Живые и мертвые - Неле Нойхаус

– То есть мама не случайно стала жертвой этого… этого снайпера. – Каролина скрестила руки на груди. – Это каким-то образом связано с этой Кирстен Штадлер? Что это вообще за история?

– Я же тебе сказал, что эти упреки – полный абсурд, – сказал отец с той ноткой раздражения, которая всегда угадывалась в его голосе, когда он был пресыщен темой разговора и хотел его закончить. Каролина вспомнила, как не любила эту его интонацию мама. Она считала это очень невежливым – явно давать понять собеседнику, что от него хотят отделаться. И все же она всегда сразу находила оправдание своему мужу: он не это имел в виду, просто он в мыслях уже со своими пациентами.

Мама многое приукрашивала, – подумала Каролина, и ее пронзила мысль: в том числе и в отношении меня.

Возможно, иначе ее мама не смогла бы вынести двух таких эгоцентристов-трудоголиков, как ее муж и дочь.

– Что тогда произошло? – упорствовала она.

– Ничего особенного. Рутинное дело, – заверил ее отец, но Каролина представляла себе это иначе. Для него его работа могла быть рутиной, но для его пациентов и их родственников один лишь тот факт, что их оперировал профессор Дитер Рудольф, означал решающий, переломный момент. Он был их самой последней надеждой в безысходной ситуации. Осознавал ли он это когда-нибудь на самом деле? Видел ли он вообще еще человеческие судьбы за медицинским заключением?

– Папа! – Каролина понизила голос. – Если ты сделал что-то, из-за чего мама должна была умереть, то я тебе этого никогда не прощу!

Ее сердце колотилось. Так она еще никогда не разговаривала с отцом! В сумеречном свете лампы, висевшей над дверью, он неожиданно показался ей старым и уже совсем не всемогущим и образцовым отцом, каким всегда был в ее глазах и чьего внимания и благосклонности она будучи ребенком отчаянно добивалась.

– Ты за кого меня принимаешь? Как я мог хотеть, чтобы с твоей матерью что-то случилось? – сказал он хрипло. – Поверь, я не чувствую за собой никакой вины! Этот случай тогда, к сожалению, был совершенно обыденным. К нам привезли женщину с кровоизлиянием в мозг, и к тому моменту мозг в течение нескольких часов не получал кислорода, поэтому мозг умер. Любая помощь была уже бессмысленной. Родственники дали свое согласие на изъятие органа. Были проведены необходимые исследования, параметры переданы в «Евротрансплант», и они информировали пациентов, которые ждали пересадки органов и которым подходили данные параметры. Ночью у женщины были изъяты органы. Совершенно естественный процесс! Для семьи женщины это была, конечно, трагедия, но для меня – моя повседневная работа.

– Но что-то наверняка пошло не так! – настаивала Каролина. – Иначе кто бы явился спустя десять лет и из мести стал бы стрелять в невинных людей!

– Все прошло нормально, я клянусь тебе! – горячо возразил отец. Он поднял свою папку и повернулся, чтобы идти. Над гаражными воротами вспыхнул прожектор и осветил дорогу ярким светом.

– Мы увидимся сегодня вечером? – спросил он у нее, безмолвно стоявшей на том же месте.

– Может быть, – ответила Каролина и посмотрела вслед отцу, направлявшемуся к машине. Она никогда не сомневалась в том, что он говорил, так же как очень редко размышляла о профессии своего отца. Но сейчас она поняла, что он сказал ей неправду. Что-то тогда не удалось, и поэтому ее мать должна была умереть.

* * *

Боденштайн сидел в одиночестве в пустой переговорной комнате, подперев подбородок рукой и рассеянно глядя на доску, исписанную именами и увешанную фотографиями жертв и мест преступлений. Снайпер опять выйдет на охоту, возможно, даже сегодня, и нет никакой возможности предотвратить убийство. И как только Боденштайн ни изощрялся, он просто не представлял себе, что можно сделать, потому что не было ни малейшего намека на то, по каким критериям снайпер выбирает свои жертвы.

Произошла огромная несправедливость. Виновные должны испытать ту же боль, что они причинили своим равнодушием, алчностью, тщеславием и неразумием. Те, кто отягчил свою совесть виной, должны жить в страхе, ибо я пришел, чтобы судить живых и мертвых.

Боденштайн сложил копию письма, которое «судья» отправил в редакцию газеты «Эхо Таунуса». Оригинал уже был передан в криминальную лабораторию. Телефонного разговора с пресс-секретарем Региональной уголовной инспекции сегодня утром оказалось вполне достаточно, чтобы выяснить, кто в редакции «Эхо Таунуса» скрывается за инициалами «К.Ф.», но потом он потратил целый час, чтобы дозвониться Константину Фаберу. Журналист отреагировал довольно нагло, когда Боденштайн упрекнул его в том, что поспешными спекуляциями и указанием имен он вредит проведению расследования полицией.

– В Германии – свобода прессы, – сказал он. – Кроме того, я как журналист даже обязан информировать читателей.

У Боденштайна с языка уже готов был сорваться резкий ответ, но потом он, прислушавшись к внутреннему голосу, включил «заднюю передачу». Ему не будет никакой пользы, если он настроит прессу против себя. В ином случае совместная работа могла бы быть значительно эффективнее. Фабер действительно получил по почте три извещения о смерти, включая письмо, разумеется, анонимное, но не было никаких сомнений в том, что отправителем был самопровозглашенный судья. По пути в комиссариат Боденштайн сделал крюк, чтобы заехать в редакцию «Эхо Таунуса» в Кёнигштайне, и поговорил с Константином Фабером. Письмо «судьи» вместе с конвертом и извещениями о смерти он забрал с собой как доказательство и пообещал Фаберу предоставить эксклюзивную информацию в качестве ответной услуги за то, что тот незамедлительно поставит Боденштайна в известность, если «судья» снова свяжется с ним.

Статья в «Эхо Таунуса» вызвала поток панических звонков на специально выделенную «горячую линию», и среди них была пара полезных сигналов, которые необходимо было срочно проверить. Поэтому утреннее совещание было коротким и деловым. Боденштайн пресек на корню пикировку между Неффом и Ким Фрайтаг и отправил своих сотрудников в разных направлениях, дав им конкретные задания, чтобы найти наконец тот горячий след, который был им так нужен.

Надо было найти Йоахима Винклера, тестя Дирка Штадлера, и того мужчину, в сопровождении которого Хелен Штадлер явилась к Ренате Роледер. Кто-то должен поговорить с детьми Штадлера – Эриком и Хелен – и с бывшими соседями Штадлера в Нидерхёхстштадте. Кроме того, им предстояло выяснить, кто из сотрудников Франкфуртской клиники десять лет назад имел отношение к Кирстен Штадлер. Им требовалось разрешение на ознакомление с материалами судебной тяжбы между Дирком Штадлером и клиникой. Кто представлял больницу в суде? Как звали адвоката Штадлеров? Кого тогда предположительно подкупил отец Максимилиана Герке? Пересадили ли тогда сердце именно его сыну? И вообще, можно ли было кого-то подкупить, чтобы получить орган?

Полночи Боденштайн рылся в Интернете и выяснил, что больному, имеющему серьезные проблемы с сердцем, довольно сложно найти подходящего донора, так как должно быть совпадение по многим медицинским параметрам, чтобы организм реципиента не отторг сердце донора. Некоммерческий фонд «Евротрансплант» со штаб-квартирой в Нидерландах координировал предоставление органов пациентам, список которых имелся в фонде. Правда, в последнее время было несколько скандалов, когда в список попадали пациенты на основании ложных данных. Боденштайн уже читал об этом в газетах, но никогда активно не занимался этой темой.

– А, ты еще здесь, – голос Пии оторвал Боденштайна от его размышлений. – Я тебе не помешаю?

– Нет, проходи, – ответил он. – И закрой, пожалуйста, дверь.

С тех пор как началось все это безумие, у него не было возможности переброситься с ней даже парой слов без того, чтобы кто-то не вмешался.

Пия взяла стул и села напротив Боденштайна.

– Почему «судья» вышел именно на Константина Фабера? – спросила она. – Я заходила на сайт «Эхо Таунуса» и обнаружила, что он вообще-то занимается проблемами экономики и культуры.

– Возможно, случайно, – предположил Боденштайн. – Фабер на время Рождества и Нового года выполнял функции ответственного редактора, поэтому эти сообщения попали ему на стол. Как и всегда, могло бы быть и хуже. Фабер, по крайней мере, готов оказать нам содействие и не гонится за сенсацией.

Некоторое время они молчали.

– Сегодня опять что-то произойдет, – сказала неожиданно Пия. – У меня дурное предчувствие.

– У меня, к сожалению, тоже, – согласился Боденштайн.

– Весь этот хаос здесь ужасно действует мне на нервы, – сказала Пия. – Мне просто не удается спокойно подумать. Постоянно у кого-то возникает какаянибудь идея, теория или новая концепция, а то вдруг кто-то идентифицирует модель поведения или профиль убийцы!

– Со мной происходит то же самое. – Боденштайн глубоко вздохнул. – Наши помощники сейчас скорее играют роль тормозных колодок, чем катализаторов.