Меняла - Виктор Исьемини

– Молись за нас, добрый человек, молись за нас, грешных! Пусть минует нас злое проклятие! Молись и мы помолимся…

И тут же, как по команде, многие из слушателей кинулись одаривать оборванца и просить помолиться. Ну и дурачье, с чего они взяли, что слово какого-то бродяги будет более весомо для Гилфинга Светлого, чем их собственные слова? Когда добрые обыватели не напуганы, вот как сейчас – то свято верят, что они, сытые, чисто вымытые и опрятно одетые, куда милей Светлому, чем грязный вонючий оборванец. Страх все выворачивает наизнанку – так, что ли? Я лично уверен, что для Гилфинга все едино – чистый ли да сытый, или голодный оборванец. Светлому равно плевать на всех.

Но история прозвучала достаточно занятно… Не все в ней было логично и не все соответствовало тому, что я уже знал из более надежного источника, чем слова шарлатана, но все-таки это было не вполне лишено логики… И могло бы служить объяснением приезду Меннегерна в Ливду – или нет?

Глава 23

По дороге в лавку Шугеля, я встретил еще одного проповедника – и тот тоже нес околесицу про чудовище из Семи Башен, знамения, закат Мира и тому подобную чушь. У меня чесались руки припереть к стенке одного из болтунов и как следует надавить на него, чтобы он выложил, кто нанял сегодня ораву этих пугал. Ясно же, что неспроста город оккупирован армией проповедников, кто-то заплатил им и научил сказочке о «чародее». Но никого я не припер ни к какой стене и ни на кого не стал давить. Вокруг было слишком много людей, явно сочувствующих врунам-оборванцам, да и не в том я сейчас был положении, чтобы кого-то пугать.

Так что, когда я наконец-то добрался до заведения старьевщика, то был уже в достаточно боевом настроении. К счастью, Шугель оказался на месте и даже не удивился моему приходу:

– А Хромой, – зачастил он, – заходи, заходи! Хорошо, что ты рано, давай-ка я быстро закончу эту историю… А то не люблю я дела откладывать, не люблю… На чем мы с тобой остановились-то?

Старьевщик торопился, надеясь, должно быть, что я не знаю о нашествии проповедников, которые, выходит, были его конкурентами. Я не стал его разочаровывать и покладисто подсказал:

– Ты говорил что-то о том, что он правил долго и поэтому прослыл чародеем. Как-то так ты выразился, торговец грязью и интересными историями.

Шортиль пропустил мой комплимент мимо ушей и закатил глаза к потолку, вспоминая нужную ему фразу из книги. Несколько минут он шевелил губами и гримасничал, я помалкивал и не мешал ему сосредоточиться. Наконец усилия старьевщика увенчались успехом. Он уставился на меня и монотонно завел:

– «…Долгий срок непрерывного правления и замкнутый характер князя увеличивали в глазах людей его зловещую славу чародея. А внушаемый Меннегерном страх и его заносчивость усиливали вражду к нему со стороны эльфов. И, наконец, очередная ссора Меннегерна с тогдашним князем Ллуильды послужила поводом к объявлению войны. Князь Эгенллан призвал в свое войско людей из подвластных ему поселений и те собрались под его знамена охотно, ибо князь был доблестен, щедр и благосклонен к ним, в отличие от Меннегерна, угрюмого и злого к роду людскому. Поскольку люди, пришедшие по призыву Эгенллана, были многочисленны и воинственны, воины из Семи Башен не решились выступить им навстречу и без боя отдали пограничные земли. Когда войско князя Эгенллана приблизилось к стенам вражеской столицы, оно было несколько ослаблено тем, что пришлось оставить гарнизоны в захваченных приграничных укрепленных местах, а также дезертирством некоторого числа воинов, сбежавших из рядов войска с захваченной в землях Меннегерна добычей. Однако, все же, когда армии сошлись под стенами Семи Башен, людей и эльфов у Эгенллана было впятеро больше, чем эльфов, державших руку Меннегерна. Это не смутило Черного Ворона, как прозвали князя Семи Башен за его пристрастие к черному цвету в одежде. Он сам повел своих воинов в атаку и едва не одержал верх. Своей рукой он тяжко ранил Эгенллана и убил двух его племянников, защищавших своего князя и родича. Говорят, что Меннегерн, в развевающемся черном плаще и восседавший на огромном черном жеребце, одним своим видом внушал такой страх воинам из числа людей, что они разбегались, едва завидев перед собой князя. Однако войско, приведенное к Семи Башням Эгенлланом было так велико, что Меннегерн все же не смог одолеть в тот день. Черный Ворон заперся в своей столице и приготовился к осаде. Эгенллан же занял денег у ростовщиков и призвал огромное количество воинов, привлекая их щедрой платой и обещанием доли в добыче. Многие эльфы, люди и даже гномы сошлись в войско Ллуильды, ибо Меннегерна никто не любил, а слава о его богатстве сулила надежду на добычу…»

Итак, мы приближались к самому интересному месту. Вообще, рассказы о таких давних событиях производят странное впечатление – во всяком случае, на меня. Вот, к примеру, Меннегерн – получается, что он был великим воином, не боявшимся в одиночку схватиться с князем Ллуильды и окружающей его толпой родичей и телохранителей. Из некоей своеобразной солдатской солидарности я, пожалуй, сочувствовал ему… Такая отвага по справедливости должна бы вознаграждаться победой… Но мне-то было хорошо известно, что Семь Башен разрушены. Я покосился на Шугеля, тот долдонил монотонно и размеренно, вряд ли сознавая смысл произносимых слов. Словно дрессированный зверек, подумалось мне.

– «…Когда же войска князя Эгенллана ворвались в неприятельскую столицу, они не нашли ни Черного Ворона, ни его знаменитого коня, ни сокровищ. Эгенллан велел допросить пленных и те поведали, что в ночь перед штурмом Меннегерн обращался к матери Гунгилле с мольбой о заступничестве. И странно, что Мать вняла ему, ибо просил он не о спасении, а о возможности отомстить своим врагам и гонителям. Мать явила чудо ради своего недостойного любимца и, как говорили слуги, обрушив входы в один из залов дворца Меннегерна, укрыла его от всего Мира… Там назначено ему покоиться в необычном сне вместе с его конем, доспехами и сокровищами – до той поры, пока не придет срок свершиться мести. Тогда воспрянет Меннегерн и явится в Ллуильду, дабы свершился лютый жребий, уготованный правителю ее, будь то Эгенллан либо его потомок или наследник. Так поведали слуги Черного Ворона и еще было ими сказано, что Мать надежно укрыла вход в зачарованный покой, где покоится их князь… Так надежно, что сами они не смогли отыскать вход туда. Сами они, старые эльфы, проведшие всю долгую жизнь в Семи Башнях, не смогли отыскать… И, сказали сии, ежели им оказалось не под силу найти зачарованный покой Черного Ворона, то не сможет этого никто из пришельцев. И впрямь поиски ни к чему не привели. Эльфы князя Эгенллана, а еще более жадные до добычи гномы и люди, обыскали Семь Башен в поисках ежели не самого Меннегерна, то хотя бы его золота – все напрасно. Так князь Ллуильды Эгенллан ни с чем вернулся в свою Белую Башню. Однако он велел раздать награды отличившимся при штурме Семи Башен воинам и готовить праздничный пир, поскольку…»

– Довольно, старая грязь! – перебил я Шугеля. – Если в твоем рассказе больше не будет ничего о Меннегерне, то хватит.

В Ренпристе был еще один человек, которого я хотел увидеть и еще одно дело, которое я хотел исполнить. Я покинул «Очень старый солдат» и направился в церковь. С собой я прихватил гномью книгу, наставление по рудному делу. Мне казалось, что если я встречусь с отцом Томеном, поговорю с ним, подарю ему эту никчемную книжицу, что-то в моей перебаламученной жизни встанет на место. Казалось, что я отыщу островок в бурном море, верну себе хоть что-то из потерянного…

Я пришел почти к самому концу службы. К своему удивлению, вместо старика Томена я увидел на кафедре молодого полного священника с толстыми щеками и маленькими добрыми глазками. Что-то дернулось в груди, я с трудом сдержался, чтобы не выдать охватившие меня мрачные предчувствия и занял место в задних рядах среди старух в блеклых платках, монотонно осеняющих себя гилфинговыми кругами и неторопливо отвешивающих поклоны…

Дождавшись конца проповеди, я вышел из церкви, направился к хорошо знакомой мне задней двери и принялся ждать. Постучать я не решился, настроение такое было паршивое… Минут двадцать спустя показался молодой священник. Увидев меня, он сам обратился со стандартным приветствием:

– Мир тебе, сын мой. Не меня ли ты ждешь?

– Я… отца Томена бы… – едва смог я выдавить из себя, – книгу ему вот…

– А, ты, должно быть, тот самый солдат, что прослужил отцу Томену всю зиму, – догадался поп, – верно?

Я кивнул. Тут попик согнал с лица улыбку и сообщил мне, что отец Томен умер месяц назад. Лихорадка. Промок под дождем, простудился, слег, да так и помер. Ну, понятное дело, опять книжки свои плащом прикрывал, а сам… Такая странная любовь к книгам не могла довести до добра, то есть пусть добрый человек (то есть я) не поймет превратно. Этот попик, он скорбит о кончине раба гилфингова, доброго отца Томена, но вот среди книг были и совершенно запретные, еретические… Викария даже пришлось вызывать, викария епископ прислал, тот разбирался, разгребал наследство отца Томена, десятка два книг отобрал и увез в Геву… Ну, то есть отец Томен не то, чтобы… Ну, не еретик, ничего такого, он, слава Гилфингу, мог отличить ересь от правой истины – отец Томен-то… Но вот его интерес… Странный интерес, право слово… А вот он сам, этот попик, он сын здешнего колбасника, младший сын… Конечно, папаша поспособствовал, чтобы он получил этот приход, вот оно как было… А отец Томен, светлая память ему, он добрый человек был, хороший человек, все его любили, а его книги – ну, что ж тут такого… У каждого ведь могут быть свои странности, просто очень необычно для священника…