Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

сопровождает свита из тюремщиков и армейских офицеров. Даже дочери не позволено посетить мать, сестре увидеться с сестрой без надзора. Моя мать больна, у нее пониженное давление, она лежит в постели в спальне. Я прошу, чтобы встреча прошла в присутствии женщины-полицейской. Направляюсь в спальню. За мной шаги. Оборачиваюсь — капитан Ифтикар, один из армейских офицеров. Не верю своим глазам. Ни один мужчина, если он не родственник, не допускается на семейную половину. Некоторые мусульмане предпочитают умереть, чем позволить чужаку нарушить святость личных помещений.

— Даже тюремные правила предусматривают посещение женской камеры только женщиной-надзирательницей, — напоминаю я ему.

— Свидание пройдет в моем присутствии, — категорически заявляет он.

— Тогда не нужно никакого свидания. Я вызову сестру. Санам уже прошла в комнату матери, и я направляюсь по коридору, чтобы позвать ее обратно. Но капитан Ифтикар снова топает за мной.

— Что вы делаете? Вам туда нельзя! Он раздражается.

— Вы знаете, кто я? — восклицает он. — Я капитан пакистанской армии, и иду туда, куда пожелаю.

— А вы знаете, кто я? — не менее громко спрашиваю я. — Я дочь человека, который вытащил вас из плена после позорной сдачи Дакки.

Капитан Ифтикар поднимает руку, чтобы ударить меня. Гнев, который я пытаюсь подавить, вырывается наружу.

— Вы смеете поднять руку в этом доме! Бесстыжая тварь! Вы смеете поднять руку рядом с тенью убитого вами чело века, который спас вас. Вы и ваша армия валялись в грязи у ног индийских генералов. Мой отец вытащил вас домой и вернул честь. И вы поднимаете руку на его дочь!

Он резко отворачивается.

— Ну, погодите! — он резко разворачивается и выходит. Визит Санам отменен.

Я написала письмо в суд, перед которым мы обжаловали наш арест сразу же после того, как нас заперли в Аль-Муртазе. По правилам военного положения 1979 года гражданские суды не утратили права рассматривать законность арестов, произведенных военными властями. Я подробно описала происшествие. Генерал Зия любил распространяться насчет святости гадор и чap дивари, вуали и «четырех стен», неприкосновенности жилища мусульманина и его семейного очага. Этот капитан Ифтикар показал, чего стоят эти генеральские излияния. Я вручила письмо тюремщикам, которые обещали его отправить, потребовала расписку, и вскоре мне принесли расписку. Тогда я не имела представления, насколько ценной окажется эта расписка.

* * *

«Cogito, ergo sum» — «Мыслю, следовательно, существую». С этим философским допущением у меня даже в Оксфорде возникали затруднения, а здесь, в заключении, и подавно. Мысли роятся в моей голове, даже когда я не желаю думать, но, наблюдая медленное течение времени, не могу не сомневаться в своем существовании. Тот, кто существует, на что-то влияет, производит действие, ощущает противодействие, наблюдает реакцию окружающего мира. Мне же кажется, что я не воздействую на окружающий мир, не оставляю в нем следов.

Воздействие отца, однако, продолжается и заставляет меня двигаться. Выдержка. Честь. Принципы. В историях, которые отец рассказывал нам, детям, Бхутто всегда выигрывали поединки морали. «И напал на меня Руперт в густых лесах Вудстока, — начинал отец легенду о своей встрече с Рупертом фон Хенцау, злобным персонажем романов Энтони Хоупа. Отец, вскочив на ноги, выхватил воображаемый меч. — Он поразил меня в плечо, рассек бедро. Но я не опустил оружия, ибо честь моя вела меня, человек чести сражается до самой смерти». Мы слушали, разинув рты. Отец отражал удары, нападал, игнорируя кровавую рану в животе. Неотразимым выпадом он прикончил Руперта и, запыхавшись, опустился в кресло. «Вот след благородной раны». Он приподнял рубаху и показал шрам, оставшийся после удаления аппендикса.

Вдохновленная подобными легендами, я после переворота не допускала мысли, что отец не восторжествует над Зиею. Я не научилась видеть различия между воображаемыми препонами, существовавшими в этих сказках, и ожидавшим его реальным злом.

Сентябрь 1977 года.

Массивные кирпичные стены, колючая проволока. Крохотные окошечки высоко в стене, забранные ржавыми толстыми прутьями. Громадные стальные ворота. Тюрьма Кот-Лахпат. Гремит и скрипит дверь в воротах, я шагаю в полумрак. Никогда еще не посещала я тюрем.

Еще одна стальная стена, охраняемая на этот раз полицейскими с автоматами наизготовку. Вокруг меня мужчины, женщины, дети с коробками и узелками, они теснятся перед маленькой дверцей в сплошной стальной преграде. В пакистанских тюрьмах заключенных не обеспечивают ничем. Одежда, постель, посуда, еда — все это должны обеспечить семьи заключенных. Те, чьи семьи слишком бедны, чтобы обеспечить такую «роскошь», и те, кто содержится по строгому режиму, содержатся в «классе С», в групповых камерах, где пятьдесят человек спят на полу на кишащих вшами подстилках с дырой в углу для естественных потребностей, получая в день по две миски водянистой бурды с чечевицей и по куску хлеба. Стоградусная жара, духота, никакой вентиляции, воды для мытья или для охлаждения перегретого организма не предусмотрено. Меня ведут в кабинет начальника тюрьмы. Туда же приводят отца. Он сразу касается самого существенного.

— На этот раз Зия меня не выпустит. Фальшивка с убийством сфабрикована заново. Санам, Мир и Шах должны покинуть страну, не дожидаясь, пока Зия сделает это невозможным. Особенно парни. В течение суток.

— Да, папа, понимаю, — киваю я, зная, что братьям ненавистна мысль об отъезде. Как они сосредоточатся на обучении, когда отец в тюрьме? Они в Ларкане и в Карачи, оба усиленно готовятся к выборам, которых Зия еще не отменил.

— Ты образование закончила. Но если захочешь вернуться в Англию, я возражать не буду, там жизнь безопаснее, — продолжает отец. — Если решишь остаться, знай, что время предстоит тяжелое.

— Я останусь, папа, и буду тебе помогать.

— Ты должна быть очень сильной.

Мир неохотно уехал в Англию через несколько дней. Отца ему больше не довелось увидеть, как и Шах Навазу, который перед отъездом в швейцарский Лейсин проделал долгий путь к тюрьме Кот-Лахпат.

— У меня разрешение на свидание с отцом, — сказал Шах охраннику, пройдя за первые ворота. — Я должен с ним попрощаться перед отъездом.

— Но у нас нет разрешения вас пропустить, — ответили ему.

Отец в этот момент как раз направлялся вдоль железной стены на встречу с адвокатами. Он услышал перепалку сына с охраной.

— Ты мой сын, не проси их ни о чем, — крикнул отец. — Упорно учись и работай, чтобы я мог гордиться тобой.

Через два дня Шах Наваз отправился в Американский колледж в Лейсине. После него отбыла в Гарвард Санам. Через десять дней, 29 сентября 1977 года, меня впервые арестовали.

Народ. Толпа несметная. Парни в шалъвар хамиз оседлали ветви деревьев, влезли на фонарные столбы, на крыши автобусов и фургонов, на грузовики. Из окон, с