Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года - Сергей Цыркун

Вот уже третий месяц тот находился в дальневосточной командировке и по доходящим из Москвы слухам узнавал об арестах своих сослуживцев. Возглавляемый им контрразведывательный отдел ГУГБ как будто оставался в стороне от пронесшегося по мрачным коридорам Лубянки урагана (если не считать ареста Эйнгорна). Заминке способствовало то обстоятельство, что в мае главные силы центрального аппарата НКВД были брошены на аресты среди военных: пошла в расход группа Тухачевского – Гамарника – Якира. До Миронова не доходили руки.

Чтобы не терять времени и, как говорится, не сбавлять темп, в мае стали энергично «добирать» действующих сотрудников тех отделов, где вроде бы уже отшумела гроза «чистки». Среди этих «падших ангелов» второго эшелона наиболее примечательна судьба старшего лейтенанта госбезопасности оперуполномоченного СПО Федора Бянкина, которого арестовали 16 мая и оформили английским шпионом. Федору повезло: он избежал смертного приговора и получил всего лишь 20 лет лагерей. Казалось бы, живи, человек, да радуйся. Но нет. Укрепляя ударным трудом мощь страны Советов на отдаленных приисках, идейный борец за торжество социалистического правосознания подвергся обморожению, разочаровался в возможности вернуться к веселой жизни столичного чекиста и в День работника госбезопасности, 20 декабря 1941 г., в разгар битвы за Москву, умер Иудиной смертью, повесившись под вой заполярной метели на оконной решетке своего барака [401] .

Среди многих лиц, имевших отношение к госбезопасности и арестованных в мае 1937 г., заслуживает внимания еще одна фигура – Григорий Каннер. В начале 20-х гг. он, будучи личным помощником Сталина, выполнял его наиболее секретные поручения, связанные с тайной борьбой за власть, которую Сталин начинал в те годы. Близко знавший его секретарь Политбюро Б. Бажанов описывает его следующим образом: «преступный субъект, и то, что он так нужен Сталину, немало говорит и о «хозяине», как любят его называть Мехлис и Каннер. Внешне Каннер всегда весел и дружелюбен. Он – небольшого роста, всегда в сапогах (неизвестно почему), черные волосы барашком» [402] . Каннер в тот период являлся поистине правой рукой Сталина в тех случаях, когда тот вынужден был прибегать к наиболее грязным приемам политической борьбы. Он организовал прослушивание Сталиным телефонных переговоров других членов ЦК по внутренней связи (телефонист, технически организовавший этот процесс, был по инициативе Каннера сразу после этого расстрелян внесудебным порядком как «чехословацкий шпион») [403] . «Когда нужно было кого-то убрать, то именно Каннер организовывал это» [404] . Тот же Каннер, по мнению Бажанова, организовал убийство Э. Склянского – заместителя Троцкого как главнокомандующего Красной Армией. Он же организовал (совместно с Аграновым и врачом ЦК Погосянцем) «медицинское убийство» Фрунзе. Под его фактическим руководством действовал в то время управделами ЦК бывший чекист Ксенофонтов. Наконец, именно через Каннера в 20-е гг. Сталин давал поручения Ягоде – своему доверенному лицу в руководстве ВЧК. К середине 20-х гг., когда борьба за власть внутри партийной верхушки вступила в свою решающую фазу, Каннер сделался Сталину необходим. Однако в дальнейшем Сталин начал склоняться к тому, чтобы избавиться от наиболее опасного свидетеля своих тайных дел, и удалил его из аппарата ЦК в наркомат тяжелой промышленности. Но Каннер и после этого, видимо, не утратил своих связей с руководством ГПУ, в частности, с Ягодой. По всей видимости, он поддерживал приятельские отношения и с майором госбезопасности Яковом Лоевым – помощником Миронова по ЭКО, а затем – и по КРО ГУГБ НКВД.

Арест Ягоды не сулил Каннеру ничего хорошего. Уже 29 апреля один из арестованных чекистов при допросе показал, что Каннер вместе с неким «доктором Мариупольским» и «Маркарьяном с женой» (имелся в виду, похоже, вышеупомянутый С. Маркарьян – старый, еще с 20-х гг., оперативник ГПУ) в октябре 1936 г. посещал на правительственной даче «Кабот» в Кисловодске опального Ягоду. 26 мая последовал арест человека, который слишком много знал. Тем самым предрешена была судьба не только самого Каннера, но и его друзей. Через три дня Сталин налагает резолюцию: «Важно. Каннер, Маркарьян, Самсонов, Лоев, доктор Мариупольский» [405] (Самсонов – руководитель одного из отделений Особотдела центра). Что с ними всеми делать, было понятно. К примеру, Лоев прожил после этой резолюции менее трех месяцев. 21 августа его расстреляли вместе с Горбом, Артузовым и двумя бывшими подчиненными последнего по Разведуправлению Генштаба – Отто Штейнбрюком и Федором Кариным, начальниками Восточного и За падного агентурных отделов Разведуправления Красной Армии. Расстрел произведен в подвале здания Военколлегии Верхсуда (ВКВС) по адресу: ул. 25 Октября (ныне Никольская), д. 23, за спиной памятника первопечатнику Ивану Федорову. Близ этого здания, известного как Расстрельный дом, построен торговый центр [406] .

На примере Карина имеет смысл проиллюстрировать судьбу членов семей работников НКВД и Разведуправления Красной Армии. Фельдбин-Орлов, знавший о судьбе семьи Карина с чужих слов, но близко к сердцу принявший варварскую расправу над семьей коллеги – военного разведчика, рассказывает следующее:

«В крупных городах появилось еще одно страшное знамение времени: случаи самоубийства подростков 10–25 лет. Мне рассказывали, например, такой случай. После расстрела группы сотрудников НКВД четверо их детей, оставшиеся сиротами, украли из квартиры другого энкаведиста пистолет и отправились в Прозоровский лес под Москвой с намерением совершить самоубийство. Какому-то железнодорожнику, прибежавшему на пистолетные выстрелы и детские крики, удалось выбить пистолет из рук четырнадцатилетнего мальчика. Два других подростка лежали на земле, – как выяснилось, тяжело раненные. Тринадцатилетняя девочка, сестра одного из раненых, рыдала, лежа ничком в траве. Рядом валялась записка, адресованная «дорогому вождю народа товарищу Сталину». В ней дети просили дорогого товарища Сталина найти и наказать тех, кто убил их отцов. «Наши родители были честными коммунистами, – следовало дальше. – Враги народа, подлые троцкисты, не могли им этого простить…» Откуда детям было знать, кто такие троцкисты!

Сталинский секретариат получал десятки таких писем. Отсюда они направлялись в НКВД с требованием убрать маленьких жалобщиков из Москвы. Здесь не должно было быть места детским слезам! Иностранные журналисты и гости из-за рубежа не должны были видеть эти массы выброшенных на улицу сирот.

Многие из осиротевших детей не ждали, когда их вышлют из Москвы. Столкнувшись в домах друзей своих родителей с равнодушием и страхом, они присоединились к тем, кто принял их в свою среду как равных – к бездомным подросткам, жертвам более ранней «жатвы», которую принесла сталинская коллективизация. Банда беспризорных обычно забирала у новичка в качестве вступительного взноса часть его одежды, часы и другие ценные вещи и быстро обучала его своему ремеслу – воровству.

Хуже было осиротевшим девочкам. О судьбе одной из них я узнал от того же Шпигельгляса [407] . Весной 1937 г. были внезапно арестованы заместитель начальника разведуправления Красной Армии Федор Карин и его жена. Обоих расстреляли. До начала службы в разведуправлении Карин несколько лет работал в Иностранном управлении НКВД, помогая Шпигельглясу при выполнении секретных и опасных заданий за границей. Карины и Шпигельглясы дружили семьями; единственная дочь Кариных, которой было к моменту ареста отца тринадцать лет, была лучшей подругой дочери Шпигельгляса.

После ареста Кариных их дочь оказалась на улице, а их квартиру занял один из «людей Ежова». Девочка пришла к Шпигельглясам. «Ты должен меня понять, – втолковывал мне Шпигельгляс. – Я люблю этого ребенка не меньше собственной дочери. Она пришла ко мне со своим горем, как к родному отцу. Но мог ли я рисковать… и оставить ее у себя? У меня язык не повернулся сказать ей, чтобы она уходила. Мы с женой постарались ее утешить и уложили спать. Ночью она несколько раз вскакивала с постели с душераздирающими криками, не понимая, где она и что с нею. Утром я пошел к ежовскому секретарю Шапиро и рассказал ему, в каком положении я очутился. «В самом деле, положение щекотливое, – заметил Шапиро. – Надо найти какой-то выход… Во всяком случае, тебе не стоит держать ее у себя… Мой тебе совет: попробуй от нее избавиться!»

«Совет Шапиро, – продолжал Шпигельгляс, – был по существу приказом выгнать ребенка на улицу. Моя жена вспомнила, что у Кариных были какие-то родственники в Саратове. Я дал девочке денег, купил ей билет на поезд и отправил ее в Саратов. Мне было стыдно глядеть в глаза собственной дочери. Жена беспрестанно плакала. Я старался поменьше бывать дома…

Через два месяца дочь Кариных вернулась в Москву и пришла к нам. Меня поразило, как она изменилась: бледная, худая, в глазах застыло горе. Ничего детского в ее облике не осталось. «Я подала в прокуратуру заявление, – сказала она, – и прошу, чтобы люди, которые живут в нашей квартире, вернули мою одежду». Так посоветовал сделать человек, приютивший ее в Саратове. «Я была в нашей пионерской дружине, – продолжала девочка, – и получила там удостоверение для прокуратуры, что меня два года назад приняли в пионеры. Но пионервожатый потребовал, чтобы я выступила на пионерском собрании и сказала, что одобряю расстрел моих родителей. Я выступила и сказала, что если они были шпионы, то это правильно, что их расстреляли. Но от меня потребовали сказать, что они на самом деле были шпионы и враги народа. Я сказала, что на самом деле… Но мне-то известно, что это неправда и они были честные люди. А те, кто их расстрелял, – вот они и есть настоящие шпионы!» – сердито закончила она. Девочка отказалась от еды и не пожелала взять денег…»