Бронепоезд «Гандзя» - Николай Григорьев

— Ну буди, — сказал начполитотдела и повел своего коня в сторону, на лужайку.

Я растолкал матроса и велел ему будить ребят.

— Только без фокусов, — строго предупредил я его.

Но Федорчук, чтобы поскорее поднять всех на ноги, применил все-таки способ «ключа», введенный им для срочных случаев.

Способ этот такой: скрутит спящему парню ухо да еще повернет раз-другой, как ключ в скважине, — и парень как ошалелый сразу на обе ноги вскакивает.

Первым пробудился племянник. Встал, потирая посиневшее ухо. За ним поднял голову Панкратов — одна щека белая, другая малиновая, в налипших камешках. Панкратов обтер щеку рукавом и пошел расталкивать своих пулеметчиков.

Тем временем матрос, широко зевнув, сделал «ключ» Малюге.

— О-ох, кто це? — простонал Малюга, вскакивая. — Тьфу! Щоб ты хлиба так ил!…

— А и слабый ты на ухо! — сказал матрос. — У всех ухи как ухи, а у тебя только предмет, что ухо.

— Сам ты предмет, — огрызнулся Малюга, но, увидев начальника политотдела, засуетился, приводя себя в порядок. Он причесал пальцами бороду, затянул на себе ремень, а потом кинулся в канаву, где пучком сырой травы обхлестал сапоги, наводя глянец.

Матрос вытряхивал бушлат.

Тут подошел Иван Лаврентьич. Все встали в шеренгу.

Иван Лаврентьич поздоровался с командой и, помуслив пальцы, развернул номер «Правды».

— Бьем ведь их, ребятки, а? — сказал он, встряхивая газетный лист. Колчаку-то, главному их закоперщику, скоро и совсем капут. Гонит его по Сибири наша доблестная Красная Армия — только земля гудёт…

Иван Лаврентьич присел на пенек, снял фуражку и пригладил ладонью отросшие редкие волосы.

Все пододвинулись к нему.

— Большое это, товарищи, облегчение нашей Республике, — заговорил Иван Лаврентьич. — Сибирь — страна хлебная. Будет, значит, хлеб рабочему классу… Бойцы Восточного фронта выполняют свою задачу перед Республикой. Теперь дело за нами. Пора, товарищи, пора и нам кончать с петлюровщиной.

— Это правильно, — горячо поддержали бойцы. — Развели мы с ними канитель — дальше некуда…

Еще теснее бойцы окружили Ивана Лаврентьича.

— Почитайте, товарищ начальник, газетку-то. Как там Колчака бьют?

Иван Лаврентьич протянул свежую газету бойцам. Ее сразу подхватило несколько рук, ребята отхлынули в сторону и принялись читать в несколько голосов: «Оперативная сводка… Восточный фронт. Развивая генеральное наступление, наши части…»

— Ну как, ладите между собой? — сказал Иван Лаврентьич, просовывая руку мне под ремень и подводя другой рукой Панкратова. — Лбами не стукаетесь?

— Да уж лучше, кажись, и не бывает, — сказал, смущаясь, Панкратов. Что я вяжу, командиру пороть не приходится; ну и я за ним узелков не распускаю…

— Хорошо. А ты, политком, теперь газеток побольше в команду давай! И беседы заводи почаще.

Иван Лаврентьич попрощался, пошел к лошади и круто обернулся:

— Да, чуть ведь и не забыл!… Нате-ка приказ. «Бронепоезду тяжелой артиллерии, — прочитал вслух Иван Лаврентьич, — согласно желанию команды, присваивается наименование: Бронепоезд «Гандзя»»

Вечером, когда бронепоезд отошел в тыл, чтобы принять запас топлива, мы устроили небольшое собрание.

— Знамени Красной Армии не уроним!

Так сказали бойцы.

А враг подтягивал войска… Через пленных стало известно, что петлюровцы решили окружить под Казатином бригаду и прикончить всех нас, чтобы, как говорили они, «не заносить кровь в Киев». Петлюровцы намеревались вступить в украинскую столицу в начищенных сапогах, смиренными христианами, под колокольный перезвон древней Киево-Печерской лавры.

Под напором был оставлен Казатин.

Бои завязались на подступах к Киеву…

Трудящиеся Киева спешили с подмогой: на паровозах, на дрезинах, с товарными, дачными поездами и пешком по шпалам шли и ехали на помощь рабочие. Были тут старики и даже женщины. Плохо вооруженные, наспех сформированные в отряды, шли они бесстрашно в бой. Но слишком неравны были силы. С запада давил на нас, уже торжествуя победу, Петлюра; с юго-востока стремительно подходил к Киеву Деникин. Мы видели: не удержать нам натиск врага.

Телеграф в штабе беспрерывно получал депеши-шифровки: из глубины Советской России по железным дорогам к Киеву двигались красноармейские части. Вот кто мог нас выручить!

Но враг уже навязал нам решительный бой…

Киев двинул на фронт свои последние резервы — красных курсантов. Горько было сознавать, что ребят сорвали с учебы. А какие — я поглядел — молодцы! Еще немного — и получились бы из них, юных рабочих и крестьян, образцовые командиры…

Батальоны курсантов выступили на позиции, как на парад, с музыкой и развернутыми знаменами, все, как один, в зеленых шапочках пирожком, строгие, подтянутые.

Раз-два, раз-два… — шагали курсанты, и, глядя на их выправку, каждый невольно оправлял на себе ремень и фуражку и сам весь подтягивался.

Ввели в бой курсантов. Еще выше подняли они знамена, еще громче ударила музыка. Наступавшие встретили курсантов бешеным огнем. Но славные бойцы шли вперед все тем же размеренным шагом, не оборачиваясь и не пригибая головы.

В рядах врага началось замешательство. И тут бойцы нашей бригады, изможденные, израненные, спотыкавшиеся даже под тяжестью собственных винтовок, подхваченные великой силой товарищества, стремительным ударом во фланг опрокинули передовые части петлюровцев.

Курсанты довершили дело: не дав им опомниться, они отбросили их обратно за Казатин.

Эта победа, пусть неполная, временная, победа среди многих поражений, просияла для нас ослепительным лучом: все на деле почувствовали, что уже не за горами тот день, когда Красная Армия вышвырнет вон всех ненавистных врагов советской земли.

В эти дни на бронепоезде счастливейшим человеком был Никифор. Да и как иначе? Ведь курсанты — те самые, среди которых его брат, кузнец, — сломили врага. Никифор с пылающими щеками всем и каждому рассказывал, как шли курсанты и как он перед самой атакой повстречался с братом: «Подбежал я… Митька! — кричу. А он как подденет меня за пояс — да кверху. У меня дух прочь. Забыл я про его повадку под ремень хватать… Да вот, обождите, придет ко мне. Сами увидите, каков силач!»

Да где уж тут было в гости ходить! Так и не выбрался к нам любимый брат Никифора. Не случилось нам повидать знаменитого кузнеца!

Газеты теперь присылали прямо из Киева. В поезде у меня иначе и не укладывались спать, как только прочитав свежие газеты от строчки до строчки.

Читали про разгром Колчака и другие фронты, про свою Советскую страну, про Москву и Кремль, где Ленин; читали и все больше говорили о мире. Но добыть мир и спокойствие для советского народа, мы понимали, можно было только силой оружия.

Глава одиннадцатая

Курсанты помогли бригаде удержать фронт до прибытия подкреплений из тыла.

И вот пришли к нам свежие войска — каждый боец в ярко-зеленой, еще не успевшей полинять гимнастерке, в скрипящих сапогах, с новенькой винтовкой. Приклады у новых винтовок были совсем белые, едва загрунтованные: не успевали наши заводы красить винтовки, да, видать, и нечем было.

Поротно и побатальонно ночными маршами выходили прибывшие бойцы на линию фронта. Началась общая перегруппировка сил бригады.

С нетерпением все ждали наступления.

И вот наконец пришел этот долгожданный час… Все части бригады, и бронепоезд в том числе, получили извещение: «Штаб готовит общий боевой приказ. Иметь на красноармейцах двойную норму патронов, санитарные пакеты и продовольствие. Назначить в окопах дежурные части, остальным дать полный отдых».

Извещение из штаба пришло с вечера. Меня с бронепоездом оно застало на позиции. Я выждал, пока стемнело, и отвел бронепоезд для снабжения боеприпасами на ближайшую тыловую станцию Попельня.

Снабдились. Я послал в штаб бригады связного.

Штаб расположился в поселке, недалеко от станции; связной должен был доставить мне оттуда приказ.

Предварительное извещение мы получили с вечера, но я уже знал из практики, что самый приказ будет издан ночью.

Наш комбриг подписывал приказы перед самым началом операции. Он делал это для того, чтобы противник, если бы он даже и перехватил через своих шпионов приказ, не успел бы ничего предпринять.

А в эту ночь еще с нашей стороны работала усиленная разведка: штаб собирал самые последние данные о расположении наступавших, их коммуникациях и резервах.

Словом, у бойцов было время, чтобы хорошо отдохнуть.

И вот мы, команда бронепоезда, собрались под бревенчатой крышей в нашем «кубрике». Перед боем ведь всегда тянет побыть с товарищами… Уселись мои бойцы в кружок около фонаря, потолковали о том о сем, сели писать письма. Кто писал отцу, кто матери, кто прямо на деревню — «обществу». Многим некуда было писать: родные места остались за фронтом, и бойцы, чтобы облегчить тосковавшее сердце, посылали о себе весточки в семьи товарищей. И вышло так, что под письмом Панкратова — он писал к себе в Рязань — подписались еще двое, в письме пулеметчика Молодцова поставил свою фамилию и его напарник Крыниця. А матушка Никифора обрела в эту ночь целых пятерых нареченных сынов…