Отзвук - Георгий Черчесов

Эльза маялась в ожидании представления. Но вот в зале погас свет, ярко вспыхнули прожекторы, нависшие над сценой, и появились оркестранты в расшитых черкесках и ичигах — мягких кавказских сапогах. Их встретили скромными аплодисментами.

— Да, да, это аланские костюмы! — воскликнул герр Ункер.

Эльза хотела уточнить, что у алан рукава были короче и полы до колен, но в это время заиграл оркестр и на сцену одна за другой выпорхнули девушки в изумительных по красоте и необычности орнамента сиреневых костюмах до пят и, точно лебеди, поплыли по кругу. Герр Ункер торопливо заглянул в программку, лежащую у него на коленях, и торжественно сообщил дочери:

— Это и есть их знаменитый танец «Симд». В программе сказано, что им восхищался еще Геродот.

Но она только напряженно следила за выскочившим из-за кулис парнем.

— Надо бы отыскать у Геродота это место, — пробормотал герр Ункер и тоже уставился на сцену, где плавно и величественно двигались одна за другой красивые пары.

Впоследствии, когда я возвращался в воспоминаниях к событиям этого дня, я всегда удивлялся и не мог объяснить, — почему в тот вечер я ни разу не посмотрел в зал, даже мельком, словно боялся увидеть там нечто такое, что меня могло в один миг сбить с ритма и привычного настроя на сцене. Во всяком случае, запомнилось какое-то необъяснимое ощущение страха или тревоги. Ну, а Эльза, конечно, восприняла все по-своему, по-женски, что ли. Ведь как она ни старалась поймать мой взгляд, она потом призналась, он ускользал, убегал от нее. И когда мужская группа ансамбля исполняла заключительный танец с саблями, Эльза страшно боялась за меня и вздрагивала всякий раз, как над моей головой взвивалась сабля партнера. И облегченно вздохнула, когда закончился этот жуткий бой с саблями, выстреливавшими при каждом ударе снопом искр.

Зажгли свет в зале, и мы, артисты, уже привычно принимали зрительские восторги, поклонами отвечая на крики: «Бис!», «Браво!» и устало улыбаясь.

Эльза тоже аплодировала нам, она даже кричала мне, но ее голос потонул в общем хоре восторженных криков, а взгляд мой все так же скользил поверх ее головы. От боли и обиды у нее на глазах выступили слезы. Отец, расстроганный, обнял дочь.

— Слезы восторга — это прекрасно! Значит, они задели струнки твоей души, родная. Но почему ты кричишь: «Олле!» Ты же не в цирке…

… Давно опустел зал. Во дворце погасли люстры. Герр Ункер, ожидая дочь у открытой двери «Ауди», в который раз звал ее:

— Поехали!

Но Эльза, стоя рядом с автобусом у служебного входа, в ответ только отмахивалась. Надо же, как захватил ее концерт! — с умилением думал герр Ункер. — Ей, наверно, хочется вблизи поглядеть на танцоров. Но уже ночь, надо ехать.

Тускло мерцало звездное небо, окончательно признав свое поражение перед многокрасочной и бесконечной пляской неоновой рекламы.

Из дворца вышла группа танцоров. Следом показались седой мужчина и средних лет женщина. Теперь дверь почти не закрывалась, выпуская артистов, неторопливо направлявшихся к автобусу. Седой мужчина коротко произнес:

— Садимся.

И танцоры стали заполнять автобус. Эльза забеспокоилась: меня все не было. Может, не заметила, как я прошмыгнул мимо? Она прошлась вдоль автобуса, всматриваясь в затемненные окна.

— Я сейчас, — улыбнулся ей шофер, по-своему поняв ее, и взобрался в кабину.

Салон «Мерседес-Бенца» озарился светом. Теперь можно было рассмотреть не только тех, кто сидел у окна. Эльза поймала на себе взгляд седого мужчины и решилась было обратиться к нему, но в этот момент увидела меня. Мы шли с Аланом, оживленно переговариваясь.

Прижав руки к груди, Эльза усилием воли заставила себя улыбнуться и пойти навстречу мне. Рука ее потянулась ко мне и… повисла в воздухе. А я, глядя снизу вверх в лицо Алану и слушая его побасенки, даже не взглянул на девушку, и машинально шагнул в сторону, обходя ее, замершую в умоляющей позе, на виду у шофера и ребят, глядевших из окон автобуса. Не узнал или не захотел узнать? Эта мучительная мысль больно ударила по сердцу. Она хотела окликнуть меня, но голос пропал, точно во сне, когда к тебе в окно лезет грабитель, ты видишь его, хочешь напугать, позвать на помощь, но горло сдавил страх, и ты не можешь издать ни звука. От стыда и унижения она какое-то время растерянно стояла, потом сделала назад шаг, другой, готовая сорваться с места.

Говорят, и на слепого иногда находит озарение. Внезапно, точно меня ударила молния, я замер на месте. Не ожидавший этого Алан грудью ткнулся мне в спину. Я резко обернулся, оттолкнул доулиста и весь подался к девушке, ноги сами понесли к ней…

И вот я стою перед ней, жадно всматриваясь в такое родное лицо, не смея притронуться, боясь, что видение исчезнет. Куда девались страх и стыд? Мы забыли, что на нас устремлены десятки глаз. Я не мог оторвать от нее взгляда. Эльза беспомощно развела руками и робко, едва шевеля губами, сказала:

— Это я, Олежка…

— Ты?! — Я притянул ее к себе и стал целовать ее волосы, глаза, губы… Не помню, сколько длилось это помутнение разума, но дрожащий голос Эльзы вернул меня к действительности:

— Олег, не надо, не надо… Тебя ждут.

Она была права отчасти. Меня не столько ждали, сколько не узнавали.

Аслан Георгиевич, видя, как уставились на нас пораженные танцоры, рассердился:

— Садитесь же! Тамуся! Клара! Казбек! Вам особое приглашение нужно?

Алан, решив, что министр ругается оттого, что ему не нравится мое поведение, успокоил его:

— Я его сейчас приволоку! — и бросился было к нам, но Аслан Георгиевич остановил его:

— Алан! Садись в автобус.

— Вот тебе и тихоня! — произнесла Зифа. — А раньше они не были знакомы?

— Раньше? — фыркнула Клара. — Он же первый раз за границей, — и шепотом закончила: — И, кажется, в последний. Такой проступок ему не забудут. Теперь Олежка — невыездной…

— Она сама к нему подошла, — заявил Казбек. — Я видел. И что она ему такого сказала?..

— Пойди, уточни, — вновь фыркнула Клара.

Аслан Георгиевич поднялся в непривычно притихший автобус. Казбек вопросительно посмотрел на него, но министр, прежде не терпевший, чтобы ансамбль ожидал кого-то одного, на сей раз жестом показал, чтоб танцор сел на свое место и не суетился.

На площадке у выхода из дворца теперь остались лишь герр Ункер да я с Эльзой.

— Ну, пресса… — засмеялся я.

Эльза тоже весело закивала головой:

— Я на концерте видела только тебя…

— Мне надо ехать, — грустно произнес я.

— И мне, — оглянулась она на седого очкарика, который стоял у «Ауди» и смотрел на нас, как мне показалось, удивленно и тревожно.

— Завтра мы будем давать концерт в Гейдельберге, — скороговоркой сообщил я Эльзе.

— Я знать… — торопливо кивнула она головой.

— Знаю, — привычно, точно и не было года разлуки, поправил я ее.

И она, закинув голову назад, счастливо засмеялась и послушно исправилась:

— Я знаю…

— Мы будем в Мюнхене через восемь дней.

— Знаю… — и это для нее не было новостью.

— Там мы и увидимся с тобой, да?

— Увидимся, увидимся, — успокоила она меня. — Ты рад? — она пытливо смотрела мне в глаза. — Это правда, что ты рад?

— Эльза…

— Да, да, знаю.

— Ну, пока! — я покосился на автобус.

— Ну, пока! — эхом повторила она.

И я побежал к автобусу.

… В «Ауди» парило молчание. Эльза, откинувшись на спинку заднего сидения, смотрела в окошко автомобиля, но ничего не видела, вновь и вновь переживая встречу со мной.

Герр Ункер был в смятении. Только что на его глазах свершилось нечто такое, что враз перевернуло его представление о жизни дочери. Он, конечно, понимал, что Эльза уже взрослая, что перед дочерью рано или поздно встанет вопрос о выборе жениха. Но странное дело, ее интересовали только археологические находки и научные открытия. Это было ее миром, и он, отец, это хорошо знал. Увы! — сегодня он убедился, что знал далеко не все… Но ведь Эльза ни словом не обмолвилась о танцоре отцу. Ни словом! Отчего она скрытничала? Ясно, что неспроста… Значит, это серьезно. Но что значит серьезно? То есть он хочет знать, до какой степени серьезно. Размышляя, герр Ункер поглядывал в зеркальце на дочь и видел, как играет на ее лице улыбка. А в нем боролись два чувства — радость от того, что дочь так счастлива, и эгоистичное, близкое к собственничеству, гневное и ревнивое. Вот так забывают об отце… Только увидела этого танцора, и рядом отец или нет, — ей уже безразлично. И ее вовсе не интересует, что творится у него в душе. Он кисло улыбнулся и, чувствуя, как несправедливо резко звучат слова, все же спросил:

— Кто он?

— Это Олег, — не замечая злых интонаций в его голосе, просто ответила она.

— Кто такой Олег?

— А, папа, ну Олег, Олег же.

— Я хочу знать, почему он осмелился обнять тебя.