Собака из терракоты - Андреа Камиллери

– Ну нет, с тобой нужно просто ангельское терпение!

– А ты-то куда смотрела! – это Монтальбано сказал на диалекте.

– Прекрати говорить со мной по-сицилийски! Это нечестно, ты мне пообещал, что, как уедешь из Вигаты, выбросишь все из головы, а вместо этого на уме у тебя только эти твои истории.

– Прости меня, прости.

В первые полчаса пути он был очень внимателен, потом мысли предательски опять вернулись к двум убитым: собака совпадала, плошка с деньгами тоже, корчага – нет. Почему?

Он не успел даже решить, с чего начинать думать, как его ослепили фары грузовика. Комиссар понял, что съехал со своей полосы и что столкновение, которое сейчас произойдет, будет страшным. Принялся лихорадочно крутить руль, оглушенный криком Ливии и гневным сигналеньем грузовика. Они почувствовали толчки, попав на только что вспаханное поле, потом машина, забуксовав, встала. Молчали, сказать было нечего, Ливия тяжело дышала. Монтальбано испугался того, что должно было вот-вот случиться, как только его подруга малость придет в себя. Трусливо выставил вперед руки, пробуя ее разжалобить:

– Знаешь, не хотел говорить тебе раньше, чтоб тебя не пугать, но дело в том, что после обеда мне стало плохо…

Потом события развивались в ключе трагикомическом. Машину было не сдвинуть с места, хоть ты тресни, Ливия замкнулась в презрительном молчании. Монтальбано через некоторое время отступился от своих попыток выехать из канавы, опасаясь сжечь мотор. Он навьючил на себя багаж, Ливия следовала за ним на расстоянии нескольких шагов. Какой-то автомобилист проникся жалостью к этим двоим на обочине, брошенным на произвол судьбы, и подвез их до Марсалы. Оставив Ливию в гостинице, Монтальбано пошел в комиссариат, показал удостоверение и с помощью одного из полицейских поднял с постели водителя техпомощи. Пока суд да дело, он примостился подле Ливии, которая металась во сне, когда было аж четыре часа утра.

Глава двадцать вторая

Чтобы заслужить прощение, Монтальбано решился быть любящим и терпеливым, улыбаться и повиноваться. И в том преуспел, так что к Ливии вернулось хорошее настроение. Моция ее околдовала, поразила ее дорога чуть ниже уровня воды, которая соединяла остров с противоположным берегом, восхитил мозаичный пол одной из вилл, выложенный речными камешками-голышами, белыми и черными.

– Это – «tophet», – сказал экскурсовод, – место, где отправлялись культы финикийцев. Построек здесь не было, обряды совершались под открытым небом.

– Обычные жертвоприношения богам? – спросила Ливия.

– Богу, – поправил экскурсовод, – богу Ваалу Хаммону. Ему приносили в жертву первенцев, их удушали, сжигали, останки ссыпали в сосуд, который втыкали в землю и рядом ставили столб с надписью. Здесь их было найдено больше семисот.

– О, господи! – воскликнула Ливия.

– Синьора дорогая, в этих местах деткам вообще не везло. Когда полководец, посланный Дионисием, тираном Сиракузским, завоевал остров, жители Моции, прежде чем сдаться, прирезали своих детей. Одним словом, как ни крути, а уж такая планида, чтоб ребятишкам на Моции приходилось несладко. [30]

– Сейчас же уезжаем отсюда, – сказала Ливия. – И не говорите мне больше об этих людях.

Решили поехать на Пантеллерию [31] и оставались там шесть дней, наконец-то без разборок и ссор. Было так хорошо, что однажды ночью Ливия спросила:

– Почему нам не пожениться?

– И правда, почему?

Они мудро рассудили подумать об этом обстоятельно, потому что в проигрыше оказывалась Ливия, которой пришлось бы оставить свой дом в Боккадассе и приноровиться к новым ритмам жизни.

Как только самолет оторвался от земли, унося Ливию, Монтальбано бросился к автомату, позвонил в Монтелузу своему приятелю Дзито, спросил у него фамилию, получил в ответ номер телефона в Палермо, который тут же и набрал.

– Профессор Риккардо Ловеккьо?

– Да, это я.

– Николо Дзито, наш общий друг, посоветовал мне обратиться к вам.

– Как поживает рыжий негодник? [32] Давно уже я его не слышал.

Громкоговоритель, который приглашал пассажиров, летящих в Рим, проследовать на посадку, подсказал комиссару мысль, как ухитриться быть принятым немедленно.

– Николо поживает хорошо и передает вам привет. Послушайте, профессор, меня зовут Монтальбано, я нахожусь сейчас в аэропорту Пунта Раизи и у меня в запасе примерно часа четыре до пересадки. Мне необходимо с вами поговорить. – Громкоговоритель повторил приглашение, будто стакнувшись с комиссаром, которому нужны были ответы на его вопросы, и прямо сейчас.

– Послушайте, вы и есть комиссар Монтальбано из Вигаты, тот, который нашел тела убитых в пещере? Да? Подумать только, какое совпадение! Знаете, а я как раз собирался разыскать вас. Приходите ко мне домой, я вас жду, запишите адрес.

– Я вот, например, спал четверо суток подряд, без еды и питья. Мне помогали штук двадцать косяков, пять половых актов и удар по голове, полученный от полиции. Это был шестьдесят восьмой год. Моя мать забеспокоилась, хотела звать врача, думала, я в коме.

У профессора Ловеккьо был вид банковского служащего, выглядел он моложе своих сорока пяти лет, еле приметная искорка безумия сверкала в его глазах. Профессор налегал на неразбавленное виски в одиннадцать часов утра.

– Что до моего спанья, так в нем не было ничего сверхъестественного, – продолжил Ловеккьо, – чтобы дотянуть до чуда, нужно прокемарить по крайней мере лет двадцать с хвостиком. В том же Коране, во второй суре, кажется, написано, что некий человек, в котором комментаторы усматривают Ездру, спал сто лет. Пророк Салих, тот провел во сне двадцать лет и тоже в пещере, а это такое местечко, где, согласитесь, особо не разоспишься. Евреи им не уступают и гордятся неким Гамеагелем из Иерусалимского Талмуда, что, опять же в пещере, проспал семьдесят лет. А греки? Нельзя же забывать о греках! Эпименид задремал в пещере, а проснулся спустя пятьдесят лет. Одним словом, в те времена достаточно было пещеры и какого-нибудь лентяя, чтоб свершилось чудо. Молодые люди, которых вы обнаружили, они сколько проспали?

– С сорок третьего по девяносто четвертый, пятьдесят лет.

– Ровно столько, чтобы пришла пора их будить. Вашим рассуждениям не помешает, если я вам скажу, что в арабском языке один и тот же глагол означает как «уснуть», так и «умереть»? И что опять-таки один и тот же глагол употребляется для «проснуться» и «воскреснуть»?

– Профессор, когда вы говорите, я обо всем забываю, но я должен успеть на самолет, времени у меня очень мало. Почему вы думали связаться со мной?

– Сказать вам, чтоб вы не дали себя провести собаке. Кажется ведь, что одно исключает другое. Вы понимаете?

– Совершенно нет.

– Видите ли, легенда о спящих имеет происхождение не восточное, а христианское. Европу с ней познакомил Григорий Турский. Она рассказывает о семи юношах из Эфеса, которые, спасаясь от гонений на христиан со стороны Деция, укрылись в пещере, и Господь погрузил их в сон. Пещера в Эфесе существует на самом деле, вы можете найти ее воспроизведение даже в энциклопедии Треккани. Над ней была сооружена часовня, которую потом снесли. Так вот, христианская легенда повествует, что в пещере был источник воды. Следовательно, спящие, как только проснулись, сначала утолили жажду и потом отправили посланца за пищей. Но нигде в христианской легенде, как и в бесконечных ее европейских вариантах, не упоминается о присутствии собаки. Собака, по кличке Китмир, – это всего-навсего поэтический вымысел Магомета, который любил животных до такой степени, что отрезал себе рукав, дабы не будить кошку, спавшую на нем.

– Я потерял нить, – сказал Монтальбано.

– Но тут нет никакой нити, комиссар! Я хотел просто сказать, что корчага была поставлена с целью символизировать источник, который имелся в эфесской пещере. Подытожу: корчага, которая, таким образом, является элементом христианской легенды, может соседствовать с собакой, которая есть поэтический вымысел Корана, только в том случае, если существует некий общий взгляд, объединяющий варианты, привнесенные разными культурами… Мое мнение, что мизансцену в пещере мог устроить лишь тот, кто по роду своих занятий изучал…

Как в комиксах, Монтальбано увидел лампочку, которая зажглась у него в голове.

Он так резко затормозил перед управлением Антимафии, что караульный насторожился и взял наизготовку автомат.

– Я комиссар Монтальбано! – крикнул он, предъявляя водительские права, первое, что ему попалось под руку. Тяжело дыша, он пробежал мимо второго караульного, стоявшего на пропускной.

– Предупредите доктора Де Доминичиса, что комиссар Монтальбано поднимается к нему, скорее!

В лифте, пользуясь тем, что он был в одиночестве, Монтальбано взъерошил волосы, ослабил узел галстука, расстегнул ворот. Хотел было вытащить немного рубашку из штанов, но потом решил, что это уже лишнее.