Изящное искусство смерти - Дэвид Моррелл

В комнату, держа в руках тазик с водой, над которой поднимался пар, быстро вошел констебль. Следом вбежала седоволосая женщина средних лет. Поскольку ее руки были свободны и она могла представлять угрозу (хотя и очень маловероятную), она умерла первой. Кинжал пронзил правую почку.

Констебль услышал, как женщина вскрикнула и упала, и обернулся, не выпуская из рук тазика. Убийца быстро полоснул его кинжалом по горлу — теперь констебль не смог бы крикнуть — и, когда бедняга начал оседать на пол, предусмотрительно подхватил тазик, чтобы тот не упал и лишний шум не привлек внимания вышедших на улицу полицейских.

К несчастью, кровь попала в тазик, и «художник» решил поискать на кухне чистую воду. Он поставил тазик на пол и бросился в заднюю часть дома. На кухне никого не оказалось, а над очагом висел котелок с кипящей водой.

Убийца смыл кровь с лица и рук, потом снял покрытую багровыми пятнами форму сержанта полиции. Под ней оказались потрепанные нищенские лохмотья. Пока он изображал полицейского, избыток одежды на теле не привлекал внимания — холодная погода заставила многих горожан дополнительно утеплиться. Из кармана грязных штанов он вытащил мятую, засаленную шляпу и натянул по самые глаза.

В это время открылась входная дверь, и один из полицейских спросил:

— Ну как он? Будет жить?

«Художник смерти» распахнул дверь черного хода, вышел в переулок и вскоре растворился в тумане. С близлежащих улиц доносились победоносные крики добровольных охотников за убийцей и вопли несчастных, которым не повезло оказаться подозреваемыми. Шедевр «художника» набирал силу и вполне мог в итоге оказаться еще великолепнее, чем надеялся автор.

Немецкий матрос знал английский язык в объеме, достаточном, чтобы работать на английском корабле. В то утро он вернулся после шестимесячного плавания на Восток на судне Британской Ост-Индской компании, груженном чаем, специями и опиумом. Он нашел гостиницу и сразу же заплатил служанке, чтобы она принесла в комнату ванну и несколько ведер горячей воды. Потом он долго сидел, подтянув колени к груди в небольшой ванне (скорее, ванночке), и наслаждался теплом. Приведя себя в порядок, немец обильно позавтракал, причем в его меню не было ничего рыбного. Завтра он отправится в магазин и на заработанные в плавании деньги купит новую одежду, но сегодня нужно удовлетворить иные потребности. Женщина обслужила его в безлюдном переулке. Языковой барьер не послужил им помехой — достаточно было просто протянуть два шиллинга.

Следующим номером программы значилась таверна. Матрос терпеть не мог английское пиво, но джин ненавидел еще сильнее, поэтому — лучше уж такое пиво, чем ничего. Он уже сбился со счету, сколько выпил кружек и сколько раз сбегал в уборную на заднем дворе, но все никак не мог удовлетворить долго сдерживаемую жажду по алкоголю. Сидевшая неподалеку женщина бросала на него откровенные взгляды, явно давая понять, что ее можно купить за два шиллинга, но тут к ней подошел мужчина и, вероятно, предложил три шиллинга, поскольку проститутка охотно пошла за ним на второй этаж. Наконец матрос почувствовал, что пиво в него больше не лезет и что он не в силах добраться до гостиницы — это при условии, что вспомнит, в какую сторону идти.

Он, спотыкаясь, шел по узким улочкам, и со всех сторон на него наползал холодный желтый туман. В таверне со своим ограниченным словарным запасом немец смог понять только обрывки разговоров. Он уловил, что большинство посетителей обсуждали убийство, совершенное два дня назад, но всех подробностей не разобрал. Кроме того, он слишком устал, чтобы задумываться об этом. Впрочем, матросу показалось странным, что общая атмосфера в таверне была не такой веселой и непринужденной, как он ожидал.

Прислонившись к закопченной стене, чтобы немного передохнуть, немец услышал вдалеке ужасающий грохот и только через некоторое время сообразил, что издает его трещотка лондонского полицейского. Через несколько секунд треск раздавался уже со всех сторон, к нему прибавились и крики. Шум стоял невыносимый. Центр суматохи находился в конце улочки.

— Убийство! — донесся до немца отчаянный вопль.

А следом знакомое слово — «матрос»!

Громкие крики смешивались с топотом множества ног. Судя по звукам, несколько человек бежали как раз в сторону перебравшего немца. В тусклом свете фонарей, едва разгоняющих туман, показались неясные силуэты.

Матрос нырнул в переулок и укрылся в темноте. Через мгновение мимо пронеслась разношерстная толпа. Бегущие продолжали выкрикивать что-то о матросах.

Весь дрожа, он снова почувствовал острую необходимость опорожнить мочевой пузырь, но сдерживался, пока толпа не пробежала мимо. Некоторые держали в руках ножи, другие — сабли. Один мужчина был вооружен ружьем.

Боль внизу живота нарастала. Немец углубился в переулок и шел до тех пор, пока не пропали из виду улица и фонарь на ней, затем быстро расстегнул ширинку и направил струю на стену. Несмотря на ночной холод, лицо от напряжения усеяли капельки пота — мочевой пузырь требовал освободить его быстрее.

— Что я слышу? — спросил кто-то невидимый на улице.

Эту простую фразу немецкий матрос понял прекрасно. Он мгновенно остановился.

— Ничего не слышу, — ответили из темноты в начале переулка.

— Да вон там, подальше. Похоже, кто-то мочится.

— А я так ничего не слышу. Все равно без фонаря и один или даже вдвоем с тобой я туда не сунусь. Ну, даже если тебе и не показалось, это может быть кто угодно. Да хоть один из наших.

— Наверное, пригрезилось. Пойдем лучше догоним остальных. Ты прав: небезопасно здесь одним-то.

Шаги удалились в том направлении, куда чуть раньше умчалась толпа.

Стоя в темноте, немец трясся от страха, прислушивался и выжидал. В конце концов давление в мочевом пузыре снова сделалось невыносимым, и ему пришлось вторично увлажнить стену.

Наконец он застегнул штаны. Страх выветрил из головы все алкогольные пары. Немец вспомнил, где находится гостиница, в которой он остановился, но до нее еще предстояло добраться незамеченным. Может, если он снимет матросское пальто, то и не привлечет к себе внимания. Ночной холод пронизывал до костей, но до места назначения идти было всего четверть мили, и, возможно, он не успеет по дороге обморозиться.

Немец быстрыми шагами направился к началу переулка. Когда впереди показалось размытое пятно газового фонаря, он сбросил пальто и вышел на улицу.

— Гляди, я ж говорил тебе: там кто-то был.

Из тумана выдвинулись люди, от которых исходила явная угроза. Матрос охнул.

— Что это он бросил?

— Матросское пальто.

— Если б он был ни при чем, он бы этого не сделал.

Немец сказал им на своем родном языке, что они ошибаются.

— Иностранец!

— Это он! Убийца!

Матрос побежал.

Внезапно спину пронзила вспышка боли. Он недоуменно уставился на кончик сабли, торчащий из живота. Кровь потоком хлынула на штаны и башмаки. Немец попытался шагнуть вперед, но потерял равновесие и рухнул ничком.

— Вот тебе, мерзавец, за Питера и Марту!

Глава 10

В ЦАРСТВЕ ТЕНЕЙ

В 1854 году в Лондоне, по оценке журналиста, который в течение нескольких лет собирал материалы для четырехтомного сочинения «Лондон рабочий и Лондон нищенский», насчитывалось приблизительно пятьдесят тысяч человек (что составляло сороковую часть всего населения английской столицы), которые обитали на улице. Одни выдирали кости из найденных гниющих трупов животных и продавали их производителям удобрений. Другие собирали собачье дерьмо для кожевенных дел мастеров, которые использовали его (под названием «шакша») в химическом процессе для удаления щетины из кожи. Уборщики сметали с перекрестков лошадиный навоз, чтобы состоятельные пешеходы могли спокойно перейти дорогу, не запачкав обувь. Уличные музыканты, старьевщики, мастера по починке зонтов, торговцы спичками, шарманщики, краснобаи, которые повторяли предсмертные речи известных людей, — эти и сотни других разновидностей бродяг и скитальцев («особое племя», как назвал их тот журналист) обретались на двух тысячах миль лондонских улиц.

Иначе всю эту разношерстную компанию можно было назвать просто нищими. В обычных обстоятельствах они привлекали к себе мало внимания. И то верно: если заметишь нищего, можно ведь и не удержаться от искушения дать ему денег, но никому не по силам помочь пятидесяти тысячам бедняков — если только после этого сам не окажешься на улице без средств, — посему благоразумнее было делать вид, что такой категории людей просто не существует. Ну а в эту жуткую ночь, когда толпы обезумевших горожан носились по улицам Лондона в поисках иноземцев и вообще любых чужаков, чтобы отплатить им за ужас, охвативший город, до нищих и вовсе никому не было дела. Как можно увидеть угрозу в изгоях общества, когда их вообще никто не видит?