Полдень, XXI век (март 2012) - Коллектив авторов

– Я… Меня судили за убийство. Я убил человека и не мог вспомнить – кого, почему, когда!

Так оно и было – они подошли к этому моменту в конце марта. Тогда же он рассказал о своем сне, который запомнил. Кошмар, не имевший отношения к прегрессии. Будущее – да, возможно, но из другой реальности, чушь, интерпретировать которую невозможно. Однако он стал запоминать сны, и это было плохо, Питер мог сойти с ума. Так она полагала, она была уверена в этом. Ошиблась?

В последней прегрессии они к этому подошли. Питер увидел себя в своей квартире, в ванной – он держал руки под струей очень горячей воды, почти кипятка. Руки были в крови, он только что убил человека. Он помнил, но как это произошло, почему… Он впал в панику, руки мяли бумагу, которой была застелена кушетка, Леонсия долго не могла вывести его из этого состояния, он все говорил, говорил, рассказывал, как отмыл, наконец, руки, вернулся в гостиную и увидел на столе нож с длинным лезвием, на ноже тоже была кровь. И на рубашке. Он завернул нож в рубашку, надел куртку и сбежал по лестнице во двор. Он узнал двор, он жил в этом доме последние десять лет, во дворе никого не было, а может, он не обратил внимания, в прегрессии не всегда видишь все, что происходит. Бывает, сознание опускает детали, не нужные для восприятия. Если он никого во дворе не увидел, значит, если кто-то там на самом деле и был, то для Питера это не имело значения. Он выбросил сверток в мусорный бак через три квартала от дома – знал, что мусор вывезут через пару часов, часто видел, проходя мимо, как подъезжала машина. Через пару часов, да. И все. Никаких улик.

Леонсия пыталась остановить прегрессию, положила ладонь Питеру на лоб, но он дернул головой, и ладонь соскользнула. Она хотела взять его за руку, но он отдернул руку, как обиженный малыш, и продолжал говорить… говорить и видеть… видеть и говорить…

Он вернулся домой, дверь в квартиру была открыта, и он вспомнил, что забыл ее запереть. Вошел в прихожую и оцепенел.

Он действительно оцепенел – тело будто налилось свинцом, застыло, даже взгляд остановился, а голос стал сухим, как песок пустыни. Только тогда Леонсия сумела положить ладонь ему на лоб, а другой рукой взять запястье и ощутить, как бьется пульс – не меньше ста сорока ударов в минуту.

«Они уже здесь, – сказал он и пояснил: – Полицейские. Двое. Один в форме, другой в штатском. Детектив. Я его знаю. Я его видел, он человек в квартале известный, как же его фамилия…»

Фамилий он не запоминал никогда. Он не принес из своего будущего ни одного имени, ни одного географического названия – из-за этого она не могла сделать точной привязки его прегрессий. Однажды он вспомнил, как смотрел программу новостей, и она уцепилась за этот эпизод: расскажите, что в мире нового…

Он не смог. То есть он очень подробно пересказал (даже голосом подражая диктору или комментатору телевидения), что вчерашнее цунами разрушило три рыбацких поселка, унесло в море одиннадцать кораблей, среди которых был прогулочный паром с пассажирами, он даже число запомнил: триста двадцать шесть. Ведутся поиски. А еще при заходе на посадку потерпел катастрофу самолет, и девяносто пассажиров и членов экипажа погибли в огне, а всеобщая забастовка, поразившая страну, продолжается, и урон экономике такой, будто была война…

Где было цунами? Где потерпел катастрофу самолет? В какой стране и когда объявили всеобщую забастовку?

Она спрашивала, она не выпускала его ладонь из своей, он говорил, говорил и, если нужно было произнести какое-то название, на пару секунд замолкал, к чему-то прислушивался, губы его шевелились, и она пыталась понять звучание слова. Она не умела читать по губам, сердилась на себя, ей казалось, что он произнес «Гонолулу», но она не была уверена…

«Он протягивает мне свою полицейскую карточку… мне страшно… Я знаю, что кого-то убил, но… я не убийца! Я никогда никого… Сейчас меня арестуют, помогите, прошу вас!»

Он наконец вышел из транса, будто проснулся после тяжелого, страшного сна. Ладонь его стала теплой, пульс замедлился, он смотрел на Леонсию и пока не узнавал, то ли все еще был в своем будущем, то ли не воспринимал настоящее, застряв где-то во вневременном пространстве.

Он действительно был в своем будущем, и это самое страшное, что могло случиться. Они начали сеанс, как обычно – с регрессии. Она погрузила Питера не в детство, а в юношеские годы, о которых он ей много рассказывал. Он вспомнил, как встречался после школы с Магдой Питерс, они любили бродить по темным улицам, это был опасный азарт, они крепко держали друг друга за руки и оба боялись, что сейчас навстречу выйдет грабитель или убийца. С ними ничего не случилось, и это, возможно, послужило причиной его разочарования – как ни странно, разочаровался он в Магде, однажды не пришел на свидание и перестал отвечать на звонки.

В погружении он все это повторил почти дословно, вспомнил даже, какой была луна, когда они стояли под аркой дома и, дрожа то ли от страха, то ли от холода, ждали, пока пройдет группа обкуренных парней.

Это было реальное прошлое, и она отправила Питера в его реальное будущее, которое он помнил.

В тот вечер она твердо решила прервать сеансы. Может, на время. Она надеялась, что на время.

«Мы, пожалуй, сделаем перерыв, – сказала она, стараясь небрежным тоном подчеркнуть незначительность события. – Может, вообще прекратим. Прошу вас только каждую неделю… Вас устроит суббота, десять утра? Приезжайте на пару минут для небольшого разговора, я запишу данные о вашем состоянии, это нужно для окончательных выводов».

«Я хотел бы продолжить, – неожиданно заявил он. – Мне нужно знать…»

«Что?» – спросила она. Он знал о своем будущем только то, что она сама считала возможным рассказать. Он воспринимал будущее эмоционально, наверняка чувствовал себя сейчас не в своей тарелке, но также наверняка не понимал причины. Почему он захотел продолжить? Из-за денег?

«Договор у нас до сентября, – сказала она, – и вы будете получать свои деньги…»

«Плевать на деньги, – неожиданно грубо прервал он Леонсию. – Я хочу знать!»

«Что?» – повторила она, зная, что он не сможет ответить. Ощущение чего-то непонятного у него, несомненно, было, но он не мог помнить о полицейских, об убийстве.

«Я хочу знать, – сказал он, – за что меня могут отправить на электрический стул».

Похоже, он сам удивился тому, что сказал. Смотрел на нее изумленным взглядом, изумление сменилось испугом, он не понимал того, что произнес. И не должен был понимать.

«О чем вы? – сказала она ровным голосом. – Сеанс был трудным, вы эмоционально устали. Сейчас вы успокоитесь, и все будет хорошо. Уже хорошо».