Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Дюваль откладывает дописанное письмо и поднимает на меня глаза:

— Хорошо ли спалось?

В его глазах — над синим дублетом они делаются почти голубыми — мерцают насмешливые искорки, которые мне очень не нравятся.

— Боюсь, господин мой, не особенно хорошо.

— Жаль, — произносит он, хотя отлично знает, кого следует за это винить.

Я собираюсь высказать ему свое мнение на сей счет, но он вскидывает ладонь:

— Погоди. Я скоро должен буду уйти, а нам очень многое следует обсудить.

Как ни тошно мне оставлять за ним последнее слово, я согласно киваю.

Дюваль бросает перо и откидывается в кресле.

— Итак, — говорит он, — я был прав. Кто-то объявил державный созыв, не только не испросив согласия герцогини, но даже и не уведомив ее, и она очень расстроена. А бароны, точно жадные стервятники, уже слетелись в Геранд. Самое скверное, что сюда прибыл и французский посланник, намеренный проследить за происходящим и обо всем доложить регентше.

— Вот бы отыскать на нем метку, — говорю я с надеждой. — С удовольствием убила бы его прежде, чем он отошлет домой свои донесения!

Дюваль морщится:

— Если вправду увидишь на нем метку Мортейна, со всем моим удовольствием разрешаю прикончить негодяя. Но если ты думаешь, будто с его смертью прекратится передача сведений от нашего двора во Францию, ты еще наивней, чем кажешься.

Я ощетиниваюсь, желая немедленно разубедить его относительно своей наивности, но прикусываю язык. Ясно как божий день, что к нынешнему служению монастырь подготовил меня из рук вон плохо.

А может, сама обитель оказалась неподготовленной? Эта мысль крайне беспокоит меня, и я ее отбрасываю.

— Так ты вытянул что-нибудь из мерзавца, которого вчера оглушил?

Дюваль недовольно кривится.

— Увы, нет. — Поднявшись, он подходит к окну. — Уж очень сильно я его ударил. Разбойник до сих пор не очнулся.

— А его вещи? Никаких улик или намеков, кто и почему послал этих людей?

— Тоже мимо. Как ни прискорбно, у них не оказалось при себе ни флагов с гербами, ни записок с подписями и печатями, аккуратно сложенных в кошелях.

Его насмешливый тон попросту оскорбителен. Я тоже встаю:

— Я на подобное и не рассчитывала. Но им ведь наверняка заплатили? Если нашлись деньги, то где они отчеканены? Может, у злодеев были плащи из фламандской шерсти или сапоги итальянской кожи? Какая-никакая, а все подсказка.

Он поднимает брови: подобного от меня явно не ожидал.

— Монеты у них в кошельках были французские, но это не улика: такими пользуется полкоролевства. Плащи — самые дешевые, а вот сапоги… Сапоги действительно из отменной кожи. Попытка скрыть свое происхождение налицо.

Я прячу самодовольство. Однако он не дает мне в полной мере насладиться маленькой победой, резко меняя тему:

— Мне сегодня нужно провести несколько важных встреч. Сама понимаешь, герцогине приходится разбираться с последствиями недавних событий. Лучше, если я буду с ней рядом.

— Разве мое присутствие не вызовет лишних вопросов?

Он весело глядит на меня:

— Ну разумеется, милочка, еще как вызовет. Потому-то тебя там и не будет.

— Хорошо, чем мне тогда заняться? Может, допрошу разбойника, когда очнется? Или попробую выяснить, кто объявил державный созыв?

Он опять вскидывает ладонь, и я замолкаю.

— Нет-нет. Тебя тоже ждет встреча… в некотором роде.

Что-то не нравится мне эта улыбочка, играющая у него на губах. А он продолжает:

— Скоро сюда придет белошвейка из тех, что обслуживают саму герцогиню. Она соорудит платье, в котором я вечером представлю тебя при дворе.

— Платье?.. — Я попросту не нахожу слов. Он что себе вообразил, я буду сидеть тут в рюшечках и оборочках, пока он государственные вопросы решает? — Мы так не договаривались!

— Если хочешь добиться цели, следует загодя позаботиться о каждой детали. Разве тебя этому не научили в монастыре? Чтобы нынче вечером сыграть роль моей возлюбленной, ты должна…

— Разговор был о кузине, — упорствую я.

Он прислоняется к стене возле окна и складывает на груди руки:

— Я думал, ты уже поняла, что это глупость несусветная. Все мое родство по отцу и по матери известно наперечет. Откуда мне взять двоюродную сестру, о которой не ведала бы ни одна живая душа? Разве что из воздуха сотворить?

Щеки у меня вспыхивают. Дюваль смотрит мне в глаза, задумчиво постукивая пальцем по губам.

— Я тебе дело придумал, — говорит он затем. — Когда покончите с платьем, принимайся за изучение благородных домов Бретани. Чтобы более не ошибаться, встречая придворных.

Я вздергиваю подбородок:

— Я их уже изучала, мой господин. Только не каждого вельможу знаю в лицо. Как мне их узнавать? Разве что по гербам и фамильным цветам, но если их нет?

— Это верно, — говорит он. — Ты уж прости, если я без конца насмехаюсь над твоим монастырским обучением. Просто хочу убедиться, что ты владеешь хотя бы необходимыми основами.

Во мне вскипает гнев, но я давлю его усилием воли. Собственно, что рассердило меня? Его высокомерие и заносчивость? Нет. Все дело в крохотных семенах сомнения, которые он ухитрился посеять в моей душе.

Близ окна установлена шахматная доска. Он подходит к ней, и я вижу, что там недоигранная партия. Хотя нет. Уж больно много фигур. Раза в два больше, чем при обычной игре.

Он спрашивает:

— Умеешь играть?

— Нет, — говорю я.

На самом деле умею, но не особенно хорошо.

— Странно, — говорит он. — Я думал, в обители считают шахматы полезными для послушниц.

— Так и есть. Только я эту науку не в полной мере осилила.

Уголок его рта снова ползет вверх.

— Что, терпения не хватает?

Я с трудом выдавливаю сквозь зубы:

— Да, так говорят.

Не обращая внимания на мое смущение, он тянется к доске и трогает пальцем белую королеву, вокруг которой собралось несколько фигурок помельче. Они словно бы прикрывают королеву от черного полчища.

— Французы наседают со всех сторон, — негромко произносит Дюваль. — Они проглотят нас и не подавятся, дай только повод. И они не просто ждут случая, а вовсю готовят его, плетя заговоры и интриги. Если удастся, они с удовольствием нас перессорят, а там и подомнут. Я знаю, что они уже приплачивают некоторым нашим баронам, но еще не выяснил, кому именно.

— Примерно так, мой господин, мне и объясняли в монастыре, — киваю я.

Вот только о баронах, подкупленных французской регентшей, в обители не упоминали. Впрочем, я скорее язык себе откушу, чем в этом сознаюсь.

— Нам нужно сделать две вещи, — словно вовсе не услышав моих слов, продолжает Дюваль. — Устроить герцогине замужество, добыв таким образом могущественного союзника, и короновать ее наконец. И тому и другому мешает присутствие французского посланника при дворе. Что, кстати, тебе известно о претендентах на руку Анны? — спрашивает он неожиданно.