Плеяды – созвездие надежды - Абиш Кекилбаев

Все чаще стали раздаваться голоса за переговоры с русским царем.

Тауке долго колебался, не мог решиться на этот шаг.

Наконец послал в Тобольск посольство, но джунгары на полпути перехватили его.

Хитрый Тауке рассудил, что настал час брать в руки самих казахов. Тогда и пошли в гору дела молодого тюре Абулхаира...

Однако единство казахов, к которому стремился Тауке, оказалось недолговечным. Опьяненная успехами надменная верхушка опять разделилась, опять начала враждовать, склочничать. Тауке никак не удавалось склонить их упрямые головы. Стар стал.

Он мучился, переживал: какой из него вояка, когда из него уже песок сыплется. Где ему поднять знамя казахов, собрать их воедино на борьбу против джунгар! Да и что толку, если он оставит свои старые кости на поле брани? Отправится на войну в кольчуге, а вернется в саване? Разве может кто-нибудь, в том числе он сам, поручиться, что его народ тогда не разбредется куда глаза глядят, подобно косяку без вожака?..

Другого выхода, рассчитал Тауке, кроме как опять обратиться с повинной головой к русскому царю, у казахов не было. Конечно, этот великан, который, по слухам, гнет подковы, будет насмехаться над ним, торжествовать: «Вот то-то, старый хрыч! Так тебе и надо! Заслужил, заслужил унижение!» Пусть насмехаются, пусть торжествуют!.. Станешь посмешищем, когда сил не хватает на то, на что хватает ума! Есть ли на свете большее несчастье и позор, чем когда, будучи львом, ты вынужден вести за собой шайку захудалых, жалких шакалов! Есть ли большая мука, чем править сворой шавок, претендующих на то, чтобы быть тиграми? Сворой шавок, тявкающих по делу и без дела на каждого встречного. Когда надо склонить голову, они упорствуют: «Держи голову выше!..» Когда их шеи вот-вот переломятся, не выдерживают задравшейся к небу головы, они начинают шептаться и судачить: «О аллах, не погибать же нам, сидючи сложа руки! Где же он, изворотливый ум Тауке? Должен же наш премудрый Тауке найти какой-нибудь выход!

Тауке не знал покоя ни днем ни ночью, сердце обливалось кровью при мысли: а вдруг российский владыка так зол на казахов, что решил отвернуться от них навсегда? Тауке надумал прибегнуть к помощи своих беков, которые обитали вблизи от русских поселений. Он заставил их отбивать у джунгар русских пленных и отпускать их к своим с заверениями в добрых намерениях казахов: «Не будем впредь трогать вас, хотим жить с вами и вечном мире и дружбе».

Зачастили на русскую сторону и гонцы Кайыпа. То ли Кайып хотел завоевать авторитет среди казахов, показать, что брат его настолько одряхлел, что больше ни на что не способен: то ли были у него еще какие-то цели, но действовал он энергично и настойчиво.

Когда заходила речь о союзе с Россией, Абулхаир держался в стороне: «Где мне разобраться в этом клубке, когда сам Тауке запутался в нем, не преуспел в этом деле?» Абулхаир прикинул, что ему лучше проявлять осторожность, не подставлять зря голову под меч разногласий: она и так у него постоянно находилась между двух огней.

Абулхаир не участвовал сам в набегах на русских, но своими джигитами подкреплял чужие отряды. Как-то он отважился примкнуть к очередной вылазке казахов, набегавших на земли, что в окрестностях Казани. И там осознал впервые, как велика страна русских. И еще убедился в том, что русские не дают в обиду народы, находившиеся под их крылом, — калмыков, например, или башкир.

Он решил унести ноги подальше от русской границы и не участвовать больше в подобных набегах. Как никогда ясно стало ему незавидное положение казахов, и в его сердце поселилось смятение.

В один из таких мрачных дней к Абулхаиру прискакал на взмыленном коне гонец и принес - ужасную весть:

- Преставился мудрый хан Тауке!

Со всех уголков степи стали стекаться в Туркестан мужчины в черных траурных одеждах, на вороных конях. Двигались медленно, размеренно, волоча копья по земле.

Туркестан стал черным от траура и горя. Заплаканные лица, охрипшие от слез и причитаний голоса. Весь Туркестан, казалось, предался от скорби земле, все были мрачны и печальны, как грозовые тучи, только бесстыжее солнце сияло на небе.

В мавзолее Хаджи Ахмеда Яссави толпились самые влиятельные казахи. В белом дворце, в зале, где заседал обычно ханский совет, за белым занавесом лежал хан Тауке головой к Мекке. Днем и ночью, не смыкая глаз, несли траурную вахту султаны, бии и батыры.

Лица их были бледны, головы низко опущены — велико горе, тяжело бремя ответственности, которое свалилось на их плечи. Небольшая эта кучка людей - честь, сила, мудрость целого народа. Теперь вся надежда на них, несущих траурную вахту возле останков пречистого Тауке, внука отважного Есима, сына беспечного Жангира, потомка Чингисхана в шестнадцатом колене, отпрыска династии, будоражившей мир более пятисот лет. Великий завоеватель Чингисхан... Уже два века казахский трон принадлежал его потомкам. Что будет дальше, после кончины Тауке, после траурных церемоний, решит ханский совет.

Хмурятся, озабочены султаны, бии, именитые казахи. Потерять такого вожака, как Тауке, — прискорбно, найти ему замену — трудно. Каждый думает, прикидывает, чьи бедра должны коснуться узорчатой белой кошмы, на которой поднимут нового хана? Многих томит ожидание, гложет неизвестность, согревает надежда...

Как решить главный вопрос - вопрос о хане - во Времена великих народных бедствий? Оставить ханский трон за представителем той же династии или отважиться и выбрать правителя из других знатных домов?

Все погружены в глубокие и тревожные раздумья. Каждый кроит шубу на свой лад... У Тауке остался в живых единственный сын — Болат, но слишком он безволен, слишком далек от государственных дел. Не годится он вправители в смутные, лихие времена. Старый плут Кайып истомился в ожидании власти. Уж теперь-то, наверное, заблестят его усы от жира, дорвется он до лакомого куска, как-никак он — брат Тауке. Не зря он еще при жизни Тауке суетился, отправляя гонцов во все стороны. Иные рассуждают по-другому: на этот раз скорее всего бии облагодетельствуют потомков Усеке, долго находившихся в опале. Ныне им все карты в руки. Болат размазня, Кайып стар... А забияку Барака никто не хочет подпустить к власти. И никто не забыл еще о вероломстве их с Кучуком деда — Турсын-хана, покушавшегося в свое время на трон находившегося в походе отважного Есим-хана, любимца казахов. Кому же быть еще ханом, как не Абулхаиру? Настоящий батыр, умеет ладить с народом, умная голова. Сам пречистый Тауке не раз говорил, что прошли времена, когда народом правили силой клетки да дубинки. Теперь для этого нужна сила разума. Неужели аксакалы и бии не вспомнят завет премудрого своего вожака?

Кайып сразу же повел себя так, словно его уже избрали ханом. Никого не подпускал близко, сам возглавлял все церемонии и обряды. Пока Тауке не похоронили, Кайып был на ногах с утра до ночи. Пока не отметили семь дней, суетился больше всех. И лишь после последних поминок на сорок первый день он как-то сник, состарился, под глазами его набрякли лиловые мешки.

Абулхаир знал: если он обнаружит тайные свои надежды перед таким скоплением народа, а они не оправдаются, он потеряет авторитет, покачнется уважение к нему. Вел себя осторожно и расчетливо. Ждал. Внушал себе: надо быть спокойным, хладнокровным. Не захлебнуться от радости, если свершится и он услышит от других: «Ты стал!..» Не пасть духом, если не свершится и он поймет: «Не стал!»

Хотя Абулхаир крепко держал себя в руках, сердце его колотилось, казалось, у самого горла, дыхание перехватывало, и он весь холодел от волнения и ожидал чуда. Чуда!

Абулхаир не совсем-то верил в то, что бии в предстоящих выборах назовут именно его. Однако он утешал себя тем, что грызня между потомками Жадика нанесет им немалый урон, еще больше подогреет презрение к ним. Снова являлась к нему надежда: что, если случится, как в пословице, пока эти вороны будут драться между собой, клевать друг друга, добыча достанется сороке?

Пронзительный, заунывный крик муэдзина призвал наидостойнейших мужчин степи к мавзолею Хаджи Ахмеда Яссави. Торжественные и суровые люди заполнили мавзолей и всю площадь вокруг него. Их собралось так много, что иголку некуда было бы воткнуть.

Предводители родов, бии, батыры, султаны вошли в намазхану1 и застыли в напряженном ожидании.

Из боковой двери показались батыры - представители всех родов. Они принесли белоснежную кошму в белый зал.

Все, кто здесь был, кто наблюдал за этим шествием, замерли. Замерли, будто ждали приговора о смерти или помиловании. В ушах Абулхаира стоял звон, а сердце, казалось ему, стучало так оглушительно, будто этот стук многократно усиливался устремленным в небо куполом мавзолея.

Кайып выпятил грудь колесом, высоко поднял голову, всем своим видом говоря: объявляйте, что хотите, называйте, кого хотите! Султаны притихли, как дети на уроке свирепого муллы.