Тамбур - Анна Малышева

Выглядел он куда лучше, чем в прошлую пятницу, когда его посетил Голубкин. Тени под глазами почти исчезли, он спокойно сидел в постели, опершись на подложенную подушку, и капельница была отключена. Но сами глаза оставались сумрачными и равнодушными.

Перед визитом родня поговорила с доктором, и тот сказал, что за жизнь парня полностью ручается, а вот за психическое здоровье — нет. Да и не его это дело. Правда, цитировать на всю палату Данте пациент перестал, зато стал невероятно апатичным.

— Данюша, — мать погладила меловое, исхудавшее лицо и присела на край постели. — Как ты?

Тот поднял тяжелые черные ресницы и тихо ответил, что очень хорошо. Мать прикусила губу. Отец и тетка держались чуть сзади. Семья выглядела ошеломленной и потерянной. Того, что отколол единственный отпрыск, не ожидал никто. Они с трудом дождались, когда их пустят в палату, и собирались было поговорить — очень серьезно! Но Даня казался таким слабым…

— Когда нам позвонили от твоего имени и сказали… — начала было мать, но Даня предостерегающе приподнял перебинтованную руку:

— Мама, все так и есть. Не нужно никаких объяснений. Я убил Алексея Михайловича.

Мать зажала рот ладонью, отец с теткой отшатнулись. Даня уставился в потолок, который успел основательно изучить за все прошедшие дни.

— Уб-бил… — еле вымолвила женщина. — Ты не в себе! Ты на себя наговариваешь! Кого ты, ТЫ, мог убить? Да ты в жизни мухи не обидел! Нет, я не желаю ничего слышать о Боровине!

На нее стали оборачиваться посетители, пришедшие к другим пациентам. Кто-то смотрел сердито, кто-то с любопытством. Муж дернул ее за пустой рукав халата, женщина опомнилась.

— Боровина убил кто-то другой, — резко, но негромко произнесла она, — Я хотела поговорить о тебе самом. Зачем ты это сделал?

И указала взглядом на перебинтованные запястья сына. Тот продолжал созерцать потолок, и это было хуже всего. Мать видела, что ему абсолютно безразличны и родственники, и свое будущее, вообще все на свете.

Наконец Даня перевел взгляд на мать.

— А зачем я сделал ТО? — равнодушно спросил он.

— Что — TO?

— Зачем я убил его? Что мне оставалось делать после? Я напился и хотел убить себя. Кажется, все очень просто. — И он внезапно улыбнулся — слабо, но все-таки явно. Эта улыбка напугала и без того подавленную родню больше всего.

— Отец, скажи ему хоть ты! — Женщина обернулась к мужу и схватила его за локоть. — Что ты стоишь!

Объясни ему, что он не мог, не мог никого убить! А ты, Люда, ты что молчишь?! Ты же его крестила, а теперь…

И женщина расплакалась. Плакать ей хотелось давно, но она держала себя в руках. Говорила и себе и всем остальным, что все не правда, мальчик просто напился, а пить он не умеет, и вот ему что-то взбрело в голову, он и взял нож… А когда узнал, что убили соседа, да еще милиция насела — во всем сдуру признался. Да он ведь не способен и полуживого карпа разрезать! Однажды увидел, как она готовит ужин, а рыба прыгает по разделочной доске — и упал в обморок! Но теперь, в этой палате, где все пропахло лекарствами и бедой, она почти верила… А если?! Ну, вдруг?!

— Слушай, Даня, — отец пытался говорить твердо, но голое у него срывался. Это был еще нестарый мужчина, на чьем помятом от усталости лице еще можно было различить следы той же красоты, которая сейчас медленно увядала на лице сына — как срезанный цветок. Только синие глаза Даня перенял у матери — женщины вовсе некрасивой и грубоватой на вид. — Ты сейчас наговоришь на себя, как на мертвого, а потом…

— Чш-ш! — схватила его за руку сестра, которая до сих пор держалась так, будто попала сюда случайно и никакого племянника в этой палате у нее нет. Она была глубоко возмущена веем случившимся и полагала, что поступок Дани бросил тень на всю семью. Не говоря уже об его признании! Старая дева, она всегда больше интересовалась чужими делами, чем своими собственными. — Что ты болтаешь! На мертвого! Он и так почти что…

И скосила глаза на постель племянника.

— Я что хочу сказать, сынок, — отец склонился над постелью. — Ты пока обо всем забудь. Ну какие ты мог дать показания спьяну, да почти без сознания? Тебе привиделось, понимаешь?

— Он всегда был слишком впечатлительным, — авторитетно заявила тетка, радуясь случаю доказать свою правоту. Она недолюбливала племянника, поскольку тот был слишком хорош собой да еще получил наследство. И давно, давно уже всем говорила, что парень неуравновешенный, нервный, и ему нужно принимать успокоительное. И, во всяком случае, не жить одному!

Квартиру, да еще в центре, можно сдать за огромные деньги! Даня все равно не работает — вот и будет семье от него польза. А то что — живет, как пустоцвет!

Ничего этого она, конечно не сказала — зато с удовлетворением оценила, как изменился племянничек за последние дни. Да уж, теперь его никто не назвал бы красавцем! Лицо, как у покойника, запавшие глаза, пересохшие губы. Это был уже не Дориан Грей, а портрет Дориана Грея — причем на последних страницах романа, когда от былой красоты не осталось и следа.

— Данечка, зачем ты вообще говорил со следователем? — Мать дрожащей рукой гладила его влажный от испарины висок. — Он не имеет права снимать с тебя показания, покаты в таком виде. Ты же в чем угодно признаешься! Тебе скажут, что ты сто человек убил, ты согласишься! Нет, я этого так не оставлю. Отец, мы к этому Голубкину пойдем, слышишь?

Тот кивнул и пообещал достать адвоката. Какого получше, чтобы не даром деньги брал.

— А вообще, сынуля, все это чепуха, — неожиданно произнесен. — Ну напился, поссорился с девчонкой, порезал вены — да всякое бывает. Конечно, вены — это уж слишком!

— Что да, то да, — авторитетно вставила тетка.

— А насчет того, что будто бы ты соседа убил, да еще своего учителя, — про это забудь. Это они, понимаешь, менты тебе внушили! — Отец склонился к самому лицу сына и заговорил очень тихо. — Они же как, видят, что взять некого, сразу хватают того, кто подвернется! А ты еще в таком виде — ну понятно, кандидат номер один!

Даня закрыл глаза и улыбнулся — слегка, будто про себя. Отец еще что-то шептал ему, мать судорожно рылась в сумке, тетка с презрением смотрела на эту сцену — она полагала, что возиться с подобным ничтожеством, как ее распрелестный племянник, только время терять Но что поделаешь — ведь ее никто не слушает!

И тут Даня вдруг поднял ресницы и, глядя в потолок, сказал.

— А знаете, что мне сейчас пришло в голову? Данте расписал ад по принципу многоквартирного дома. В каждой квартире — а у него в кругу или, во рву — свой грех. И ведь он был прав.

— Уймите вы его! — вскочил с соседней койки мужчина в больничной пижаме. — Он достал уже своим Данте! Эта его байка про любовь, которая любить велела, а потом про свет дня, да еще…

— Еще он про папашу какого-то читал, — напомнил ему другой пациент, помоложе. Он был тут всего второй день, заняв опустевшую койку, и «Божественная комедия» еще не успела ему наскучить так, как прочим обитателям палаты. — Дескать — тот его жизни учил, и не раз. Потом он типа идет в глухую несознанку — не помню, мол, сам, как я вошел туда, спал он, видите ли! А потом чего-то за жизнь читал. Типа, срок ему сбавят наполовину и будет он гулять в лесу. У парня «мокрая» статья, а он стихами балуется! И ладно бы еще все по-русски, а то и по-итальянски шпарит.

И веселый паренек приблатненного вида посмотрел на Даню с некоторым уважением. Тот засмеялся — искренне, весело, совсем по-прежнему. Мать обняла его — такого смеха она давно уже не слышала. Ей вдруг показалось, что все еще наладится. Она вытерла глаза, расцеловала сына и взглянула на часы:

— Нам пора. Послушай, вот… — Женщина украдкой вынула из сумки мобильный телефон и сунула его Дане под подушку. Туда же последовал проводок со штепселем. — Ты мне звони, ладно? И если тебя начнут допрашивать — никому и ничего. Адвоката мы найдем. Они не имеют права тебя допрашивать!

Уходя, она все оглядывалась. Час посещений закончился, в палату с недовольным видом вошла медсестра, катившая штатив с капельницей. Женщине показалось, что сын на прощание улыбнулся, но, может быть, — только показалось. На улице, глотая морозный воздух, она снова расплакалась — уже совсем тихо. Муж обнял ее, глядя в сторону. Ему хотелось как-то утешить жену, но слов он не находил — этот визит произвел на него самое тягостное впечатление. В то, что Даня мог кого-то убить, он не верил. Или… Почти уже не верил.

Этот бесконечный Данте, которым парень так увлекся в последнее время, эти мрачные глаза, повязки на запястьях… Разве так должен вести себя нормальный молодой человек, у которого вся жизнь впереди?

Его сестра с невозмутимым видом стояла в двух шагах и натягивала перчатки. Она-то, про себя, давно поставила на племяннике крест.

Перед Юлией — в данное время Галиной, лежали на столе три билета на мюзикл. Точнее, то, что осталось от билетов. Она сама разорвала их перед лицом у мужа и, что самое скверное, на глазах у дочери, ради которой поход и замышлялся. И ведь все было замечательно.