Царь нигилистов 4 (СИ) - Волховский Олег

Император был не на шутку разгневан и спустя несколько дней пригласил московских купцов на парадный обед и не позвал на него Закревского.

— Мой добрейший батюшка, — усмехнулся Саша. — У меня бы этот идиот дня после этого не просидел губернатором!

И выразительно посмотрел на Гогеля.

— Александр Александрович, разве можно так о назначенном государем губернаторе и графе! — парировал гувернер.

— Об идиоте можно, — возразил Саша.

— Говорят, что этот эпизод и стал последней каплей для государя, — сказал Альфонский. — В этом году Закревского отправили в отставку. Дело было на Святого Георгия 23 апреля, так что Светлейший князь Александр Сергеевич Меньшиков сострил, что в этот день «всегда выгоняют скотину».

— Могли бы это и не цитировать при великом князе, — упрекнул гувернер.

— Не подеретесь, — сказал Саша. — У нас дуэли запрещены.

— Знаю, — буркнул Гогель.

— Долго капля до чаши терпения летела, пока не переполнила, — заметил Саша. — Три года: с 1856-го по 1859-й.

— Потому что не было это никакой последний каплей, — сказал Гогель. — Батюшка ваш никогда торгашей сверх меры не жаловал, а за губернатором и другие грехи водились.

— И что за грехи? — поинтересовался Саша.

— Дочь Закревского с его генерал-губернаторского разрешения, не будучи разведена, вышла замуж вторично, — объяснил гувернер.

— А вот здесь я на стороне Закревского, — сказал Саша. — Зачем людям мучиться вместе, если не сложилось? Давно пора и разводы разрешить, и гражданский брак. Думаю, очередь выстроится в первый день после указа.

— Как вы можете! — возмутился Гогель. — Брак — это священное таинство!

— Не всегда помогает, — усмехнулся Саша. — Как мы видим.

— У губернаторской власти была и другая сторона, — вмешался Витя. — Многие повторяли за князем «скотина», зато рабочие могли пожаловаться на хозяина. Им было разрешено приходить прямо в генерал-губернаторскую канцелярию. Чем они и пользовались, и при любых разногласиях грозились пожаловаться «граху», как они называли Закревского. Купцы боялись этого до смерти.

— Интересно, — сказал Саша. — Прямо очень.

Он допил свой кофе.

— Можно ещё чашечку? — попросил он.

— Да, да, — кивнул Альфонский.

Встал и сам налил Саше дополнительную порцию из медного кофейника, отражавшего стены, высокие окна и потолок.

— Григорий Федорович, это ведь вы купцов прогнали? — спросил Саша, отпивая кофе.

— Мне про них доложили, — признался Гогель, — а я приказал передать, что вы еще спите, Александр Александрович. Только и всего.

— Ладно перейдем от вопроса «Кто виноват?» к вопросу «Что делать?» — предложил Саша. — Как мне перед московским купечеством извиниться?

— Не по чину вам перед ними извиняться! — возразил Гогель.

— Не по чину, но по совести.

— Но вы же действительно спали, — сказал Альфонский. — Какая в том вина? Что особенного? Совершенно обычная история. Еще заедут.

— Ладно, подождем, — согласился Саша.

Альфонский оказался прав. Ближе к обеду доложили о приезде городского головы Ефима Федоровича Гучкова.

Саша как раз затеял сочинение отчета царю о своём московском путешествии. Материала было много, и Сашу крайне раздражало отсутствие печатной машинки. Но ничего не поделаешь: основные моменты пришлось записывать от руки.

Он отложил свой трактат, в коем уже насчитывалось страниц пять, вышел из комнаты и спустился навстречу гостю.

— Ваше Императорское Высочество, это Городской голова Москвы, купец первой гильдии мануфактур-советник Гучков Ефим Федорович! — представил Альфонский.

Гость низко поклонился.

У него были рыжеватые усы, небольшая поросль под щеками и выбритым подбородком и зачесанные на сторону стриженые «под горшок» русые волосы, что придавало Гучкову сходство с мужиком.

Но на нем был мундир, хотя и странный: два ряда золотых пуговиц, шитый золотом воротник стоечкой, на обшлагах не шитье, а такие же золотые пуговицы, и на плечах ни эполет, ни погонов. Зато на поясе висела шпага.

А на мундире — целый иконостас. Из орденов Саша уверенно опознал двух Станиславов и Анну в петлице. Медалей было больше, и они располагались в три ряда. И был еще один непонятный орден. Он висел у гостя на шее, ниже креста Станислава с короной, на зеленой орденской ленте и представлял собой семилучевую серебряную звезду, в центре которой в круге был изображен лев на лужайке, а из-за спины у животного в золотых лучах вставало солнце с человеческим лицом.

Саша решил, что уж очень бесцеремонно рассматривает именитого купца, подошел и обнял его. Почувствовал на себе взгляд, обернулся и увидел Гогеля, который спускался по лестнице и с ужасом наблюдал эту сцену.

— Я прошу прощения за утренний эпизод, Ефим Федорович, — сказал Саша. — Я действительно спал, и меня, к сожалению, не разбудили. Вчера, после заката, мы с господином ректором наблюдали в телескоп Юпитер со спутниками.

— Ну, что вы! — воскликнул Гучков. — За что же тут извиняться! Московское купечество нижайше просит вас, Ваше Императорское Высочество, почтить своим августейшим присутствием наш скромный обед.

— Ну, зачем же нижайше? — спросил Саша. — Я и так приеду. Прямо сейчас?

— Да, можно и сейчас, все готово.

— Но надо хотя бы собраться! — возмутился Гогель.

— Если вам долго собираться, можете остаться, Григорий Федорович, чтобы не сидеть за одним столом с «торгашами». А для меня, как купца третьей гильдии, большая честь.

Гувернер все-таки увязался за ними, когда они выходили на улицу. У входа в ректорский дом стояла темно-синяя лакированная карета, запряженная цугом четверкой лошадей. Лошади были откормленные орловские рысаки, и, судя по солидному виду, могли везти не то, что экипаж, а целый вагон.

Карета была с золотым орнаментом под окнами и на двери, только без герба. Зато по всем четырем углам висели золотые фонари, на запятках стояли лакеи, а впереди сидел бородатый кучер необыкновенной дородности, в длинном одеянии, подпоясанным красным кушаком, и в невысокой шляпе, похожей на урезанный цилиндр.

Они уселись на бархатные сиденья и тронулись в путь.

— Ефим Фёдорович, меня очень заинтересовал ваш орден со львом, — начал Саша. — По-моему, я никогда такого не видел.

— Это орден Льва и Солнца от персидского шаха, — с явным удовольствием объяснил Гучков, — за значительные торговые сношения с Персией.

— А медали? — спросил Саша.

— В основном за мануфактурные выставки, — сказал купец. — А вот эта, на Анненской ленте за распространение торговли, а золотая на владимирской — за усердное исполнение распоряжений правительства во время холеры 1831 года, а бронзовая — за пожертвования на военные надобности во время восточной войны…

Саша перевел для себя, что восточная война — это Крымская.

— А что у вас за необычный мундир? — поинтересовался он.

— Это мундир мануфактур-советника, — улыбнулся Гучков.

И Саша подумал, что в положении подростка есть свои преимущества: можно задавать кучу глупых вопросов, не опасаясь подозрений в глупости. Все спишут на отроческое любопытство и одарят отеческой заботой.

— Мануфактур-советников Петр Великий придумал? — предположил Саша.

— Нет, — возразил городской голова Гучков, — император Александр Павлович. Есть еще коммерции советники.

— Ужасно интересно! — воскликнул Саша. — А с гражданскими чинами это все как-то соотносится?

— Соответствует чину восьмого класса, — пояснил Гучков, — Коллежский асессор.

— То есть майор, — перевел Саша в военную терминологию.

Городской голова кивнул.

— А большая у вас мануфактура? — поинтересовался Саша.

— До войны работало три с половиной тысячи человек, — сказал купец. — Но пять лет назад у нас был пожар, сгорел главный четырехэтажный корпус со всеми машинами и материалами, до сих пор не можем восстановить. Полмиллиона убытка серебром, — он вздохнул. — Так что осталось 97 строений, из коих 24 кирпичных.