Коринна, или Италия - Жермена Сталь

Слушая эти искренние и простодушные слова, Освальд испытывал какое-то странное, противоречивое ощущение: он был тронут достоинством, с каким ему ответила Коринна, но едва ли не огорчился, что его опасения оказались напрасными; он бы хотел, чтобы она совершила непростительную ошибку в глазах общества, и это, наложив на него обязательство жениться на ней, покончило бы разом со всеми его колебаниями. Он с досадой размышлял о свободе нравов в Италии, которая еще усугубляла его затруднения, разрешая ему быть счастливым и не связывая его никакими узами. Он хотел бы, чтобы долг чести повелел ему совершить то, чего он сам желал. Эти мучительные мысли вызвали новый опасный приступ болезни. Коринна, страшно встревоженная, овладела, однако, собой и окружила его нежным заботливым уходом.

К вечеру Освальд казался еще более угнетенным; стоя на коленях у его постели, Коринна обеими руками поддерживала его голову, хотя сама была расстроена не менее его. Несмотря на свои страдания, он порою глядел на нее счастливым взглядом.

— Коринна, — попросил он тихим голосом, — почитайте мне вслух из этой тетради, там записаны мысли моего отца — его размышления о смерти. Не думайте, — прибавил он, заметив испуг на лице Коринны, — будто я ожидаю смерти; но всякий раз, как я болею, я перечитываю эти мысли, и мне кажется, что я принимаю утешение из уст моего отца; и еще я хочу, дорогая, чтобы вы таким образом узнали, что за человек был мой отец; тогда вы лучше поймете и мою душевную боль, и его власть надо мной — все это я хочу вам когда-нибудь рассказать.

Коринна взяла в руки тетрадь, с которой Освальд никогда не расставался, и дрожащим голосом прочла вслух несколько страниц:

«Возлюбленные Господом праведники, вы будете говорить о смерти без страха, ибо она будет для вас лишь переменой жилища; а то жилище, которое вы покинете, быть может, заслуживает наименьших сожалений. О бесчисленные миры, заполняющие неизмеримые пространства! неведомые сонмы творений Бога, сонмы детей Его, рассеянных в просторах вселенной, разбросанных под небосводом! да сольются наши хвалебные гимны с вашими! мы не знаем вашего образа жизни, мы не знаем, скольких щедрот Верховного Существа вы сподобились; но, говоря о жизни и смерти, о времени прошедшем и будущем, мы приближаемся, мы приобщаемся к чаяниям всех созданий, наделенных разумом и чувствами, независимо от места их пребывания и расстояния, отделяющего их от нас. Семьи народов, семьи наций, плеяды миров, вы возглашаете вместе с нами: „Слава Владыке Небес, Царю природы, Богу вселенной, слава и хвала Тому, кто может по воле своей обратить бесплодие и изобилие, бесплотную тень — в существо из плоти и крови, самую смерть — в вечную жизнь!“

Ах, без сомнения, кончина праведника — это желанная смерть, но немногие среди нас, немногие из наших предков были ее свидетелями. Где такой человек, который мог бы безбоязненно предстать перед очами Предвечного? Где такой человек, который любил бы Бога, не изменяя Ему, служил бы Ему с юности и, достигнув преклонного возраста, не нашел бы в своем прошлом причины для беспокойства? Где такой человек, который всегда поступает безупречно, никогда не ожидая от людей ни похвал, ни награды? Где такой редкостный человек, достойный служить для всех нас примером? Где он? Где? Ах, если он существует среди нас, окружим его почетом; и просите себе, на благо, просите, чтобы вам разрешили присутствовать при его кончине как на самом прекрасном из зрелищ; наберитесь только мужества, чтобы внимательно следить, как он ведет себя на смертном одре, с которого он уже не встанет. Он созерцает смерть мысленным взором, он уверен, что она идет к нему; и взор его ясен, чело его словно окружено небесным сиянием, он говорит вместе с апостолом: „Я знаю, во что я верил“, и, хотя силы его покидают, эта вера одушевляет его черты. Он уже созерцает свою новую родину, не забывая, однако, и той, которую готовится покинуть; он уже близок к своему Создателю, к своему Богу, хотя и не утратил тех чувств, которые услаждали его темную жизнь.

Верная супруга, согласно законам природы, должна первой из его близких последовать за ним: он утешает ее, осушает ее слезы, он назначает ей свидание в той блаженной обители, которую не мыслит себе без нее. Он приводит ей на память счастливые дни, прожитые ими вместе, не для того, чтобы терзать сердце любящей подруги, но чтобы укрепить их обоюдную веру в благость Небес. Он еще раз напоминает подруге жизни о той нежной любви, какую он всегда к ней питал, и не для того, чтобы усилить скорбь (напротив, он хотел бы ее смягчить), но чтобы насладиться отрадной мыслью, что их две жизни росли из одного корня и что брачный союз послужит им защитой и оплотом в том неведомом будущем, где можно уповать на милосердие Всевышнего. Увы! можно ли нарисовать себе верную картину тех волнений, какие овладевают любящей душой в тот миг, когда ее очам открывается обширная пустыня, в тот миг, когда чувства и стремления, наполнявшие ее жизнь во цвете лет, уже навек для нее исчезают. О вы, кому суждено пережить близкое вам существо, посланное Небом, дабы служить вам опорой, существо, бывшее для вас всем, чьи взоры посылают вам скорбное прости, не откажитесь положить свою руку на его ослабевшее сердце, чтобы последнее его трепетание говорило еще с вами, когда уже умолкнут его уста! Да разве мы осудили бы вас, верные друзья, если бы вы пожелали, чтобы смешали ваш прах, чтобы ваши бренные останки соединили в одном убежище? Всеблагий Господи, пробуди их вместе; и если один лишь из двоих удостоится этой милости, если один лишь из двоих попадет в число избранных, так пусть же и другой услышит эту весть, пусть и он узрит ангельский свет в то мгновение, когда будет провозглашен жребий праведных, дабы и ему блеснул луч радости, прежде чем душа его низвергнется в вечный мрак.

Ах! быть может, мы заблуждаемся, когда тщимся описать последние дни человека с чувствительным сердцем, который видит, как смерть приближается к нему поспешными шагами, готовая разлучить его со всем, что ему дорого.

Он воодушевляется на миг, собирается с силами, чтобы в последних словах дать наставление детям. Он говорит им: „Не бойтесь присутствовать при кончине вашего отца, вашего старого друга. По закону природы он прежде вас покидает эту землю, куда пришел раньше вас. Он покажет вам пример мужества, но все же он скорбит, расставаясь с вами. Он хотел бы, конечно, еще долго помогать вам своим опытом, пройти вместе с вами еще несколько шагов среди тех опасностей, какие отовсюду грозят юному существу; однако жизнь беззащитна, когда приходит время сойти в могилу. Вы пойдете теперь одни — одни в этом мире, из которого я исчезну. Как было бы хорошо, если бы вы с избытком получили блага, рассеянные Провидением на земле! Но никогда не забывайте, что этот мир лишь временная наша родина и что другая, вечная наша родина вас призывает. Быть может, мы увидимся снова: перед лицом Господа Бога я паду ниц со слезами и мольбой за вас. Любите религию, которая может дать вам так много; любите религию, последнюю связь между отцами и детьми, между жизнью и смертью… Подойдите ко мне!.. Дайте мне еще поглядеть на вас! Да будет с вами благословение слуги Божия!..“ Он умирает… О ангелы небесные! примите его душу и оставьте нам на земле воспоминание о его делах, воспоминание о его мыслях, воспоминание о его надеждах».

Волнение не раз вынуждало Освальда и Коринну прерывать чтение, и в конце концов они от него отказались. Коринна опасалась, как бы обильные слезы, проливаемые Освальдом, не повредили ему. Она была потрясена его душевными муками, не замечая, что и сама столь же подавлена.

— Да, — промолвил Освальд, протягивая ей руку, — да, дорогой мой сердечный друг! твои слезы смешались с моими слезами. Ты оплакиваешь вместе со мной моего ангела-хранителя, чьи последние объятия я еще чувствую, чей благородный взгляд я еще вижу; быть может, он избрал тебя моей утешительницей, быть может…

— Нет, нет, — вскричала Коринна, — он не считал меня достойною этого!

— Что вы говорите? — перебил ее Освальд.

Коринна, испугавшись, что она открыла свою тайну, повторила слова, которые у нее вырвались, несколько изменив их смысл:

— Он не счел бы меня достойною этого.

Ее ответ рассеял тревогу, закравшуюся в сердце Освальда, и он продолжал без всякой опаски говорить с Коринной о своем отце.

Тут к Освальду пришли врачи, и они немного успокоили Коринну; однако они решительно запретили больному разговаривать, пока не зарубцуется каверна в его легких. В течение шести дней Коринна не отходила от Освальда и не позволяла ему произносить ни слова, ласково приказывая ему молчать, едва он пытался заговорить. Она умело развлекала его чтением, музыкой, а то и беседой, которую вела одна, стараясь оживить ее то серьезными, то забавными, но всегда интересными предметами. Постоянно приветливая и нежная, она таила от лорда Нельвиля свое внутреннее беспокойство, но ни на минуту не ослабляла своего внимания. Она замечала едва ли не раньше Освальда, когда ему становилось хуже, и мужество, с каким он это старался скрыть, никогда не обманывало ее: она сразу угадывала, чем ему помочь, и пыталась облегчить ему мучения так, чтобы он как можно меньше обращал внимания на ее заботы. Однако стоило Освальду побледнеть, как ее губы белели и ее протянутые к нему руки дрожали; но она тотчас же превозмогала себя и улыбнулась, хотя глаза ее были полны слез. Иногда она прижимала его руку к своему сердцу, словно хотела влить в Освальда собственную жизнь. Наконец заботы ее увенчались успехом и он выздоровел.