Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона. - Роберт Грейвз

— Хотел бы заметить, сэр, что в колледже мне приходится знакомиться со старинными римскими и греческими поэтами, но я предпочитаю пишущих английских и более современных. Я часто грущу о том, что мне не повезло и я не смог посещать собрания в Таверне Дьявола, когда Бен Джонсон там председательствовал. Сэр, мне известно, что вы живете в доме неподалеку от этой таверны и что тоже пишете стихи, мне кажется, что вы принадлежите к тому же обществу и лично знали тех, кого я очень уважаю, например, драматических поэтов Джона Форда и Джона Вебстера, а среди сатириков…

Мильтон перебил брата.

— Нет, Джеймс, ты ошибаешься. Твой свояк не принадлежит ни к какому обществу, а проповедует свои убеждения и сам себе хозяин, как Адам. Я не могу отрицать, что пару раз навещал комнату Аполлона в Таверне Дьявола. Меня вела туда надежда, что я встречусь с интересными личностями, с кем я желал бы побеседовать, но мне не нравились многие порядки в этом обществе. Во-первых, мне не нравилось, что все обожают и восхищаются этим грубым и пьющим, как бочка, чудовищем Беном Джонсоном, который, хоть и был малый не промах и сочинял удачные пьески, но он не умел себя вести и не переносил мысли о том, что может быть всего лишь вторым в дружеском соревновании умов. Если молодой человек осмеливался возразить этому Полифему, {40} сразу находились подлипалы и пытались его выгнать взашей, будто он неприлично повел себя в церкви. Во-вторых, мне не нравилось, как обращались друг к другу в Комнате Аполлона — Томаса называли Томом, а Роберта — Робином, а я не желал отзываться на другое имя, кроме имени, данного мне при крещении, а именно Джон, и никогда не отзывался на имя Джек, как они привыкли говорить. В-третьих, туда допускались образованные женщины. А я уверен, что женщине незачем учиться, ей даже опасно учиться, потому что она осмелеет и начнет спорить с мужчинами по проблемам искусства и науки, кошмар, да и только. В-четвертых, среди обожателей Бена были в основном пьяницы, и многие переболели венерическими болезнями, как, например, нынешний лауреат Вильям Девенант. Он, кстати, из Оксфорда. Может, он в чем-то наследовал ум своего крестного Уильяма Шекспира, говорят даже, что он был его незаконным сыном, и, вообще, от них воняет, не нравится мне их общество. Они животные, постоянно думают о женщинах. В-пятых, они перебрасываются словами, сидя за столом, и глупо и грубо шутят, и упоминают имя Божье всуе. В-шестых, хозяин — старый Саймон Ведлоу — заламывает за вино огромные цены и каждый вечер они собирают с присутствующих деньги, чтобы старый паралитик Бен мог упиваться до бессознательного состояния за счет других. В-седьмых, — и на этом закончу, — в тех редких случаях, когда я там присутствовал, я никогда не слышал, чтобы там читали, пели или говорили что-то, что могло бы привлечь к ним интересующегося человека. Когда я был там в последний раз, они хвалили отвратительные, грубые стихи скандалиста Джона Скелтона. Наш Генрих VIII в шутку называл его викарием Ада. Кроме того, там звучали эротические поэмы злого Джона Донна. Он когда-то служил в соборе святого Павла, и Бен называл его «первым поэтом века, превосходящим даже Эдмунда Спенсера…». Я так из-за этого разозлился, что тут же покинул помещение.

Джеймс попробовал задать Мильтону другой вопрос.

— Но, сэр, мне кажется, что поэтам хочется быть в компании своих друзей-поэтов. Наверное, вы вхожи в круг самых избранных компаний поэтов и уже несколько лет встречаетесь в доме лорда Фолкленда в Грейт Тью, расположенном в Вудстоке, там ни один человек не пытается возвыситься над своими собратьями и даже сам милорд…

— Конечно, почему он должен быть выше других, только потому, что ему повезло и он родился в такой семье? — воскликнул Мильтон. — Такой маленький, черноглазый, со свисающими волосами и с прыщавым лицом, любитель поэзии с плохо поставленным голосом, которым он рассуждает о многих науках, не постигнув сам ни одной из них! Действительно, он как-то открыл двери для людей, обладавших самыми разными талантами, разрешил нам заниматься в его обширной библиотеке. Но, может, он плохо выбирал посетителей, или его приглашением воспользовались не те… Но должен сказать, что в тот раз не было никого, чьим талантом я восхищался. Я помню, что там как-то состоялось собрание лондонских острословов. Часть из этих людей прибыла сюда из Таверны Дьявола. Старый Бен тоже оказался там. Он как всегда был пьян, как сапожник, был разодет в камзол с разрезами сзади, как у кучера, а за ним следовали Керью, Воллер, Саклинг, Монтагю и тому подобное отребье. Меня туда не пригласили, я считаю, мне этим польстили, а не оскорбили, потому что Бен говорил только о себе и был в центре внимания. Позже до меня дошли слухи, что лорд Фолкленд вышвырнул вон всех этих так называемых поэтов и болтунов. Он увлекся неким Чиллингвортом из Оксфорда, который выдает себя за богослова. Кстати, он крестник этого маленького краснолицего с короткими волосами архиепископа Лода. Чиллингворт некоторое время был папистом, а после того, как написал дурацкую книгу, считается вторым Ричардом Хукером. Как будто одной церковной политики недостаточно для нашего времени! Он стал шпионом и осведомителем архиепископа и донес ему, когда мой бывший учитель господин Гилл высказал несколько резких слов по поводу короля в вашем колледже Крайст-черч.

— Я прекрасно знаком с господином Вильямом Чиллингвортом, — заметил Джеймс, — он мой крестный и чрезвычайно добр ко мне.

Но Мильтон его не слышал и продолжал извергать поток слов.

— Кроме этого Чиллингворта, лорд Фолкленд пригласил доктора Шелдона из колледжа Всех душ. Он очень хорошо разбирается в бизнесе, но постоянно отпускает шуточки по поводу религии и говорит, что ее следует использовать, как инструмент государства. Кроме них, был приглашен Джек Хейлс. Он обладает нежным сердцем и как-то высказался, что откажется от церкви, если его станут убеждать в том, что христианин будет проклят, коли станет выражать противоположное мнение. Подобно лорду Фолкленду, он разделяет ученье отвратительной школы в Ракове в Польше, которое теперь, к счастью, разгромили. Так этому дурачку и нужно!

— Сэр, мне известно, что до того, как уважаемый ученый Джон Селден был избран в парламент, он так долго гостил в Грейт Тью, что стал почти членом семейства, — заметил Джеймс.

— Правильно. Господин Селдон неутомимый труженик и пытается отыскать записи, которые мне в свое время очень пригодились. Но мне не нравится компания, в которой он вращается. Он слишком долго находился в обществе старых и давно почивших варваров, сам огрубел и перестал замечать ошибки живых людей. Но может, это происходит из-за его низкого происхождения, потому что он родился в лачуге, и с самого детства ему было невозможно выбирать себе друзей.

Джеймс попытался вставить словечко:

— А как насчет господина Джорджа Сендиса? Он перевел работу Гроция… {41}

— Я преклоняюсь перед Гроцием, — перебил господин Мильтон. — Мне выпала честь познакомиться с ним, когда три года назад я совершал путешествие заграницей. Но мне не нравится, что его работы ужасно испорчены переводом на английский Джорджем Сендисом! Вам приходилось читать его ужасный перевод «Метаморфоз» Овидия! Овидий был ничтожным скулящим отбросом, но у него хороший слог, а Сендис лишает его этого слога, и остается только ничем не прикрытое скотство. Когда он цитирует Библию, это становится просто неприличным. Я знаю, что милорд Фолкленд хвалил его за переработку псалмов. Он написал, что «он отряхивает пыль с серьезной лиры Давида». Что за выражение! Пыль на лире Давида можно сравнить с золотистой пыльцой на цветке лилии, но Сендис знает иврит так же, как осел разбирается в рецептах приготовления пива! Не питая уважения к бессмертным стихам Давида, он сдувает золотистую пыльцу резким и сильным дыханием и сыплет его угольной пылью и копотью из грязной корзины для дров.

Братец Джеймс понимал, что его присутствие при этом монологе необязательно, поэтому извинился и поскакал галопом через широкое поле. Он объяснил, что ему необходимо размять лошадь, которой надоело так медленно тащиться.

Господин Мильтон остался со мной наедине в первый раз за все время нашего знакомства. Он долго молчал, и я тоже не сказала ни слова, потому что решила как можно дольше скрывать от него свое мнение, пока он сам им не заинтересуется. Наконец, Мильтон произнес.

— Милое дитя, мне так приятно смотреть на ваши волосы. Я не сомневаюсь, что у Евы были локоны, подобные вашим!

Я вежливо ответила:

— Сэр, благодарю вас за ваше восхищение. Я каждое утро старательно расчесываю волосы щеткой.

— После того, как я вас увидел в первый раз, — продолжал Мильтон, — я не мог позабыть ваших волос. Они струились перед моим мысленным взором, и даже если я начинал что-то читать, пусть и Священную Библию, они представали передо мной на страницах книги, и я терял смысл прочитанного.