Изящное искусство смерти - Дэвид Моррелл

— Я пользуюсь только одним ножом — для разрезания книг, — сообщил Де Квинси, пока тюремщик его обыскивал.

— А вот и он, — объявил остроносый и вытащил из кармана пальто складной ножик. — Смешная такая вещица. Ба! Это что такое?

— Мое лекарство. — Де Квинси достал фляжку, допил содержимое и протянул ее Эмили.

— Лекарство. — Надзиратель поцокал языком. — Хорошее.

— Эмили, наполни ее, пожалуйста.

— Но не торопитесь приносить ее обратно, леди, — посоветовал тюремщик. — Не хватало еще ему здесь пить.

Из расходящихся веером коридоров продолжал раздаваться лязг.

— Джереми Бентам, — напомнила Эмили начальнику.

— Да, вы говорили о Бентаме. — Толстяк наморщил лоб, пытаясь сообразить, что это значит. — Я, кажется, не…

— «Наибольшее счастье наибольшему числу индивидуумов». Заключенные, которых хорошо кормят, лечат, которым дают возможность заниматься ремеслом, могут после выхода на свободу стать полезными членами общества.

— У нас тут полезных членов особо нету, — опередил начальника невоспитанный надзиратель.

— Согласно этой теории, путь исправления более эффективен, чем путь наказания, — продолжила Эмили.

— На этот счет могу сказать, — опять ответил за своего начальника тюремщик, — что наказание как раз и заставляет их исправляться. Точно вам говорю.

— Здесь на полу тараканы.

— Конечно. Если бы они здесь не обитали, пришлось бы специально их заводить, чтобы заключенным жизнь медом не казалась.

— И крыса вон побежала по коридору.

— Если вы пробудете здесь довольно долго, увидите еще много крыс, — встрял наконец начальник тюрьмы, пытаясь вернуть контроль над беседой. — Но вам это вряд ли предстоит, потому что уже настало время покинуть это…

— Я видела через решетку человека в капюшоне, — продолжала Эмили. — Точнее, нескольких человек в капюшонах. Охранники тащили их на веревке.

— Ваш Джереми Бентам сказал бы, что их не тащат, а направляют, — сообщил начальник тюрьмы, довольный тем, что попытался пошутить. — Мы здесь практикуем метод изоляции.

— Хорошо. Вы обещали рассказать о ваших взглядах. Я с нетерпением жду.

— Задача тюрьмы заключается в том, чтобы изолировать преступника и заставить его задуматься над своими преступлениями.

— Изолировать? — не поняла Эмили.

— Каждая камера имеет такие размеры, что рассчитана лишь на одного заключенного. Пищу они принимают в одиночестве. Когда же их отводят на зарядку или на работу, они надевают капюшоны и могут видеть только собственные ноги.

— А что это за зарядка?

— Каждый день заключенные гуляют по полчаса на тюремном дворе.

— Я такая глупая, что, наверное, кое-чего не понимаю, — сказала Эмили. — Если заключенные, когда они в капюшонах, могут видеть только свои ноги, то как они не сталкиваются друг с другом?

— Они держатся за веревку, на которой через каждые двадцать четыре дюйма завязаны узелки. Они ходят по кругу, а надзиратель следит, чтобы не произошло чего недозволительного.

— И когда они вот так ходят, то не могут видеть других заключенных и, полагаю, не могут с ними разговаривать.

— Вы правы, — важно кивнул начальник тюрьмы. — Так же мы поступаем с ними, когда их выводят из камер или возвращают назад. С этими капюшонами мы можем обходиться меньшим числом надзирателей.

— Но заключенным позволяется говорить хотя бы с тюремщиками?

— Господи, нет, конечно!

— Но если заключенный долгое время не имеет возможности ни с кем поговорить, разве это не приведет к сильнейшему душевному стрессу?

— Да, действительно, некоторые сходят с ума или совершают самоубийство, — признал начальник тюрьмы. — Понимаете, наша позиция заключается в том, чтобы заключенные здесь только и делали, что размышляли о своих преступлениях. А что касается души — каждого узника мы снабжаем Библией.

— Вы говорите, что их выводят из камер на какие-то работы.

Утверждение Эмили прозвучало скорее как вопрос.

— Да, они вращают ступальное колесо, — подтвердил начальник.

— Звучит интригующе.

Эмили словно подбадривала толстяка, чтобы он подробно все объяснил.

— На территории тюрьмы есть прачечная, столярная мастерская, мельница, большая кухня и много чего еще, так что мы практически всем обеспечиваем себя сами. Все механизмы присоединены к большому ступальному колесу пятидесяти футов в диаметре, которое приводит их в движение. В колесе имеются такие желоба, на которые встают заключенные и как будто шагают вверх по ступенькам. Но разумеется, колесо крутится, и потому они на самом деле никуда не поднимаются.

— Это от колеса идет постоянный гул?

— Именно.

— Этот шум действует на нервы.

— Заключенным он не нравится, это так. Надзиратели, которые присматривают за колесом, вставляют в уши ватные шарики. Если узники выходят из повиновения, охранники затягивают потуже винты на колесе, так что заключенным приходится попотеть, чтобы колесо вращалось с прежней скоростью. По этой причине надзирателей иногда называют винтиками.[13]

— Я слышала это выражение. Спасибо, что объяснили его смысл. А как много заключенных «работает» на колесе?

— Столько, сколько требуется, чтобы колесо крутилось и вместе с ним крутились присоединенные к нему механизмы в пекарне, прачечной и в других местах.

— И сколько времени заключенный должен провести на этом ступальном колесе?

— Он должен одолеть восемь тысяч ступеней, — снова вклинился в разговор остроносый тюремщик.

До этого момента Эмили быстро задавала вопросы, но сейчас она казалась не в состоянии говорить дальше.

— Восемь тысяч ступеней каждый день? — вымолвила наконец девушка.

— Точно.

— Каждый-каждый день?

— Словно Сизиф, катящий в гору камень, — глядя за решетку, заметил Де Квинси.

Это были его первые слова за долгий промежуток времени, и, судя по голосу, Де Квинси приходилось сдерживать рвущиеся на волю чувства.

— Я ничего не знаю об этом мистере Сизифе, так же как и о мистере Бентаме, — сообщил начальник тюрьмы, — но зато точно знаю, как заставить преступников раскаяться в своих преступлениях.

— Ну что ж, пора показать мистеру Любителю Опиума его пристанище, — сказал надзиратель и вытащил из-за пояса большое кольцо с ключами.

— Позвольте напомнить вам, что мистер Де Квинси находится здесь не в качестве осужденного преступника и даже не как подозреваемый, — подал голос Райан. — Он полицейский консультант, и у нас есть причины беспокоиться о его безопасности. Пожалуйста, обращайтесь с ним соответственно.

— Мне известно только то, что лорд Палмерстон хочет посадить его под замок, а господин министр всегда получает, что хочет. Я бы очень удивился, если бы узнал, что какие-то вещи в стране не находятся под его контролем. — Начальник тюрьмы кивком велел надзирателю отпереть зарешеченную дверь, ведущую в средний коридор. — Мисс, вы оставайтесь здесь.

— Я желаю сама увидеть, где мой отец проведет эту ночь.

— И возможно, еще много-много ночей. Что ж, если так горите желанием увидеть то, что не предназначено для женских глазок, идемте. Но у нас не хватает надзирателей, так что за вами некому будет присмотреть.

Они шли по сырому коридору, и шаги отдавались от стен гулким эхом. В каждой из покрытых ржавчиной дверей камер имелись глазок и щель, через которую узник получал все необходимое. За дверями раздавались клацающие звуки.

— Откуда этот ужасный шум? — спросила Эмили.

Шум действительно был невыносимым.

— Проще будет показать, чем объяснять, — заметил тюремщик.

Он открыл дверь, и в коридор сразу ворвался сырой холодный воздух.

Эмили с отцом осторожно вошли — места здесь едва хватало для них двоих.

Камера имела семь футов в ширину, девять в высоту и тринадцать в длину. Высокий человек — такой, как Беккер — мог бы дотянуться кончиками пальцев до потолка, а расставив руки в стороны, коснуться противоположных стен. Ходить по камере он бы просто не смог. Но и для миниатюрного Де Квинси камера была тесной.

На полу лежали тени. Свет проникал в камеру через маленькое, забранное решеткой и очень грязное окошко под самым потолком. На улице собирался туман, и здесь день казался похожим на вечер.

Окошко находилось в одной из коротких сторон камеры, в противоположной помещалась дверь. Под окном к железному кольцу в стене была приделана сейчас сложенная подвесная койка. Внутри виднелись одеяло и тонкий матрас.

Де Квинси поглядел на потолок.

— И никаких труб.

— Конечно, здесь нет труб, — бросил из коридора тюремщик. — Откуда здесь должны взяться трубы?

— В восемьсот одиннадцатом году по потолку проходила труба. Возможно, что и в этой самой камере.