Последнее поколение - Юлия Федотова

Оказалось, страдали они не даром. Настал момент (наконец то!), когда музыка, истошно взвыв последний раз, умолкла, и в блаженной тишине монахи один за другим стали подходить к алтарю. Без суеты и толкотни, повинуясь какому-то внутреннему распорядку, они тянулись долгой вереницей — сотни, а может, тысячи иссохших серых фигур. Храм шевелился как пчелиный улей, лучшего сравнения утомлённый Вацлав подобрать не мог…

— Дармоеды тыловые! — неслышно, сквозь зубы злился цергард Эйнер, — Это надо же, сколько развелось! Как клопов! Куда Кузар смотрит! На передовую всех, в топь брюхом! — он был совершено убит непривычным испытанием. Если бы знать заранее, какое мучение им предстоит — в жизни не связался бы, другого послал…

А монахи шли и шли, целовали овальный каменный сундучок с мощами («Потом удивляемся, откуда идёт язвенный понос!»), и большинство сразу же покидало храм. Но некоторые этим не ограничивались, подходили к высокому старому человеку, стоявшему слева от алтаря (наверное, именно он был здесь главным и руководил церемонией, издали было не разглядеть) и о чём-то с ним разговаривали, и принимали что-то из рук его.

Движение шло от центра к краям. Медленно, постепенно, в круговорот стали втягиваться задние ряды верующих, течение подхватило мнимых монахов, повлекло вперёд и вглубь, всё ближе к алтарю. Целование они изобразили очень правдоподобно, особенно представление удалось Гвейрану. Так страстно у него получилось чмокнуть воздух, что заслужил одобрительный кивок отца-поводыря. Так здесь называли главного, успел шепнуть на ухо спутникам Эйнер.

Сразу после этого цергард к поводырю приблизился.

— Желаешь исполнить послушание, сыне? — красивым низким голосом, но чисто механически спросил тот, наверное, в сотый раз за сегодняшний день.

— Желаю всей душой, отче! — подтвердил Верховный злобно, но со стороны показалось — с трепетом.

— Какое послушание ты избрал для себя, сыне?

— Я должен спасти уцелевшие реликвии осьмого Сиварского престола Праматери нашей Вдовицы. Негоже им пропадать в топи.

Голос его прозвучал достаточно громко, чтобы быть услышанным. Мерный гул голосов смолк, сотни голов обернулись в их сторону. Безразлично-отсутствующее, утомлённое выражение лица поводыря сменилось удивлением.

— Как имя тебе, сыне?

— Имя моё Геп Ирш-ат, отче.

Некоторое время старик смотрел на молодого монаха молча, видно хотел припомнить что-то, и не мог. Потом всё-таки вспомнил (к огромному облегчению цергарда Эйнера, ему уже казалось, что сорвётся весь план).

— Ирш-ат… Я знал твоего покойного отца… Иршар Ферн-ат, уроженец Гарбаля, смотритель башни? — но глядел испытующе. Это была проверка — ведь документов монахи не признавали. Всё строилось на личном знакомстве.

— Иршар Берн-ат, отче, и рождён он был Могтре, а в Гарбале проходил послушание при башне, старшим звонарём.

— Верно, верно, запамятовал по старости… Да, Иршар Берн-ат был прекрасным человеком и большим знатоком божественного слова… Не напомнишь ли ты мне строки из Заветов, что начертаны были на входной двери Гарбальской башни его рукой? Думается, ты видел их не раз?

Цергард Эйнер делал вид, что пребывает в восторге от такого внимания к памяти его «покойного отца».

— О да, отче! Там было написано: «… и в душах ваших должен гореть огонь, дабы не сгорели в огне тела…» Отец сделал эту надпись в день, когда упала первая Бомба…

— Прекрасные слова, просто прекрасные, — кивнул старик, прослезившись. Видно, сомнения его были рассеяны. — Что ж, ты задумал великое дело, сыне, но ведомо тебе, сколь трудно оно? По летам ли оно тебе, по силам ли?

«Вот старый зануда! Тебе какая разница?!» — бесился про себя цергард, но внешне сохранял вид смиренный и благостный.

— Ведомо, отче, о том, что послушание выйдет тяжким и опасным, но согрешил я, совершив смертоубийство, и должен искупить грех, если повелят создатели, так и кровью.

— Самоубийством смертоубийство не искупишь, — вздохнул старец печально. — Но на всё воля Создателей. Ступай, сыне, верши задуманное, да пребудет с тобою благословение наше! — протянул иссохшую руку и вложил что-то в раскрытые ладони «послушника».

— Благодарствуй, отче! — с искренней радостью выдохнул тот, и трое мнимых монахов удалились сквозь разомкнувшийся человеческий коридор провожаемые удивлёнными и грустными взглядами и неразборчивым шёпотом за спиной.

Как же приятно было выбраться из душного подземелья на воздух, пусть горьковатый от порохового дыма и орудийной гари, пусть сырой и холодный, но всё-таки не такой спёртый и вязкий, пропитанный запахами благовоний, чужим дыханием и потом, как там, внизу. У Тапри в первый миг даже голова закружилась от его притока, ещё от света, больно ударившего по глазам после подвального сумрака.

— Ох, хорошо-о! — простонал рядом цергард Эйнер, видно, ему тоже пришлось несладко в подземелье.

И адъютант поспешил взять себя в руки, справиться со слабостью, потому что долг его — не раскисать от всякой ерунды, а быть полезным своему начальнику.

— Видали?! — «брат Геп» с торжеством предъявил спутникам свой трофей, ради которого, оказывается, они и приняли столько мук.

На ладони его лежала коробочка из серого нефрита. А в ней, в специальном углублении — резной савелевый знак, очень маленький, очень красивый, удивительно тонкой работы. На фоне остроконечного, испещрённого мелкими точками косого креста изображёны были печальные, и в то же время просветленные лики Праматери-Вдовицы и трёх её сынов-Создателей. Оставалось лишь удивляться, каким чудом удалось неведомому мастеру разместить столь сложную композицию на дерева камня размером с пятак, и выполнить резьбу так безукоризненно точно, что изображение, по словам цергарда Эйнера, выдерживало десятикратное увеличение, и под сильной лупой можно было разглядеть отдельные волоски в косах Праматери, а точки на кресте, на самом деле, представляли собой церковные письмена, цитаты из Книги Заветов.

Шёл лишь второй день их совместного похода, но Тапри уже начинал радоваться обществу пришельца. Все те вопросы, что копились невысказанными в голове робкого адъютанта, Гвейран задавал без малейшего стеснения.

— Всё это, конечно, весьма познавательно, — сказал он, выслушав рассказ цергарда об удивительных качествах его приобретения, — одного не пойму, к чему эта вещь в нашем положении? Неужели ради неё стоило тратить целый день?

— Разумеется! — ответил Эйнер тоном оскорблённого достоинства. Он никогда ничего не предпринимал напрасно, и его слегка задело, что Гвейран в этом усомнился. — Это очень полезная штука. С ней нам везде путь открыт. Если схватят на той стороне — будет доказательство, что мы не шпионы, а настоящие монахи. Без неё стопроцентно прикончат, а с ней получим хороший шанс…

Но Гвейран всё равно был не согласен.

— Почему ты уверен, что квандорцы так сразу поверят в его подлинность? Мало ли подделок плодит твоё ведомство?

— Ага! Подделаешь его, как же! «Технические затруднения»! — он процитировал надоевшие своей неизменностью отчёты шестой лаборатории. — Проще фальшивое удостоверение личности изготовить, или пятисотенную купюру, чем скопировать эту маленькую дрянь. Пытались уже, и мы, и Квандор… У нас есть один образец, в музее Эпох, оттуда лишний раз не возьмешь. У квандорцев — два, если верить источникам… Всего «Символов Благословения» в мире осталось всего около ста штук. Было больше, но монахи ломают их, перетирают зубами, как только почувствуют угрозу. Я уже распорядился, чтобы не трогали их, жалко — такие ценности гибнут. Придумали другой способ, как раздобыть подлинник, готовились. А тут вдруг одно к одному удачно сложилось, грех было упустить случай.

— А подделать-то почему нельзя? — стоял на своём Гвейран; в его-то мире разного рода «технические затруднения» почти перестали существовать.

— Да потому! — цергард был взвинчен. Ему только что удалось провернуть одну из сложнейших своих операций, заранее почти обречённую на провал, не смотря на долгую и скрупулёзную подготовку — а свидетели, похоже, были не в состоянии оценить её важность по достоинству. — Непонятно вообще, как их изготавливали! Рисунок слишком тонкий, савель слишком мягкий, волокна под резцом проминаются — что-то в этом роде. Лучше резчики и граверы не справились… — тут он чуть понизил голос. — Монахи говорят, все знаки были выполнены божественной рукой Младшего Создателя, и ни одному человеку не дано его работу повторить. Я, понятно, не верю, а всё-таки… Они появились на свете около пятисот лет назад, когда орден вдовняков только возник… или орден возник с их появлением, не знаю. Тогда их, якобы, были многие сотни, или даже тысячи, совершенно одинаковых, друг от друга неотличимых знаков. Они несли миру божественное Благословение. Но монахи вынуждены уничтожать их, спасая от неверных. Чем меньше становится знаков — тем хуже живётся людям. Когда же будет расколот последний — настанет конец света…