, терпеливо, постепенно.

— Это вам больше по душе? — спросила она Костю.

— Да нет. Диксиленд мне так же мало нравится, как и свинг.

— Костя — любитель бибопа, — сказал Валентин. — Он строг в своих предпочтениях.

— Если хотите послушать тут хороший джаз, — сказал Костя, — то единственное место — “Под интегралом”. Там даже эти ребята немножко экспериментируют. Это клуб такой, — пояснил он, увидев ее непонимание. — Ну, знаете, как “Аэлита” в Москве.

— Боюсь, я в музыке не особенно разбираюсь.

Да и не особенно интересуюсь, не стала она добавлять из вежливости. Звуковые рисунки никогда надолго не задерживались у нее в памяти. Наверное, какого-нибудь специального белка не хватает.

— Значит, под это вы танцевать не хотите?

— Костя вообще не танцует, — сказал Валентин. — Он обычно предпочитает стоять, вдыхая испарения стиляг.

Она взглянула на Костю.

— Нет, спасибо, — ответил он.

— А вот я, наоборот, очень даже готов.

Услышав эти слова Валентина, девушка с лентой задрожала от возмущения за его плечом.

Она все же потанцевала с Валентином, только не под медленную композицию. Еще она потанцевала со смущающимся новоиспеченным кандидатом наук, в честь которого был устроен банкет; а потом опять, по второму разу, с Леонидом Витальевичем, когда начался танец достаточно почтенный, с достаточно строго определенными правилами. Она поболтала с экономистами — коллегами Кости и с математиками — коллегами Валентина; каждый раз она убредала от этой парочки, обходила зал по долгой, петляющей кривой, но каждый раз снова их перехватывала — а может, это они перехватывали ее. Она даже предприняла попытку поговорить с девушкой с лентой, но в ответ получила лишь враждебные односложные реплики и взгляд, в котором робость сочеталась с вызовом. Закуска кончилась, но выпивка еще оставалась.

— Мы тут с ребятами собираемся еще кое-куда, — сказал Валентин, когда вечеринка подошла к концу. — Хотите с нами? Леонид Витальевич всех зовет к себе, он сказал и вас пригласить.

Лучше не надо, подумала она и ответила:

— Ладно.

Группа молодых людей вылетела из гостиницы вслед за гением. От теплого воздуха ее взмокший лоб высох. В темноте за уличными фонарями трещали сверчки.

— Нам куда идти? — спросила она.

— Идти? Ха! — ответил Валентин. — Наша Белая ворона знаменита многими вещами, в частности, своей любовью к служебному автомобилю.

Леонид Витальевич подошел к кромке тротуара и поднял руку с серьезностью фокусника; из теней послушно выскользнула длинная зеленая “волга”. Он открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и сел рядом с водителем.

— Теперь надо всем уместиться сзади, — сказал Валентин. — Это топологическая задача, сложная, но разрешимая. Давайте, садитесь ко мне на колени…

— Пожалуй, нет, — сказала она. — Может, лучше вы ко мне сядете?

Однако остальные, не обращая на них внимания, толпой влезли внутрь, и она оказалась в топологически удаленном от Валентина положении, наполовину задвинутая в дальний угол большого заднего сиденья среди перепутанных рук и ног. Если кто и сидел у нее на коленях, то это была девушка с лентой, которая сердито ерзала и под конец высунула ноги в открытое окно. Вес у нее был тот еще. И все равно, вот опять, несмотря на худшие проявления земного тяготения, эта легкость, это ощущение, что она давит на мир не целиком, а лишь частью себя. Костя без зависти заглянул в салон.

— Там увидимся, — сказал он. — Я пойду, захвачу кое-что.

Машина отъехала. Кто-то внизу кучи запел, остальные вразброд подхватили, издавая недовольное ворчание, когда машина подпрыгивала на недостроенной дороге. Сияние освещенной части улицы, где были гостиница и кинотеатр, уменьшалось у них за спиной, и они въехали в темную местность, где вообще не было фонарей. Когда ее глаза привыкли, она начала различать громады зданий, проплывавшие мимо, утыканные лесами, на фоне неба, до нелепости густо усеянного звездами.

— Профессор, — спросила она, — а ваша жена не будет возражать, если мы все ввалимся к вам среди ночи?

— А, ее дома нет, — ответил Леонид Витальевич. — Она, знаете ли, не в ладах с Сибирью.

Машина повернула за угол, потом за еще один. Звезды скрылись за деревьями. “Уже недалеко”, — сказал кто-то внизу кучи. Снова появились фонари, водитель остановился. Узел на заднем сиденье развязался; все высыпали на траву лужайки, перистую, выше колена. Она пахла летом. Там были папоротники, клевер, цветы с изящными колокольчиками — какого цвета, она разобрать не могла, потому что в потемках они лишь серебристо поблескивали. Повсюду стрекотали кузнечики. Над головой выгибались деревья, покрытые листочками пряди свисали над фонарями; а за белым деревянным забором стояла череда домов, по размеру и солидности превосходивших любую дачу. Правда, они почему-то казались знакомыми, как и форма широкой, спокойной дороги с двойными тротуарами, проложенными в высокой траве. Пока они проходили за Леонидом Витальевичем через калитку в заборе и по садовой тропинке, она поняла: в памяти всплыл знакомый образ, но не чего-то виденного ею самой прежде, а из того поразительно хитро задуманного фильма в парке “Сокольники”, три года назад. Примерно так выглядят американские пригороды. Здесь, посередине сибирского леса, Академия наук в качестве награды своим гениям явно решила воссоздать кусочек хорошей жизни, такой, как ее понимают далеко-далеко, на другом краю света, — воссоздать, насколько она поняла, приблизившись к дому, в тех же самых стандартных бетонных панелях, что и ее дом, с деревянной отделкой. Но использование местных материалов почти не уменьшало вдохновляющего комизма идеи.

От двери на крыльце шел свет и гомон голосов. Дома у Леонида Витальевича желающие явно гуляли без него уже несколько часов; по сути, тут шла параллельная вечеринка, на которую собрались люди постарше, предпочитающие танцам беседы, те, кому нравилось выпивать, сидя за столом. По дому были рассеяны группки гостей. Шайдуллин, облокотившись на каминную полку, разговаривал с парочкой важных особ. Пока профессор суетился в поисках бутылки и стаканов для стайки вновь прибывших, она ходила из комнаты в комнату. Одна комната за другой, одна за другой. Такого большого частного жилья она никогда не видела, оно явно превышало по площади ее новую квартиру раз в пять- шесть. А он тут один живет. Дом был почти так же пуст, как и ее квартира, только книг было много. Парочка стульев в кухне, новенький обеденный стол, рабочий стол. И бесконечные голые стены. Беседы в основном происходили на уровне пола за недостатком посадочных мест. Как видно, Леонид Витальевич устроился в своем особняке по-походному. Наверное, катается тут, в этом пространстве, как горошина в пустой жестянке.