Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона. - Роберт Грейвз

Мои родители, братья и сестры хохотали над этим спектаклем, пока у них не заболели бока. Мой муж выглядел мрачным. Братец Джеймс с отвращением отвернулся от них и начал любоваться лебедями на реке. Что касается меня, то я была поражена, мне было отвратительно видеть варварство этих людей, раньше мне доводилось слышать, как кому-то угрожали «прокатить с музыкой и ряжеными за измену», но видела подобное впервые.

Мой муж, когда эти люди проследовали мимо нас, начал читать «научную лекцию» отцу о том, что подобная вульгарная антидрама обычно случалась, когда римские генералы следовали через свой город, как боги после победы, и это представление должно было напомнить им, что они смертны. Мильтон сказал, что подобные грубые и вульгарные процессии в старые времена шествовали по пятам свадебного кортежа, как страшное напоминание о том, что муж и жена не должны забывать о тесном союзе мужчины и женщины, что он обладает абсолютной властью, а она — его покорная и смиренная служанка.

— Тем не менее, — заметил отец, — хотя в Англии жена de jure,[47] как вы говорите, является служанкой и полной собственностью мужа, я слышал такое присловье, что если бы через Ла-Манш был выстроен мост от Кале до Дувра, все женщины Европы постарались перебежать по нему к нам, потому что de facto[48] англичанин так уважает и так нежно относится к жене, что за столом сажает ее на самое почетное место, в пути предлагает ей опереться на его правую руку, старается, чтобы ее не коснулись беды и трудности, потому что тогда стыд ляжет на его голову.

На это мой муж сухо пошутил:

— Сэр, я верю, что вы правы. Некоторые англичане и мужчины из Уэльса, позволяющие женам сесть им на шею, отводят им лучшую комнату в доме, чтобы она могла там расслабиться, а хозяин должен подводить счета в маленькой темной каморке, которая служит также и бельевой.

Отец ему весело ответил:

— Сэр, вы пытаетесь меня подколоть, но моя жена принесла мне приданое в три тысячи фунтов, когда мы поженились, и вам прекрасно известна поговорка: «Кто платит, тот и заказывает музыку!»

Тогда муж улыбнулся мне и небрежно заметил:

— Жена, я недавно прочитал в газете «Пейперз» господина Ричарда Хеклюта, как складываются отношения между супругами у русских. Мужчина среди других подарочков присылает жене кнут, чтобы она знала, что ее ожидает в случае непослушания. У них есть примета — если жена не получала порки в течение недели, она считает, что муж ее разлюбил, и ей бывает очень грустно. Русские жены очень послушны и ведут себя скромно и покорно. Если мужчине жена становится противна, он может с ней развестись. Это право на свободу они получили от греческой церкви.

Я промолчала и даже не воскликнула: «О!» или «Господи, помилуй нас!».

После наступления сумерек мы доехали до Ридинга и поужинали в доме Кристофера Мильтона. На ужин подали откормленных цыплят, хотя не таких вкусных, как у нас, еще на столе был свежий горошек с маслом, семга, салат из артишоков и множество клубники и вишен. Господин Кристофер оказался милым и очень умным джентльменом, в нем не было ничего от суровости моего мужа. В своих рассуждениях он был ближе к моим родным, особенно в вопросах религии и политики. Его жена Томазина оказалась милой, спокойной женщиной.

Из вредности мой муж за ужином начал рассуждать о правах парламента, с пафосом заявив, что он является высшей инстанцией на земле и что король не имеет власти ограничивать его свободы и привилегии. Но его брат Кристофер поддерживал противоположную точку зрения. Он цитировал доктора Коувелла, преподавателя гражданского права в университете Кембриджа. Доктор Коувелл говорил, что король с его абсолютной властью находится как бы над законом, и заявлял, что Его Величество, чтобы было легче издавать законы, позволил епископам, дворянству и палате общин с ним советоваться, и это было сделано не по принуждению, а с любезного согласия Его Величества. Господин Кристофер спросил, зачем нужен королевский титул, коли Его Величество волей парламента будет ограничен законами, противоречащими его духу?

Мой муж начал громко спорить, утверждая, что новая доктрина, навязанная Англии, а именно: что королевский произвол — закон для народа, есть ничто иное, как иностранная ересь, ядовитое блюдо, которое парламент вскоре выбросит за пределы Англии.

— Ах, парламент! — воскликнула матушка. — Парламент может проголосовать, чтобы дерьмо стало розой, но оно все равно останется дерьмом!..

Мильтон не обратил внимания на замечание матушки и воскликнул:

— Более четырехсот лет прошло с тех пор, как старик Бректон опубликовал заметки о законе и конституции нашего королевства, и с тех пор честные граждане заявляют, что король Англии не может своей волей изменять наши продуманные законы, дабы не позволить королю ухудшить жизнь его свободного народа, управляемого законами, принятыми сообща, лишить его имущества, жизни или свободы каким-то тщедушным заикающимся шотландским…

— Поосторожнее, братец, — вмешался Кристофер, — потому что в моем Ридинге и в Оксфорде господина мирового судьи Пауэлла, более верные королю жители, чем в Лондоне.

Мильтона ничто не останавливало.

— …заикающимся шотландским человеком, алчущим власти! Вот в чем тут дело, братец! Как недавно заявил доктор Роджер Мейнворинг, «королевское желание и приказания могут заставить его поданных страдать от вечного проклятия». Такое уродливое положение наш благородный народ долго терпеть не может, и он с этим расправится, и от этого может пострадать сам король. Уверяю вас, до конца лета, я не ошибаюсь, в стране начнется гражданская война. Я приму в ней участие с оружием в руках, буду выступать на стороне народа.

Господин Кристофер очень вежливо ответил брату:

— Братец, ты, может быть, прав в политике и в своих предсказаниях. Но я не поверю, что в Англии найдется достаточно людей, которые будут настолько злы, что поднимут оружие против короля, во имя древнего принципа свободы, который порос травой забвенья. Или что ты и я, хранящие верность королю, как главе нашей церкви и суверенному защитнику, можем оказаться по разные стороны баррикад в братоубийственной войне, как бы бурно мы ни обсуждали существующее положение. Когда проснешься завтра утром, выгляни из окна, Джон, и посмотри, как весело идут люди на рынок, и прислушайся, как приветствуют друг друга наши соседи, а потом скажи мне, может ли такая миролюбивая нация заболеть и ввергнуться в пучину гражданской войны? Джон, ты можешь и дальше шуметь и возмущаться, но в Англии нет никаких признаков войны, так же, как нет заморозков на моих клубничных грядках!

Покачивание кареты во время долгой и трудной дороги утомили бы меня, даже если бы первую половину дня я провела спокойно. Я настолько устала, что была готова заснуть прямо за столом, но тут дремота покинула меня, я проснулась, но была сильно взвинчена, у меня началась такая головная боль, что казалось, мне воткнули в глаза кинжал.

Комната для новобрачных была украшена гирляндами, и в ней сильно пахло вербеной и полынью. Кругом стояли вазы с цветами — розы, гвоздики, левкои. У постели находился столик с серебряным подносом, на котором стояли вино, блюдо с небольшими кексами и первыми нектаринами и яблоками. Белое атласное покрывало было усыпано золотой пудрой, все переливалось и сверкало в свете семи толстых восковых свечей в стеклянном подсвечнике, стоявшем у изголовья кровати. Зара и Энн хорошо выспались в карете и теперь прекрасно выполнили свои обязанности подружек невесты. Они меня расшнуровали, сняли туфли, чулки и нижнее белье, и я, обнаженная скользнула под чудесные тонкие льняные простыни. Девочки спели песню и сказали братцу Ричарду, чтобы он позвал ко мне жениха. Девочки поцеловали меня на прощанье, Зара вела себя отлично, потому что ей очень нравился мой муж, а Энн вообще была милым и приветливым ребенком.

В комнату вошел муж и запер дверь. Ставни закрыли заранее, и мы остались вдвоем.

Мильтон разделся и лег в постель с Библией в руках. Он нежно поцеловал меня и начал читать отрывок из Песни Песней, где Соломон хвалит свою возлюбленную за красоту, сравнивая ее чрево с ворохом пшеницы, а сосцы — с двумя козлятами, двойнями серны. Потом он закрыл книгу, прежде положив между страницами лепестки розы, чтобы они в дальнейшем помогали воспоминаниям. Муж нежно говорил со мной, но на каком-то иностранном языке. Мне показалось, что это был арамейский язык. Затем я должна была выйти из постели и встать рядом с ним на колени, и поблагодарить Бога за его щедрость, потому что он создал мужчин и женщин. Мильтон много разглагольствовал, а мне пришлось все за ним повторять. Когда мы наконец сказали «Аминь!», он положил меня в постель, обнял и задрожал от сильной страсти. Я ничего не сказала, а продолжала спокойно лежать, и Мильтон приподнял мою голову и сказал.