Клуб одиноких зомби - Екатерина Савина

– Хорошо, я вас слушаю, – сказала я, приготовившись к самому худшему.

– Голявин – очень интересный и порядочный мужчина, и мы всегда удивлялись, почему он не женат. Ой, сколько девчонок по нему сохло! Коллектив-то у нас в основном бабский... Знаешь, девчонки даже спорили на него, кто из них сможет уложить его в постель... Умора! Ни у кого ничего не получилось, – с чувством рассказывала Людмила.

Ко мне в голову стали приходить самые ужасные мысли, вроде того, что Голявин либо голубой, либо импотент. Но Людмила продолжала свой рассказ.

– Но однажды он обратил внимание на самую скромную и не слишком симпатичную, на мой взгляд, лаборантку. Светочка была от него просто без ума, и они даже сошлись, она переехала к нему...

Людмила тяжело вздохнула и сделала многознчительную паузу в своем рассказе. Мне в голову стали приходить еще более сумасшедшие идеи, вроде того, что Голявин – сексуальный извращенец. Неужели, «в тихом омуте черти водятся» – это про него? – спрашивала я себя.

– Александр Геннадиевич живет со своей матушкой, – собралась с мыслями медсестра. – Это не женщина! По словам Светочки, это – настоящая змея, Медуза Горгона, мигера, короче злыдня! Сашка у нее полностью под каблуком, без ее разрешения шагу ступить не может. Представляешь, Светочка рассказывала, что она даже по ночам под их дверью стояла и могла войти к ним в любой момент. Она даже копалась в Светкиных вещах и, буквально, в грязном белье... Зато свою комнату на ключ запирала и прятала в ней самые необходимые вещи с кухни... Вот так! Светочка, естественно, от него ушла...

Людмила смотрела на меня и ждала ответной реакции. Я молчала, обдумывая услышанное. Все оказалось не так ужасно, как я сначала предположила. Мне даже стало стыдно за свои фантазии. Я сопоставила отдельные фразы, оброненные сегодня Сашей, и красочные картины зверства его матушки, описанные Людмилой. Почти все совпадало, я не могла не верить медсестре. К тому же внутренний голос говорил мне: «Ты хотела, чтобы не было совсем никаких проблем? Вот так вот встретились под счастливой звездой, влюбились... Ан, нет! Помучайся, пострадай! Влюбленные всегда должны пройти через испытания и тогда их чувства укрепятся или...»

– Спасибо, что рассказали, – задумчиво проговорила я. Предупрежден, значит вооружен!

– Ну, не переживай, – принялась успокаивать Людмила. – Матушка у него уже старая, по-моему, ей уже за семьдесят...

– Такие до ста лет живут, – отозвалась я.

– Ну да ладно, я пойду, – сказала Людмила и с чувством выполненного долга вышла из палаты.

Я посмотрела на гонг, и тихонько притронулась к нему своей ладонью. Раздался негромкий звук, но в нем были те же вибрации, что и в числе моего имени. Я почувствовала, что мое тело наполняется этим звуком, а затем, становясь проводником звуковых вибраций, оно начинает отражать усиленный звук по всей палате, а может быть, и сквозь стены. Я только раз ударила в гонг, но еще долгое время продолжала слышать и чувствовать всем телом воспроизведенный им звук.

Только сейчас я в полной мере осознала то, о чем мне поведала нумерология. Еще Пифагор открыл, что числа могут быть выражены посредством звука, а я ощутила на себе это сейчас. Великий математик и нумеролог утверждал, что число вибрирует и движется, его силу невозможно расчитать, но она правит Вселенной. С тех давних времен люди говорят о музыке сфер, о симфонии Вселенной вовсе не потому, что слышат ее только обыкновенным ухом, а потому что осознают значения числа через его вибрацию всеми органами чувств.

Раньше о Пифагоре кроме его таблицы умножения и теоремы о катетах и гипотенузе я ничего не знала. Теперь я поняла, как велико его открытие о вибрации чисел и о движущей силе Вселенной. «Вот чей мозг нужно бы всесторонне обследовать. Жаль, что это уже невозможно», – подумала я, и снова мои мысли переключились на Голявина.

Я представляю, что мне придется противостоть его матушке, причем не применяя своих экстрасенсорных способностей. Я не могла сказать, что это обстоятельство меня вдохновляло, но ведь я не могла вот так взять и разлюбить Александра из-за его матушки – Медузы Горгоны!

Александр вернулся домой еще до Регины Сергеевны. Она пришла почти следом за ним и в хорошем расположении духа. Она с порога стала рассказывать сыну о том, кто еще был у Пелагеи Емельяновны в гостях, какие подарки ей подарили и чем именинница потчевала своих гостей.

– Саша, Пелагеюшка тебе гостинцы передала. Ты ведь, наверно, весь день голодный, – ласково проговорила матушка, а ее глаза лукаво следили за реакцией сына.

Александр спокойно выслушал старческую болтовню матушки, даже отведал гостинцев – голубцов и шарлотку с яблоками.

– Мама, а почему ты никогда не делаешь голубцы?

– Это вредно, – мгновенно ответила Регина Сергеевна недовольным тоном, но быстро смягчилась и добавила, – но по праздникам можно.

Александр внимательно посмотрел на мать, и понял, что они никогда не сойдутся во взглядах ни по одному вопросу. Он вспомнил, каким унижениям подвергла она Светочку, и допустить, чтобы то же повторилось с Ольгой, Голявин не мог. Он по-прежнему не знал, как жить дальше.

Регина Сергеевна опять почувствовала, что сын скажет ей что-то ошеломляющее и тотчас, чтобы избежать этого, удалилась в свою комнату. Вечер выходного дня прошел без эксцессов. Влюбленная душа Алексадра не хотела опускаться до мелочного скандала с матушкой из-за различного взгляда на вкусную и здоровую пищу. Он думал об Ольге...

Валерия не могла вспомнить, где она оставила свой автомобиль. Вернувшись обратно на станцию «Кузнеций мост» и выйдя в город, она пошла в сторону противоположную от того супермаркета, около которого она бросила свою машину. Она блуждала по центральным московским улицам и, в конце концов, совсем забыла, что она ищет.

На глаза Валерии попалась облезлая бездомная кошка, она сразу вспомнила о своем породистом Абдулле, закрытом в туалете. Ее душа разрывалась от жалости к пушистому домашнему питомцу, и она снова вернулась в метро и поехала домой.

Едва Валерия зашла в квартиру, она сразу поняла, что Анатолий так и не возвращался. Это обстоятельство ее даже обрадовало, она хотела начать новую жизнь без числовых кодировок и Анатолий ей уже не был нужен. Зато Абдуллу, встретившего хозяйку радостным мяуканьем, она прижимала к груди и целовала, как самое близкое на свете и родное существо.

– Мальчик мой, ты, наверно, проголодался, выбирай, что ты будешь кушать, – говорила Валерия, открывая холодильник.

Она кормила своего перса теми же продуктами, что ела сама. Абдулла, совсем не знавший вкуса «Вискаса» и «Кетикета», выбрал предложенный хозяйкой карбонат и запрыгнул на специальную табуретку с высокой подушкой. На ней он сидел и лакомился со стола, когда дома не было хозяина. Да, Валерия не осмеливалась кормить кота со стола, пусть даже персидского и с родословной, при Анатолии.

Она налила в блюдечко молока и сказала:

– Сейчас мы пойдем с тобой гулять. Абдулла, тебе нужен свежий воздух. Ты знаешь, что я задумала, мальчик мой? Если ты – перс, то тебе нужен гарем. Я куплю тебе самых красивых девочек. Хочешь?

Абдулла удовлетворенно замяукал. Валерия снова взяла кота на руки и закружилась с ним в ритме вальса. Она чувствовала себя в тот момент очень счастливой.

Валерия даже не догадывалась, что резкое освобождение подсознания от числовой кодировки не прошло бесследно для ее психики. Да, теперь она уже не зависела от Даниила Святославовича, но она стала пленницей своих собственных нерешенных проблем, выразившихся в помутнении сознания. Да, она разговаривала с Абдуллой как с человеком и даже не понимала, что перешла грань, за которой нормальный человек становится потенциальным клиентом психушки.

Глава 30

– Это что такое? – строго спросила меня старшая медсестра отделения. – Калинова, скоро обход, а у тебя что на тумбочке?

– Гонг североамериканских индейцев, – ответила я, начиная понимать, что праздник души закончился и наступили суровые будни, начинающиеся с самого тяжелого дня недели.

Софья Николаевна посмотрела на меня с таким ужасом, что меня тоже пробила нервная дрожь.

– Ты хочешь, чтобы Волынский меня уволил? Немедленно убирай этот барабан! Здесь же больница, а не филармония! – гневно сказала старшая медсестра.

– Куда? – спросила я, не зная, что делать.

– Да хоть под кровать! – мгновенно нашлась Софья Николаевна.

Мое сердце больно сжалось от этих слов. Мне предстояло убрать драгоценный гонг под больничную койку на толстенный слой пыли. Но иного выбора у меня не было, точнее был – подстелить газетку. Едва я успела спрятать мое сокровище от строгих взглядов врачей, ко мне пришли с обходом.

– Ну что, Олечка, свет Антоновна, – со свойственной лишь ему суперделикатностью сказал Юрий Яковлевич Волынский, – как вы себя чувствуете?